Когда он открыл глаза — решил, что ослеп.

      Бездонная, непроницаемая тьма окутала тело, клубилась туманом, ласкаясь о руки и ноги послушным псом, тянулась к нему и пугливо отступала, стоило взмахнуть рукой или сделать шаг. Ашрей поднёс раскрытую ладонь к лицу и выдохнул — видит. Пожалуй, только себя он и мог различить в густом мраке, да отчётливо ощущалась твёрдая земля под ногами. Заскользив ладонями по груди и бокам, Ашрей удостоверился, что одет, ощущая под пальцами стальные гибкие пластинки доспеха с выпуклым узором раскрывшего крылья дракона, похожего на крест. Усиленный железными вставками ремень с ножнами, где покоился меч, был при нём, вливая уверенность и успокаивая. Короткий нож, притороченный к поясу за спиной, также никуда не делся. Удовлетворившись осмотром, Ашрей сделал шаг вперёд, ступая в чёрную неизвестность, и мысленно призвал Келфру. В мыслях отразилась непривычная пустота. Та, что бывала у тех, кто терял со своим драконом связь, сковывающую разумы всадника и его зверя одной цепью. Страшная, зияющая пустота, в которой не было ничего, кроме эха собственных мыслей, роящихся в хаосе. А за этим пришёл страх. Животный, невыносимый ужас, от которого пальцы схватились холодом, а дыхание спёрло в груди на долгие мгновения. Неужели он стал сиаш’яргом — пустым, бездушным, лишённым силы алиит’сиаш? Судорожно схватившись за гарду меча, Ашрей не сразу почувствовал тепло, греющее его ладонь, нервно сжимавшее крестовину. Губы нехотя разлепились, выталкивая в тишину слова:

      — Келфра! Во имя дыхания Солвиари, что произошло? Где я?

      Но зов, даже облечённый в голос, утонул в клубящихся тенях. И Ашрей двинулся вперёд, не зная, куда он идёт и как скоро найдёт источник света и, если это не безлюдный край Пустоты, жизни. Его меч мерно пульсировал, слабо освещая черноту, скорее удерживая готовую потухнуть надежду, нежели помогая в пути. Ровная, не имевшая выступов, щербинок, камней и вздымающихся корней дорога была похожа на аккуратно срезанный кусок масла. Сколько бы Ашрей ни пытался отступить в сторону, она была бесконечно прямой, подобно разглаженной ткани. Тьма, казавшаяся помехой, стала привычной его глазам, усталость не наливала ноги железом, её словно и не было, как и голода. Ощущение времени потерялось в бескрайнем однообразии мира, в котором пребывал Ашрей. Он шёл и шёл, постепенно погружаясь в мысли, на которые обычно не хватало времени или желания, пытался распутать клубок сомнений, найти причины своих поступков. Правильно ли они поступили в тот день, когда на один город, встречавший почётного гостя, о котором они лишь слышали из историй приезжих торговцев, Келфра обрушил всю свою мощь? Так ли поступили с несчастными жителями, что не были виноваты в чужих грехах и проступках. «Но так нужно, ке’нея» — зазвучал в голове мягкий голос, и этим Ашрей вновь удовлетворился, как и тогда, стоя перед Тейрраном и молча слушая его решение. Почему-то этого хватало, чтобы следовать за дэвом с уверенностью — так надо, так правильно. Тейрран дер-Керр не делал ничего из жажды удовлетворить своё эго или показать значимость младшего из рода дер-Керров. Так, по крайней мере, видел Ашрей.

      Его бесконечное путешествие продолжалось. Продолжались и размышления, сменившиеся на воспоминания, от которых веяло лёгкой грустью и тем по-детски беззаботным временем, когда самая важная вещь — экзамены, оценки и не попасться коменданту во время отбоя. Стены академии — мраморные, светлые, со стрельчатыми арками и сводами, — отпечатались в памяти столь же хорошо, как пропахшие морем сети, висевшие на шестах под солнцем. Смех детей, ласковые волны, накатывающие на песчаный бегег, слизывая отпечатки босых ног, звон меча и крики учителей — всё смешалось в его памяти, но Ашрей продолжал выуживать всё новые и новые воспоминания, отдаляя от себя приступ паники. Он шёл в пустоте, и она не менялась. Чернота сверху, снизу, с боков. Не давила, но висела непроницаемым туманом и лишь ненамного расступалась впереди.

      А затем забрезжил свет. Маленький тусклый огонёк, похожий на далёкий костёр, кем-то разведённый в ночи. И Ашрей прибавил шаг, едва не срываясь на бег. Единственное, что он помнил — сильную боль и ненависть в синих глазах аль’ширы. Может, крепёж не выдержал его бессознательного тела и он соскользнул со спины Келфры? Но как объяснить ту пустоту, что была в его голове, где должен быть голос кассры? Магия? Заклинания, что отрезали его связь? Тогда, где он, в каком месте, и кто осмелился выступить против Второго Имперского Копья? Ашрей стиснул зубы, в фаланги пальцев впилась острая грань крестовины.

      Огонёк приближался. Постепенно увеличивался в размерах, и вот перед ним уже весело потрескивает пламя костра, танцуя в ночном воздухе, освещая вокруг себя песчаный берег. Подул морской бриз, а вместе с ним донёсся мерный звук волн и запах свежести и соли. Ашрей на мгновение прикрыл глаза, втягивая его в лёгкие, позволяя себе немного расслабить плечи, но руку так и не убрал с гарды. Вокруг всё ещё царила тьма, пусть ослабевшая, невольно отступившая от огня, сжавшись и дрожа у границы света, но всё ещё скрывавшая того, кто был внутри неё. Ашрей нахмурился.

      — Покажись, — скомандовал он, медленно положив свободную руку на рукоять меча, готовый встретить атаку противника.

      Тьма дрогнула, прошла рябью, словно из недр водоёма что-то медленно всплывало, только здесь, перед ним это нечто шаг за шагом приближалось к костру. Показалась нога, ступившая на мягкий песок, затем рука, после тени волнами разошлись в стороны обнажая торс и склонённую голову. Перед ним предстал человек. Светлокожий, белокурый и сероглазый, с тонкими губами. Обыкновенный. Они стояли друг напротив друга и лишь костёр, подрагивающий в бризе оранжевыми языками, разделял их. Молчали, не отрывая взгляда рассматривали: Ашрей с недоверием, незнакомец — с любопытством.

      — Кто ты? — требовательно спросил фасхран’кассра.

      Голый, ничуть не смущённый этим, человек растянул губы в улыбке.

***

      Мистикой я с самого рождения не увлекался. Все эти колдуны, ведуньи, заговоры на крови и приворотные зелья вызывали презрительные фырки, а верящие в магию люди — жалость. Дураком нужно быть, чтобы верить в некие высшие силы, которые определяют судьбу человека. Сам всего добиваешься, сам себя в капкан заводишь, сам теряешь или находишь. Сам. И в своих бедах я был виноват сам. Но мир оказался куда удивительнее, чем казался. Там, где наступил конец, оказалось начало. И я почувствовал этот миг, когда ощутил под пальцами пульсацию живого организма, отзывавшегося на каждую мою мысль не хуже штурвала родного «Грача». Из-за едкого, маслянистого дыма и прорези в шлеме не мог разобрать что происходит, где я, что нужно делать и почему живой, когда мир стремительно перевернулся с ног на голову, затем столь же быстро вернулся в прежнее положение, а под моим телом зарокотало и жар волной накатил на меня, ослепляя огнём, хлещущим из пасти… дракона! Это было мгновение. Краткое, но въевшееся в память, что ладонь до сих пор хранила ощущение чужой чешуи и толстой кожи перчатки, а на плечи давила непривычная, странная металлическая броня.

      Жизнь плеснули в лицо, будто холодную воду. Заставили почувствовать её на губах, всеми клеточками кожи, вдохнуть, и вновь отобрали, бросив во тьму, где кроме черноты пылал один-единственный костёр. И теперь я стоял перед тем, кто в любой момент мог обнажить меч, абсолютно голым, безоружным и мало что понимающим. Он говорил и слова обретали смысл, из странного, похожего на смешение рычащего немецкого и мягкого английского, языка я улавливал сначала самое простое, позже отрезки выстраивались в предложения, затем мою голову наполняли правила произношения, диковинные, совершенно неясные слова, призванные что-то обозначать, но пока были подобны только красивой безделушке. Мой собеседник ждал. Напряжённый, мрачный, облачённый в доспех, не похожий на те, что довелось видеть в музее и на фотографиях, а сказочный, взятый из компьютерных игр: чёрный металл, рисунок в виде дракона на груди, даже меч на бедре легонько светился камнем, вживлённым в крестовину. Нужно было что-то ответить. От улыбки сводило уголки губ, терпение рыцаря заканчивалось, а у меня так и не появлялось идеи, что сказать и поймёт ли он меня. Разлепив губы, всё же выдавил:

      — Вацлав.

      Человек непонимающе склонил голову набок, нехорошо сощурился, и я уже мысленно попрощался с мирным исходом нашего вынужденного знакомства, как он медленно, выделяя каждую букву, повторил:

      — Вацлав? Звание?

      — Нет, — мотнул головой. — Имя. Моё имя.

      Растерялся. Но ладонь, сжимавшая рукоять оружия, медленно разжалась и отдалилась, заставив почувствовать себя более уверенно.

      — Ашрей.

      Странное, похожее на восточное, имя совершенно не вязалось с языком, похожим на европейский. Или это лишь мои границы привычного, мешавшие принять чужую культуру? Нет, сейчас не время размышлять над этим, есть и более важные вопросы, которые следовало бы задать, пока сэр рыцарь не решился приступить к первоначальному плану — порубить чужака на куски. Интересно, здесь облачённые в сталь воины предвестники добрых богов или такие же фанатичные последователи веры, какими были крестоносцы?

      — Ты знаешь, где мы?

      Ашрей огляделся, свёл брови в задумчивой хмурости, и я невольно засмотрелся на эту серьёзность. Он был красив, по крайней мере такие нравились девушкам: чёткая линия подбородка, прямой нос, кожа загорелая от частого пребывания на солнце, и удивительно яркие глаза. В общей темноте они будто слабо мерцали, в книгах бы это описали «янтарный цвет» или «расплавленное золото», я же поэтом был никаким, но засмотрелся на эти два уголька, ловивших блики костра. Высокий, статный, чёрная броня, прилегавшая к его телу и повторявшая контуры, то сливалась с тенями, то ловила оранжево-жёлтые блики от огня. Тот продолжал гореть, потрескивая и маня к себе пробирающим холодеющие кости теплом. Ашрей продолжал всматриваться в черноту, я не торопил. Чёрт знает куда попал сам, куда его занесло. Чистилище? Наши души ждут решения в ад или рай отправиться или вовсе остаться в вестибюле загробной жизни? Не было здесь ничего, что говорило про раскаяние или наказание — сплошная пустота.

      Мне надоело стоять. Удивительным образом такое озарение в голову не пришло сразу — я же стою! Двигаюсь! Могу ходить! Впрочем, чего радоваться, если от меня осталась только душа, а та и вовсе летать умеет, если вспоминать различные фильмы. На самом деле ощущений никаких не было. Просто существовал, просто был. Оболочка есть, но касайся её, царапай, бей — ничего. Это пугало. Мой немногословный друг выглядел куда живее меня самого, отчего в груди появилось мерзкое чувство зависти. Хотелось ещё немного побыть среди родных: обнять Ладу с Максом, сказать, как сильно люблю их, съездить на кладбище и покаяться перед могилами родителей о своей непутёвой жизни, которую так легко пустил по ветру, отчитаться Лёхе, что присмотрел за его семьёй, что всё у них хорошо. Но с холодящим внутренности ужасом осознал, насколько внутри пусто. Не было там ни сожаления, ни страха, ни любви. Словно выдрали из меня это всё разом и выбросили. Эти мысли и заставили присесть на тёплый песок, зарываясь пальцами в сыпучую чёрную массу. Хороший, приятный, песчинка к песчинке. И костёр заиграл языками веселее, затрещал, выплёвывая яркие искорки в темноту. И тут я охнул.

      В пламени были образы: воин, дракон, высокий человек, стоявший рядом с ними, затем из живых огненных силуэтов вырисовывались картинки. Вот загорелый темноволосый мальчишка на старенькой лодке напрягает мускулы и тянет набитую рыбой сетку, вот он уже с кем-то дерётся, вбивая разбитые в кровь кулаки в чужие скулы, а вот на подобном нашему пляжу рассекает воздух палкой. Я смотрел и не мог отвернуться. Передо мной в пламени всплывали обрывки чужого прошлого. Размытые и обрывочные, но всё же что-то можно было в них уловить. Мальчишка-рыбак, так отчаянно ввязывавшийся в драки из-за чужих обидных слов, вырос в настоящего рыцаря. И стоял передо мной, отгороженный костром.

      — Посмотри в огонь, — прервал его молчание я, поднося раскрытую ладонь к пламени. — Видишь?

      Ашрей встрепенулся, вырванный из раздумий, и перевёл свои удивительные глаза на забушевавшие языки, отчего на его лице заиграли тени, делая его острым и зловещим.

      — Вижу, — тихо произнёс он. — Странных птиц. Они цветом будто сталь. Их крылья не двигаются, и из-под них вырывается огонь и дым. А лапы? Втягивают под живот?

      Снисходительная улыбка сползла с моего лица. Видел Ашрей аэродром, но сложно сказать учебный или армейский. А значит мог увидеть и что-то куда личное, чего бы показывать незнакомцу не хотелось. Невольно я бросился вперёд, взмахом руки рассеивая нахлынувшее на нас наваждение, не ощущая, как обжёг кожу.

      — Ты умеешь управлять этими птицами? — два уголька впились в моё лицо. — Ты обманул того аль’ширу с помощью уловки, которой вас обучали, ведь так.

      — А всадников на драконах этому разве не обучают?

      — Не такому.

      — Ты всё ещё не сказал, где мы, — от этого пристального взгляда становилось не по себе. Оба же мёртвые, а он всё думает о боях, драконах и как одолеть противника. Лучше бы смирился, и оба скоротали бы время за ожиданием дарованного нам пути.

      — Это асшах’гехар — мир Мёртвой Памяти, — и улыбнулся. — Он есть у каждого: у тебя, у меня, у кассры, у собаки и прочих существ. Это то, где хранится память, чувства, сознание. То, куда каждый сбегает, погружаясь в размышления или воспоминания. Жрецы Асшахи верят: всякий безумец, бормочущий что-то под нос, живёт в своём асшах’гехаре. И мы сейчас в моём.

      Последнее прозвучало особенно мрачно. И я вдруг понял: пляж, на котором мы были, был точно такой же, как в его воспоминаниях детства. Морской воздух, лёгкий ветерок, вдруг заскрипели старые, несмазанные петли дверей и ставен, мерно покачивавшиеся в такт мягким дуновениям бриза. Я обернулся через плечо и увидел, как чёрные клубы тьмы тают подобно утреннему туману, отступая назад и обнажая старые деревянные хибары с соломенными крышами, косые заборчики, облепленные водорослями деревянные настилы, служившие причалами для покачивающихся на воде лодочек. Мрак стал не таким страшным, а мир чуточку понятным. Ашрей тоже это видел, но особой радости на лице не было. Видимо то, что его гложило в самой глубокой норе души, происходило из детства, и сейчас это предательски обнажалось перед взором чужака. Такое себе удовольствие.

      — Но я-то как здесь оказался? — возмутился, невольно взглянув на клубящуюся над головой тьму — неба не было видно, а жаль. — Если у каждого свой этот асхари… сзмж… Мир Мёртвых.

      — Боги, — как-то непринуждённо ответил рыцарь, вытягивая ноги и откидываясь назад, упираясь одной рукой в песок.

      — Паскудные боги, — буркнул я, утыкаясь в колени, подтянутые к груди.

      — Ты прогневал своего хозяина, и за это он отправил прислуживать человеку до тех пор, пока не искупишь свой грех.

      — У меня нет хозяина.

      — Боги — хозяева всему, хотим мы этого или нет, миримся с этим или пытаемся бороться. Они держат нити от наших жизней и они же устилают путь либо цветами славы, либо могильной землёй.

      Я фыркнул. Боги чужие, а слова один в один наших батюшек. Средневековье, подумалось мне, что с них взять. Ударила молния в дерево — Перун гневается, наступила засуха — Церера недовольна. Так и здесь: согрешил — искупай свою ошибку в подсознании случайного человека. Мне что ли советником ему быть или совестью? А может, он меня просто за кого-то другого принял? За демона или божественную сущность? Ведь и правда думает, что я из-под ладони богов вылез.

      — Ты научишь меня таким же фокусам?

      — Таким же? — я мотнул головой, не понимая. — Ты о тактических манёврах?

      Ашрей едва заметно кивнул и вновь впился глазами в мои, отчего я невольно передёрнул плечами.

      — Возможно, но это не только теория, но и практика. Если хочешь понять, как это работает, нужно увидеть, а мне — показать. Много нюансов, тем более, у вас нет наших железных птиц…

      — Есть драконы.

      — Да, — согласно киваю. — Есть. Но чтобы мне учить, нужно быть рядом, когда будем выписывать эти пируэты, но, как видишь, мы застряли у тебя в подсознании.

      Ашрей вновь нахмурился и склонил голову. Значит, размышляет над сказанным. Может, он и прав в чём-то? Вдруг меня засунули ему в подкорку для помощи искупления грехов? Вот только каких? Вроде не грешил. Или всё же была парочка, но очень тяжких? Тогда это не наш бог, Яхве который, тот судит по делам, а не перерождает. Тогда что это? Колесо Сансары дало оборот? Так и я не буддист, чтобы верить в реинкарнацию, да и прошлоё своё помню, что уже неправильно с точки зрения буддизма. Хотя, много ли я смыслю в религиях и божественных сущностях, если всю жизнь это отталкивал.

      — Ты мог управлять моим телом, — вдруг проговорил рыцарь. — Значит, можешь быть рядом с другими. Тогда, научи моё Копьё тому, что умеешь сам. Стань их наставником, сделай их грозной силой.

      Я лишь открыл рот, не произнёл ни звука и закрыл, клацнув зубами. С ума сошёл, что ли?!

      — Ты прогневал богов, — лукаво произнёс Ашрей и изогнул губы в паскудной ухмылке. — Неужели не хочешь поскорее избавиться от меня и вернуться под любящую длань?

      — Паршивец, — только и смог выдавить я, хмуро буравя того взглядом. Но побыть немного живым, даже если для этого стоило обучить каких-то всадников Перна, стоило того. Я прикрыл глаза и представил себе, как ловлю ветер в волосах и на коже, как втягиваю сочные ароматы цветов, как солнце прогревает тело до самых костей. И свободу. — Но если я и соглашусь, ты понимаешь, что это вызовет подозрение. Мы разные: я ответственный, обаятельный и умный, а ты… рыцарь. Хмурый… рыцарь.

      — Ты настолько далёк от нас? — глаза-угольки сузились.

      Если подыгрывать, то до конца. Куда хуже будет, узнай он, что нет никаких божественных посланников и я просто оказался в этой тюрьме, запертый в чужом подсознании без цели, без понимания и без шанса на возврат в свой христианский рай. Или ад.

      — Ты сам говорил, что я впал в немилость. Значит, совсем не интересовался людьми, а потому подослан к человеку. Кесарю — кесарево, — закончил я с важным видом.

      Тот немного помолчал и кивнул. Всё же дурак этот Ашрей. Или это беда многих попаданцев — говорить чушь с таким видом, что каждый в неё верит?

      — Ты дашь Слово, что обучишь моё Копьё, а я стану твоим асахи — учителем — и расскажу о нашем мире, когда мы встретимся с тобой у этого костра. Это хорошая сделка, расмуар?

      Я поднялся и протянул руку:

      — Вполне.

      Рыцарь улыбнулся, тоже встал и крепким рукопожатием закрепил наше обещание друг другу. Внутри всё сжалось от предвкушения и страха. А ещё, от жажды вновь ощутить себя живым.