— Ты сделал что?!

      Впервые я видел Ашрея с перекошенным от ярости лицом, и это зрелище мне мало понравилось. С момента, когда он дал мне контроль над телом, прошло больше часа, если не двух, и это крайне сильно его встревожило, а меня озадачило. Неужели я тоже мог блокировать его возможность перехватывать контроль, как он сделал тогда в саду? Было ли это из-за эмоций, бушевавших во мне после подземелья, или пришло со временем, ещё стоило разобраться, но сейчас было важно не это.

      — Послушай…

      — Нет, это ты послушай. Впервые нам удалось выиграть битву. Возможно, переломить ход этой проклятой войны, а ты из своей жалости хочешь освободить врага?!

      — Но он же мальчишка…

      — Это уже не мальчишка! — рявкнул Ашрей, и его глаза блеснули двумя угольками.

      Он замолчал, ещё раздувая ноздри от клокочущей ярости, и сжимал кулаки до впившихся в ладони ногтей, удерживая себя от желания схватиться за меч и закончить этот разговор одним ловким ударом. Я стоял перед ним беззащитным, голым, с разведёнными в стороны руками, показывая, что не опасен и просто хочу поговорить. Это и останавливало Ашрея.

      — Аль’шира — это воины, созданные заменить фасхран’кассра, когда драконов больше не останется. Они многочисленны, но и столь же хорошо обучены, как их ишракассы. Они участвуют в междоусобицах и являются последним словом, которое заканчивает конфликт. Их взращивают, Вацлав, с шести лет и их детство — грызня между сверстниками за право получить чёрный мундир и седло. У них нет матерей и отцов, нет сестёр и братьев, нет воспоминаний о купании в реке или о дерзких попытках украсть фрукты из соседского сада. Они воспитываются лишь для того, чтобы разбивать строй пехоты! Чтобы обрушить на головы солдат ярость Солвиари! И ты всё ещё думаешь, что этот мальчишка не такой?! Его руки по локоть в крови, так же, как и у меня!

      Я сглотнул. Вспомнил светло-карие, почти янтарные глаза, смотревшие на меня с отчаянной надеждой, когда я обещал свободу, и на языке почувствовался кислый привкус тошноты. Если разум и принимал все доводы Ашрея, то сердце отчаянно заглушало это потоком чувств и моего так не кстати проснувшегося милосердия. Я видел возможность искупить своё бездействие в прошлом, когда отворачивался от тех, кому мог бы помочь, лишь из-за того, что не хотел ввязываться в чужой конфликт. Но сейчас…

      — Ты ведь можешь это сделать, — мой голос стал твёрже.

      Ашрей помедлил.

      — Могу, но не стану.

      — Тогда…

      — Нарушишь одно условие и останешься в асшах’гехаре навсегда.

      Мы смотрели друг другу в глаза, но я всё больше понимал, что нахожусь в невыгодном положении, и ставить условия или угрожать было действием слегка необдуманным. Я не знал, как пользоваться привилегиями фасхран’кассры, что требуется для этого, к кому обратиться, не поставив под удар моё с Ашреем благополучие. Попытаюсь засуетиться — и меня тут же раскроют, обвинят в измене и бросят в соседнюю с мальчишкой камеру, в которой буду гнить до конца времён, постепенно сжираемый крысами.

      — Я услышал тебя, — опустив руки, сдался и молча сел на своё место, так и не заставив себя вновь заговорить.

      Ашрей не настаивал, но, судя по его виду и опущенной голове, он так же скверно себя чувствовал, как и я, виновато поджимая губы. Возможно, он бы помог, что-нибудь придумал бы, не будь этот пленник его врагом, человеком не из враждебной страны, а предавшим императора соотечественником.

      — Будь благоразумен, Вацлав, — в мёртвой тишине его голос зазвучал мрачно, где каждый звук очерчивался острыми гранями не просьбы — приказа. — Забудь о мальчишке.

      Я ничего не ответил.

***

      Золотые крыши Шей’теарха сияли в огненных всполохах умирающего заката острыми наконечниками копий, украшенные белыми стягами имперского дракона, расправившего крылья, что по древним сказаниям архизийских племён, прибыл вместе с чужаками со стороны восхода и впервые зажёг солнце. Старая сказка, превратившаяся в легенду и воспетая странствующими савватами, накрепко вплетённая в историю множеств народов, укрытых под щитом непоколебимой империи, чьё рождение даже среди дэвов видела жалкая горстка, стоя у истоков вместе с Кевраном дер-Керром — ещё не императором, но одним из богов, кем является его народ.

      Но такими ли богами они были?

      Рейске ав-дер-Керр задумчиво постучала указательным пальцем по каменной балюстраде, глядя на раскалённый дневным солнцем город с вершины Иглы — дозорной башни, прильнувшей к западной части внутренней стены, что отделяла Имперский Круг от Платинового с его бесчисленными каменными особняками, слепящими своей белизной мрамора и роскошью, раскинувшимися фруктовыми садами и фонтанами, клумбами, аккуратными вывесками торговых лавочек на широких, мощённых улицах, по которым прогуливались холёные женщины в обществе разодетых в дорогие ткани мужчин. Они жили в тени Каш’Ар-Цада — императорского дворца, беззаботно и размашисто, предпочитая обсуждать политику на пышных приёмах в своих домах и вить паутину слухов, будто пряжу, привязывая концы одной бессмыслицы к другой, и выуживать одним им известный смысл. Торговцы, сумевшие подняться из мелких лавочников в представителей могущественных гильдий, родовые кланы, которым, как собаке — кость, было необходимо чувствовать себя исключительными представителями чистой крови, не подпуская к титулам выходцев из нижних кругов. «Привилегии не должны продаваться, как яблоки на рынке», — вспомнились слова лорда Фахоле, и Рейске фыркнула. Вот ведь жалкие слепцы, не понимающие, что благодаря развязанной Эораном войне гибнут древние родовые кланы, истощённые междоусобицами, пока ярим и император тушат очаги мятежей. «Чем дальше граница, тем слабее центральная власть», — вспыли слова Алекриса из глубин воспоминаний, когда солнце дарило беззаботные дни в стенах старого замка в Кайхе. Светоносная Эйгиль, как же она скучает по тем временам, когда была лишь ребёнком, который так и норовил улизнуть от своей старой няньки на тренировочные площадки, посмотреть на солдат. Тонкости этикета, генеалогические древа всех мало-мальски значимых для империи родов, бесконечные монотонные наставления без единой похвалы — это было то немногое, что Рейске терпеть не могла, но заучивала через отвращение и слёзы ради спокойствия отца. И всё ради того, чтобы в один день это стало ненужным, как только в руках оказалась пожалованная фибула главы императорской стражи. Как же бесновался отец, как он ревел раненым медведем в кабинете Кеврана, ударяя кулаком по столу, что было слышно даже за крепкими створками дверей, под которыми таились Рейске, Алекрис и его младший брат, веселясь от души.

      Это было хорошее время. Мирное и процветающее для всех. Рейске медленно закрыла глаза и слепо нащупала полупустой бурдюк, лежащий рядом на перилах балюстрады, откупорила его и сделала глоток, поморщившись. Крепкий отвар горчил и жёг язык лучше любого касрийского кут’яра, но согревал душу и тело жидким огнём, разливаясь по горлу вниз, обволакивая. Слизнув капельки с губ, Рейске глубоко вдохнула и задержала дыхание, вслушиваясь в собственные ощущения, в бурлящую кровь, гонящую по венам пламя и тепло. Медленно выдохнула и открыла глаза.

      Последние лучи скрывшегося солнца растворились в бесцветном небе, стремительно черневшем на юго-западе. Тяжёлая иссиня-чёрная туча наползала на край Шей’теарха медленной, неумолимой неизбежностью, изредка изрыгая из своего клубящегося чрева белёсые вспышки молний, и раскатистый рёв грома оповестил засуетившихся горожан о приближающейся грозе. Рейске закрыла пробкой бурдюк, перекинула тонкий кожаный ремешок через голову и поудобнее расположила сбоку. Уходить не хотелось, но ласковые касания летнего ветра превратились в хлёсткие пощёчины. Запах дождя становился отчётливее, серая непроницаемая стена уже скрыла Опаловый Дом и Чёрную Кузницу — кварталы камнетёсов, кузнецов и ювелиров, — и медленно приближалась к Третьему Кругу. С высоты башни Рейске видела Шей’теарх, как на ладони, с его маленькими каменными домиками, похожими на игрушечные фигурки, рынками и площадями, парками, обширным портом, где пришвартованные галеры соседствовали с массивными коггами и маленькими рыбацкими лодочками. Три крупные артерии лучами уходили от Каш’Ар-Цада и упирались в старые границы столицы, возвышающиеся над черепичными крышами стёртыми зубами великана, постепенно разрушаясь под натиском времени. Но разросшийся за столетия Шей’теарх давно вышел за эти пределы, где строгая планировка сменилась на лабиринт улиц и переулков, тупиков, тёмных закоулков, где царствовали гильдии и банды, грызясь между собой и с городской стражей. И сейчас укутанные тенью надвигающейся грозы площади и улицы стремительно пустели, мелкие лавочники сворачивали пёстрые шатры и пологи, прятали товар по сундукам, ящикам и под прилавки, люди выкатывали бочки, горшки и кувшины для свежей воды, будто им не хватало акведуков, тянущихся по всему городу строгой геометрией и ассиметричными узорами.

      Рейске последний раз бросила взгляд на устремлённые к чёрному брюху тучи шпили храмов, на маленькие тёмные крыши выбеленных домов, чьи стены скрывались за лозами ратмирских чингарисов, когда-то привезённых первыми караванами из северной страны и прижившихся в Шей’теархе, и скрылась в низком проёме. Тонкая нить винтовой лестницы вела вниз, освещаемая тусклым светом дах’аджаров и маленькими бойницами, за которыми город заволокло зловещей чернотой. Блеснула молния, юркая и кривая она полоснула вспышкой по глазам Рейске, заставив замереть на ступени и прижать ладонь к холодному камню. Девушка отсчитала четыре удара сердца и под грудной рокот грома вновь начала спускаться.

      За толстыми стенами Иглы ветер бесновался и выл множеством голосов, просачивался через узкие окошки и щели, пытался швырнуть в лицо Рейске холодные капли, но разбивался о каменную кладку башни. Дождь не прекращался, косо бил острыми иглами, срывая с гнущихся к земле ветвей листву, прибивая к земле сорванные пёстрые лепестки цветов. Отчаянные птицы метались в потоках нарастающего ветра, их подхватывал ветер, кружил, швырял в сторону, как соломенную игрушку. Вновь сверкнула молния, за ней следом вторая, на миг освещая царящую тьму. Рейске болезненно прикрыла глаза ладонью.

      Единственные стражники, что встретились ей, находились на первом этаже, служившим тесной каморкой для отдыха и складом, который охранял один из них, сидя на колченогом стуле, привалившись спиной к стене и сложив руки на груди. Кажется, он дремал.

      — Сайда кхонумари, — раздался певучий голос молодого касрийца, вытянувшегося во весь огромный рост.

      — Хаста, Камир, — Рейске покачала головой, морщась. — Гроза настигла?

      Она посмотрела на вымокшие сапоги солдата, на его потемневшие от дождя штаны, когда-то бывшие бежевого цвета, и железный панцирь, по которому скатывались ручейки. Он выглядел так, будто стоял под водопадом и теперь отчаянно пытался высушиться у едва теплящегося огня в очаге.

      — Да, сайда. Льёт так, будто у кувшина донышко разбилось, — Камир провёл ладонью по мокрым волосам и стряхнул капли на пол. — Впервые за мои двадцать лет такая гроза. Матушка рассказывала о подобных на своей далёкой родине. Алшар’шаннах — гнев солнца. Когда Асс-Алнаар гневается на глупцов, что забывают его законы, он насылает на них подобную грозу, только из песка и камней. Один из моих старших братьев погиб в такой буре — не успел укрыться вместе с караваном. Его части, которые смогли отыскать, принесли в ящике, остальное досталось пескам.

      — И как часто Небесный Огонь так злится?

      — Достаточно, чтобы Касрия стала одной песчаной могилой, — пожав плечами, ответил Камир и, сев перед огнём, подбросил парочку поленьев. — Когда-то это был такой же край деревьев и травы, как этот. Землю пронизывали реки, тысячи озёр устилали её, изумрудные луга покрывали долины, ныне пустые и мёртвые. У моего народа были стада. Тысячи тысяч голов. Никто не голодал, потому что земля могла родить чудесные фрукты и одаривала хорошим урожаем. Касрия была страной процветания и жизни.

      — Но Асс-Алнаар разгневался и наслал на неё алшар’шаннах?

      — Нет. Это были фарри.

      Рейске помрачнела.

      — Моя родина Шейд-Рамал, сайда, — тихо отозвался Камир, глядя в глаза стоящей перед ним ав-дер-Керр. — Я вырос в доме, что стоит на этой земле. Играл с детьми из других народов, что так же живут здесь. Мои товарищи: закирийец, дамарат, зехрикиец и сималец. Я отдам жизнь за эту землю и заберу ту, что будет ей угрожать.

      — Это похвально, Камир.

      — Для верности не должно быть похвалы, — касриец стянул с правой ноги сапог и поставил перед потрескивающим огнём. — Верность должна идти от сердца, от ума, быть осознанной, а не купленной. Тогда не будет мыслей о предательстве и выгоде. Верностью нельзя торговать, сайда.

      — А выходит, многое, что нельзя продавать, скупают за кетту.

      — Такова жизнь. Материальное выше духовного, выгода важнее преданности. Поэтому наши земли терзает алшар’шаннах, мы стали забывать законы, которые даровали боги.

      — Опять этот ублюдок вспоминает свои заповеди и ноет о праведных временах? — скрипнули ножки стула и к очагу, разминая затёкшие плечи, подошёл напарник Камира и тут же скривился, оглядывая молодого солдата с головы до ног. — Только не вздумай тут сушить своё тряпьё, как какой-то дикарь. Не хватало лицезреть тебя в чём мать родила всю бурю.

      — Можешь любоваться мной сколько хочешь, Дарих, мне не привыкать к завистливым взглядам.

      — Сожри тебя Алакки, касриец, — сплюнув в сторону смеющегося Камира, проворчал Дарих.

      Рейске взяла свободный стул, отнесла к огню и поставила, привлекая к себе любопытные взгляды солдат, молчаливо слушавших рёв бушующей за стенами башни грозы. Они молчали, все трое, сгрудившись рядом с огнём и пытаясь согреться в слабом жаре шипящего от редких капель очага. Холодный ветер продувал щели, холодил деревянный пол и выстуживал каменные стены, едва позволяя наполниться теплу. Камир снял второй сапог, поставил к первому и начал разматывать шерстяную ткань на ногах, тихо ворча. Рейске невольно взглянула на обнажённые стопы, когда ловкие пальцы солдата подтянули штанины к коленям, и отметила три выделяющихся белыми полосами шрама и один круглый, словно срезали кусок, затем взглянула на свои руки, затянутые в тонкую кожу дублета. Иногда она забывала, как сильно похож её народ на людей и, в то же время, как разительно они отличаются друг от друга. Рейске сняла с пояса бурдюк и протянула ёжившемуся от сквозняка солдату.

      — Это согреет тебя.

      Камир коротко поблагодарил и, откупорив горлышко, прижался к нему губами, вливая в себя один большой глоток, от которого тут же зашёлся кашлем, когда горечь обожгла язык. В уголках глаз выступили слёзы, и касриец утёр их ладонью, вбирая в себя воздух.

      — Пусть шаннуры уведут меня во владения Аби-Навы, что это за пойло, сайда?!

      — Отвар Эхиллы, пустынник, — ухмыляясь ответил за Рейске Дарих, забрав у ещё не пришедшего в себя солдата бурдюк и сделал три коротких глотка. — Уф, согревает не хуже шарвая. То, что нужно в такое треклятое безумие, что творится на улице. Может, ты прав, и боги действительно гневаются. Вся эта война и без того зашла слишком далеко. Брат идёт против брата, свои же вырезают своих… И всё ради чего? Свободы? Пф, глупость! Свободны будут лишь их лорды, но не глупцы, для них воюющие.

      — Объясни это рабу, которому пообещали снять ошейник, если он убьёт хозяина, — Камир пошевелил горящие головешки паленом, выпуская сноп искр. — Чтобы быть свободным, нужно либо умереть, либо лишиться всего, что тебе дорого и важно. В другом случае ты будешь рабом золота, любви или земли — выбирай, что тебе больше по душе.

      Дарих раздражённо хмыкнул, запуская большие пальцы за ремень, и развернулся на каблуках, теряя интерес к болтовне товарища. Откинувшаяся на спинку неудобного стула Рейске сравнивала двоих мужчин из-под прикрытых век, вслушиваясь в каждое обронённое ими слово. Разные взгляды, разная культура и воспитание, но оба под одним знаменем и, наступи тёмные времена, им пришлось бы надеяться друг на друга. Империя, вобравшая в себя столь много и столь разного, теперь трещала, как переполненная корзина, грозясь развалиться под натиском разгорающегося восстания. Может, стоило дать уйти всем тем, кто хочет свободы? Избежать кровопролитной войны, от которой страдают не столько лорды, сколько простые, ни в чём не повинные жители тех земель, за которые так отчаянно сражаются такие же солдаты, как эти двое. Кажется, так легко вышвырнуть бешеную собаку за порог и закрыть за ней дверь. Но…

      — Иствар обмолвился, что осада ке’нагара закончилась штурмом и бегством мятежной армии, — Дарих похлопал себя по животу, отчего серебряное кольцо гулко застучало о железо панциря, привлекая к себе внимание. — Но как один кхадир смог прогнать пятидесятитысячное войско герцога?

      — Восемнадцати, — поправила его Рейске, и мужчины с интересом уставились на неё. — Убери оттуда ещё три тысячи мечей Авераха-Быка, около двух тысяч вольнонаёмной швали, скорее всего погибшей в первые минуты штурма, и получишь жалкие тринадцать тысяч, если не меньше. Один кхадир, тем более под руководством ат-Троу, способен противостоять такой численности.

      — Аверах, значит, — опасливо сощурившись, протянул Дарих. — Слышал, это не армия, а свора бешеных собак. Если у тебя достаточно денег, то ты можешь купить их верность, но после этого в сокровищнице не останется даже залежавшейся кетты. Значит, император купил этого головореза?

      — Как сказал Камир, всякий — раб золота. А кто-то раб преданности, — Рейске улыбнулась. — Игры Первого Ворона мало кому понятны, и храни боги тех, кому не посчастливилось в них угодить.

      В тусклом пламени очага её глаза холодно сверкнули глубокой тьмой, заставляя двоих солдат передёрнуть плечами и вернуться к своим делам. Всякий разговор, что вспыхивал после, быстро угасал, и, как только буря начала стихать, Рейске ав-дер-Керр, весело хлопнув себя по коленям, поднялась и коротко, но тепло распрощалась с каждым, протягивая светлую ладонь для рукопожатия. Камир, касрийский великан, успевший натянуть ещё влажные сапоги, вытянулся во весь огромный рост, щёлкнул каблуками и склонился, как подобает всякому при виде императорской семьи. Пальцы Дариха же сжали ладонь девушки крепко, слегка встряхнули её, пока бледные зрачки мужчины заглядывали в глубокие колодцы Рейске в поиске ответов на неозвученные вопросы. Пока война разгоралась на окраинах империи, её сердце жило в покое, едва ли понимая, что происходит за границами собственных наделов.

      Рейске ав-дер-Керр покинула Иглу в смешанных чувствах, углубившись в собственные измышления. Император и ярим продолжали хранить молчание для простого народа о ходе войны с мятежной армией герцога Эорана. Всё, что одобрялось Первым Вороном, было жалкой крупицей, способной утолить любопытство лишь знающего всё человека, но никак не живущих в неведении. Так рождались слухи, которые разносил ветер, и каждый считал своё слово правым. И Рейске считала это неправильным.

      Если бы рядом был Алекрис, он смог бы успокоить её волнение, бушевавшее внутри подобно штормовому морю. Объяснил бы неискушённому в политических играх солдату шаги Чернопёрых, подчас нелепые, но несущие важность замысла, более глубокого, чем понимание простого человека. Но его не было и никогда уже не будет.

      Рейске крепче сжала кулак, стискивая в нём вспыхнувшее пламя обиды и бессильной злости, ступая по белым камням ровной дорожки, вившейся через огромный фруктовый сад, усыпанный сорванными ветром лепестками, мерно покачивающимися в лужицах, будто лодочки на морской глади. Высокие, потемневшие от сырости шпалеры, увитые лозами шаахри, сверкали в голубых отблесках дах’аджаров, усеянные каплями воды. Ещё сохранивший промозглый холод ветер доносил до главы стражи обрывки приказов и протяжный звон колокола с городской площади, нарушая мёртвую тишину сада. Стоило бы остановиться, взвесить своё поспешное решение и прислушаться к совету Пятого, но Рейске, как Дариху и Камиру, нужны были ответы и единственный, кто мог их дать, сейчас находился где-то внутри массивного, внушающего трепет дворца.

      Ей потребовалось более часа, чтобы расспросить встреченных в пустых коридорах Каш’Ар-Цада слуг, где искать младшего дер-Керра, а после самой обойти все возможные места, когда-то считавшимися маленькими тайными убежищами их троицы в далёкие времена детства. Рейске толкнула тяжёлые створки массивной двери, хранившей узор двух танцующих в небе драконов, и услышала скрип босых ног по мраморному полу и тяжёлое дыхание, усиленное эхом пустого зала.

      Место, освещённое холодным голубым светом, представляло из себя мраморный прямоугольник с резными колоннами, статуями древних воинов в полном облачении тяжёлых доспехов, в чьих руках покоились мечи и щиты, а лица были закрыты каменным забралом. Безжизненный зал, лишённый уюта, очага и хранивший лишь запечатлённые в мрамор чужие мечты.

      И посреди иссиня-чёрной пустоты особенно сильно выделялось светлое пятно, исполняющее боевой танец копьеносца, стремительно делая выпад вперёд, пронзало невидимого врага, и, подобно потоку воды, уклонялось от возможного удара мечом в сторону, чтобы перехватить древко и разрубить воздух хлёстким горизонтальным ударом. Чёрные волосы, похожие на обсидиан, хлестали по взмокшей спине тугой косой, выбившиеся пряди прилипли к сосредоточенному лицу, создавая узор потемневших прожилок вен.

      Рейске медленно переступила через порог, позволив тяжёлым створкам замкнуться за спиной, отрезая от внешнего мира, и неторопливо направилась к замершему дэву. Тот нехотя выпрямился, вытер капли пота с подбородка, неотрывно наблюдая за гостьей, и на мгновение ав-дер-Керр почудилась лёгкая досада в глубине синих омутов.

      — Я думала, это место запечатали сразу, как… — она запнулась.

      — Мне показалось, что это будет отличным воплощением его асшах’гехара. Данью моего восхищения, — на тонких губах Тейррана вспыхнула лёгкая улыбка горечи. — Но ты пришла не для старых воспоминаний.

      — Нет. За ответами.

      Тейрран рассмеялся, будто она рассказала смешную шутку, смысл которой понял лишь он, и указал наконечником копья на стойку с оружием:

      — Каждая победа — ответ.

      — А если проиграю? — Рейске зашагала в указанную сторону и теперь примерялась к тяжёлым учебным мечам, взвешивая их в ладони.

      — Я позволю себе солгать, — пригладив взмокшие от пота волосы, младший дер-Керр занял позицию, встав в стойку, заведя правую ногу назад, и повернулся вполоборота к девушке, прижимая длинное древко копья к телу.

      Тейрран не торопил, но от этого Рейске было ещё больше не по себе; пальцы нехотя касались кожаных оплёток деревянных и железных рукоятей тренировочных мечей, не находя подходящего. Часть была слишком лёгкой, другая — тяжёлой, будто всё оружие, собранное здесь, представляло декоративную функцию, вынужденную стать настоящим. Глаза соперника в хищном прищуре следили за каждым движением, пока прямое, как воткнутый в землю шест, тело оставалось неподвижным, разве что грудь вздымалась от мерного дыхания. Рейске нервно дёрнула губой и вернула на стойку очередной бесполезный кусок железа, годный разве что для церемоний. Зная Алекриса, она представляла его идею с созданием Зала Славы, как некое сакральное место, хранившее в себе выдающиеся заслуги как ушедших в прошлое великих воинов, так и современников. Но всё оказалось слишком иным в глазах его младшего брата. Пустой, погружённый в холодный полумрак зал, где не было ничего, кроме мраморных изваяний и теней, клубящихся за размытыми кругами света от дах’аджаров. Вряд ли такой асшах’гехар хотел получить Алекрис.

      — Возьми свой, — громкий голос Тейррана зазвенел среди резных колонн, и в этих словах Рейске нащупала нотку раздражения.

      — Он не предназначен для тренировок, — рука сама легла на эфес притороченного к поясу клинка. — Да и представь, что будет, если я случайно прирежу единственного наследника дер-Керров?

      Тейрран вновь рассмеялся, прикрывая глаза и откидывая голову назад. Рейске лишь покачала головой, но соблазн взять в руку привычный ей клинок проник в мысли. Она знала, на что способен стоявший перед ней дэв, сколько десятилетий он оттачивал свои навыки, изучая каждое оружие скорее от скуки, чем с истинным интересом воина. Не то, что его брат.

      — Мы оба знаем, кого эта новость обрадует больше всего.

      — Неужели? Ты со столькими стал поистине близок, что я устану гадать, кого больше осчастливит твоя смерть. Готов?

      Ответом ей стал стремительный выпад вперёд и мелькнувший в опасной близости наконечник копья, чуть не распоровший щеку. Успевший сократить дистанцию Тейрран позволил нахальной улыбке распуститься на губах, поддразнивая оторопевшую Рейске, и стремительно ушёл в сторону, когда резким движением глава стражи вынула клинок из ножен, разрубая воздух, где мгновение назад стоял дэв. Узкий прямой меч, как продолжение руки, рассекал воздух, сверкая в голубом свете кристаллов, стремясь уколоть Тейррана. Скупые, отточенные годами тренировок, движения выдавали в Рейске солдата, вступившего в схватку ради победы, а не веселья. Её левая рука не ощущала привычного веса щита, и это заметил Тейрран.

      Он не стремился победить — играл, как сытая кошка гоняет пойманную мышь, лениво поглядывая на жалкие попытки побега. Танцевал бурным потоком реки, уходя от уколов меча и не стремился сразу же атаковать, изредка позволяя унизительные тычки концом древка. Рейске злилась, но не поддавалась, сохраняя сосредоточенность на руках противника, предугадывая его следующий шаг.

      Волосы на висках намокли, струйки пота скатывались по спине под чёрным акетоном, но Рейске продолжала тщетные попытки достать выпадами Тейррана, шаг за шагом сокращая дистанцию.

      — Ты слишком сильно беспокоишься за левую руку, — больно ткнув тупым наконечником копья в плечо, Тейрран не спешил уходить от возможной атаки. — Это выдаёт твою слабость.

      «Расслабился» — Рейске резко шагнула вперёд, приближаясь к распахнувшему от удивления глаза Тейррану и, видя, как спешно он отступал, одёргивая руку с копьём назад для нового удара, подалась вперёд всем телом, выставляя вперёд клинок, метя в левое плечо. Кончик стали больно впился в незащищённую кожу дэва и тот болезненно зашипел, посмотрев на набухшую алыми пятнами ранку.

      — Победа за мной, — положив клинок на плечо, Рейске убрала прилипшие ко лбу пряди. — Так что не смей увиливать от правды.

      Дэв только улыбнулся, собирая пальцами багровые бусинки крови и, забывшись, слизнул. От этой картины Рейске передёрнуло. Сколько она знала младшего из братьев дер-Керров, всегда замечала в нём отстранённость и холодность по отношению к другим, особенно к людям, существам куда более хрупким, чем дэвы. Они не были близкими друзьями, их дружба держалась на Алекрисе и исчезла, как только его тело предали холодному камню, оставив наполненные светлой грустью воспоминания. Рейске даже не надеялась на разговор, что говорить о случившемся между ними поединке, и попыталась взять из ситуации столь много, сколько ей позволит Тейрран.

      Она вернула меч в ножны и взяла тряпицу, висевшую на одном из тренировочных копий.

      — Во имя всех богов, скажи, что произошло в Нордоране, — пальцы лорда-командующего больно прижались к ране, заставляя Тейррана охнуть, но от неожиданности. — Зачем ты сжёг целый город?

      — Такую цену требует древний закон, — от спокойного, уверенного в своём решении голоса Рейске стало дурно.

      — Закон? Тейрран, ты сжёг десятитысячный город! Дотла! Какой закон позволяет так поступать с имперскими подданными?!

      — Эта жадная свинья заслуживала того, чтобы ему напомнили, какую дань платят за предательство, — Тейрран вздёрнул подбородок, глядя в злые глаза Рейске с холодным безразличием. — Да, Нордоран является…

      — Являлся, — тихо зашипела лорд-командующий. — Уже являлся.

      Тонкие губы дэва сжались в узкую полосу, напряжённые, как и всё его тело, но заведённые за спину руки позволяли Рейске придерживать почерневшую от крови тряпицу на ране, доверяясь ей.

      — …являлся подконтрольным нам городом, в нём была сосредоточена едва ли не половина всего восточного производства стали. И это всё могло попасть в руки Эорана, не окажись Акзахри таким алчным дураком.

      — Но целый город…

      — Ты знаешь, что оставляют после себя мятежники. Свора диких собак, разрывающая всякого, кто ей противится. Ты присутствуешь на собрании и слушаешь доклады Воронов. Что делают с непослушной псиной, укусившей хозяина? Её наказывают. Показывают силу. Я так и поступил: наказал азифа за его глупость, а вместе с тем не дал Эорану занять долину.

      Он не ждал, что его решение примут, но хотел хотя бы понимания, которое искал внутри чёрных глаз Рейске, но та испытывала душащий её гнев. Мягко накрыв своей ладонью чужую, слегка сдавил, попытавшись ободрить, но девушка брезгливо вырвалась из плена чужих пальцев и отшвырнула тряпицу прочь. Вся её поза говорила о желании ударить возомнившего себя богом Тейррана, хорошенько проучить, чтобы этот урок накрепко запомнился ему, но перед ней был не молоденький рекрут, впервые взявший в руки меч, а он, единственный отпрыск императора.

      — Готова получить ещё немного ответов? — с улыбкой произнёс Тейрран, выходя на середину зала.

      Рейске гневно развернулась к нему спиной и быстрым шагом направилась к двери. Она даже не бросила прощальные слова и лишь на мгновение задержалась, когда до неё донеслись слова дер-Керра:

      — Завтра я отправляюсь в Аэлерд и не смогу приглядывать за тобой. Будь осторожна в этом змеином логове, Рейске.