Мир — довольно сложная штука. Ты осознаешь только то, что можешь объяснить с точки зрения логики, науки или веры, да и то часть из этих знаний вызывает неподдельную тревогу, когда искажает новой, неизвестной до этого информацией уже привычный мир. До шестнадцатого века люди верили, что солнце вращается вокруг Земли, пока Коперник не доказал обратное, разрушив церковные догмы, которым начитывалось не одно тысячелетие. До двадцатого века никто не предполагал, что учёные осмелятся найти разгадку Вселенной — частицу бога, объясняющую, как действует мир вокруг нас. В двадцать первом веке, веке прогрессирующей науки, религиозного мракобесия и постоянных конфликтов, я не ожидал, что есть силы, не объяснимые ни формулами, ни учениями. Фантастические романы о новых, чудесных мирах иных планет не привлекали меня, как не интересовало удивительно красочное Средиземье с эльфами, гномами и прочими диковинными народцами. Это была всего лишь чья-то фантазия, выросшая на чернозёме мифов, легенд и эпосов. Разве может здравомыслящий человек верить в то, что экстрасенсы на самом деле предсказывают будущее, а у берегов рек ткань мироздания настолько тонка, что можно очутиться в параллельных мирах.

      И вот я здесь.

      В мире мне чуждом, совершенно незнакомом, но в то же время похожем на родной: те же деревья, та же трава, из того же материала построены дома. Это не был мир с разумными растениями или животными, не был он населён человекоподобными насекомыми или куда более развитой органикой. Ни эльфов, ни гномов, ни даже кошкодевочек. Ни-че-го. Это был мир, застрявший в вечном Средневековье, страдающий от похожих войн, конфликтов, желаний власть имущих и страданий народа, оказавшегося между мечом и щитом. Мир, который я видел в узком стрельчатом окошке своих покоев, расположенных в дальней части этажа и состоявших из просторной — пятнадцать шагов в ширину и длину — комнаты с камином, резным столом, двуспальной кровати с тяжёлым бархатным балдахином, стулом под стать столу, гобеленами, шкурами зверей на полу, и… странными светящимися камнями, излучавшими мягкий золотистый свет. Ашрей назвал их дах’аджары. Я напряг свою память, ещё не успевшую упорядочить все те знания, что достались в подарок от соседства с чужаком, и выудил лишь простое объяснение: «Дах’ад» — свет, «Жар» — день, вместе выходило очевидное «дневной свет». Но откуда эти странные камни и что таится внутри них, информации не было. Кажется, здесь эти чудесные кристаллы были сродни лампочкам, которыми можно было удивить разве что самые дикие племена аборигенов, отрезанных от цивилизации. И меня.

      Магия — вот ещё одно отличие этого мира от моего. Магией здесь объяснялось не всё, но многое и в большинстве случаев не имевшее другой, более рациональной разгадки. На магии работали дах’аджары, магия заставляла топиться подземные котлы, обогревавшие первые этажи замка полностью и частично верхние с помощью системы гипокауста, с помощью магии некто дэвы — живое воплощение местных богов — из пыли, камня и земли за один день создали Аэлерд.

      В первый день, после того, как мне позволили пробыть в физическом теле ровно час, я спросил Ашрея, владеет ли он магией, он хмыкнул и ответил, что никто не владеет частичкой богов, кроме них, дэвов. Тогда я спросил, кто эти самые дэвы: боги? демоны? великие чародеи? Но он лишь покачал головой. Я остался у костра в опустевшем без невольного собеседника асшах’гехаре с мыслями о том, а так ли сильно похожи наши миры? Пока что мои знания ограничивались часом и узким окном, и этого было катастрофически мало, чтобы понять хотя бы простые принципы поведения в обществе, мироустройства и законов. Ашрей был не самым разговорчивым собеседником, но то, что он объяснял, я понимал достаточно быстро. Был ли тому виной его глубокий, насыщенный голос, акценты и паузы, которые он расставлял на важных для моего понимания моментах, или совершенное отсутствие юмора, не знаю. Ашрей не улыбался. Суровое лицо и тонкая полоска губ — вот и вся эмоция, сопровождавшая его ответы. Первые несколько разговоров у костра я пытался шутить, сыпал смешными фразами, кидал каламбуры, порой крайне странные и неуместные, и получал на всё лишь хмурый взгляд похожих на два ярких уголька глаз и короткое похмыкивание.

      Затем мы заключили договор: у меня есть час в теле Ашрея, но с определёнными условиями. Мне нельзя было покидать покои, нельзя разговаривать с прислугой или неожиданными гостями, нельзя брать меч, который и без того был спрятан от моих глаз и запечатан в ножнах. Пока что это были все «нельзя». Зато я мог ходить вдоль и поперёк комнаты, даже позволял себе пройтись по диагонали, потрогать предметы, ощутить их фактуру, посмотреть на по-своему впечатляющий вид некогда утопающей в зелени долины, где теперь зияли чёрные проплешины от огня и множество дымящихся пятен — тела убитых, сложенные в погребальные кучи.

      Первые три дня я тратил на то, чтобы привыкнуть к телу, к ногам, к тому, что могу прыгать, бегать, сжимать кулаки, сгибать колени. От такого ощущения свободы решил сделать кувырок, но не рассчитал силы и влетел ногами в стол, уронив пустой кубок из-под вина. Затем попробовал сальто и тут же пожалел об этом. Тело Ашрея было тренировано не хуже моего, может, и лучше, он был гибче, ловчее, с хорошей скоростью, я же растерял все свои навыки в тот день, когда потерял возможность ходить. Просто выбросил из головы и окунулся в топь самосожаления. Это было сродни пересесть с компьютерного руля и эмуляции гонок в настоящий спорткар и вдавить педаль газа. Захотел кувырок — тело привычно сгруппировалось, ноги толкнули его вперёд с той скоростью, с которой я захотел, но не осознал. Захотел сальто — не успел среагировать и вот потираю ушибленное плечо. Но этого было мало, как было мало четырёх стен, но Ашрей всё ещё не доверял мне. Он боялся, что стоит мне открыть рот и его товарищи тут же заподозрят что-то неладное. Мы были разными, по-разному вели себя и мне приходилось учиться быть Ашреем, а это требовало больших усилий и времени. И именно последнего мне так не хватало.

      Когда физическое тело выдыхалось и требовало отдыха, мы проводили время у знакомого нам костра на берегу воображаемого моря. Обычно я рассказывал что-то о самолётах, показывая на сложенных в подобие планера пальцах — сомкнутые указательный, безымянный и средний, и растопыренные большой с мизинцем, — о другом Ашрей даже не спрашивал, будто не желая разрушать возведённую между нами стену делового сотрудничества. А он учил законам, географии, религии и, хоть изредка, фехтовальным стойкам и некоторым движениям. Просто так, вдруг я оскорблю какого-нибудь дворянина и мне тут же придётся защищать свою — и Ашрея — честь.

      — Значит, нужно использовать подъёмную силу крыла для манёвра, — Ашрей задумчиво смотрел на мою неуклюжую мёртвую петлю, положив подбородок на согнутое колено. — И не бояться за слабые крепления.

      — Да. Центробежная сила будет прижимать всадника к седлу и не даст упасть.

      — Но для этого нужно развить определённую скорость, — Ашрей выпрямил спину и со вздохом откинулся назад. — Ваши железные птицы удивительны. Они могут то, что драконам не всегда под силу.

      — Это я ещё не говорил о том, что некоторые внутри себя перевозят несколько сотен человек на тысячи километров, — я поймал озадаченный взгляд Ашрея и тут же поправился. — Каваров.

      — В своём чреве? Ха, наши драконы тоже могут такое, — и тут же мрачно закончил. — Только не все при этом выживают.

      И улыбнулся. Я засмотрелся. Это событие случалось крайне редко, на моей памяти его и вовсе не было, а улыбка собственному отражению, пока находился в теле Ашрея, отдавала чем-то жутким. И вот я смотрел на рыцаря, на его растянутые губы и дрожащие уголки, и чувствовал сожаление, что мы находимся в каком-то необъяснимом мире душ и памяти, делим одно тело, а ведь я бы мог…

      — Нет.

      — Нет? — улыбка померкла и теперь яркие, нечеловеческие глаза Ашрея впились в моё покрасневшее лицо, заставляя почувствовать стыд ещё сильнее. — Ты сомневаешься в пищеварении драконов?

      — Нет, я… Не важно, не бери в голову.

      Я скрючился так, чтобы ни я, ни Ашрей не могли видеть друг друга, точнее он мог наблюдать, как сидящий голышом незнакомец спрятал голову за выставленными руками, лишь бы не показывать собственного смущения. Что вообще происходит? Мне ли думать о чём-то помимо возможности вновь ощутить себя живым или уйти в Царствие Небесное на покой к ангелам и их пениям?

      — Слушай, — уши всё ещё пылали, а значит и краска с лица не сползла. — Знаешь, одного часа мало, чтобы… э-э-эм, исследовать мир, прижиться в нём. Ты отличный рассказчик, доходчиво объясняешь, но всё, что я знаю — знаю из твоих слов.

      — Этого не достаточно?

      — Не настолько, насколько хотелось.

      — И сколько тебе нужно на это? — Ашрей напрягся, тут же из расслабленного человека превращаясь в собранного хищника.

      Я шумно втянул воздух и как можно твёрже сказал:

      — День.

      Тот сузил глаза и я почувствовал, как холодок скользит по спине, заставляя покрыться мурашками. Мой отец при жизни говорил: «Когда торгуешься, сначала называй в половину больше от желаемого, тогда вы сойдётесь на твоей выгоде». Я не рассчитывал на день, но рассчитывал на его половину. Это могло быть достаточно, чтобы хоть что-то понять самому. А чтобы не оказаться вовсе с пустыми руками, накинул ещё пару условий:

      — И возможность выйти из комнаты. Куда ты скажешь — всё равно. Просто эти стены меня угнетают, давят. Я изучил внутри них всё, что смог!

      — И сломал то, чего понять не сумел, — с мрачной улыбкой прервал Ашрей.

      Теперь моя попытка узнать из чего состоят дах’аджары всплывала каждый раз, когда ему нужно было подтверждение моей несамостоятельности и его собственной правоты. Желание найти истину вкупе с любопытством заставило меня с трудом, но расколоть надвое один из кристаллов, высвободив оттуда таящуюся силу, что тут же растворилась в воздухе с коротким хлопком и мелким крошевом прозрачных песчинок, как парящие в воздухе снежинки. Магия растворилась. Она была и тут же исчезла, что дало мне пищу для размышлений о невозможности магии находиться вне физической формы. Что же, будь я учёным, мог бы начать писать диссертацию, но я был пилотом и, как показало начало нашей с Ашреем дружбы, не зря.

      — Четверть от солнечного дня, — поймав мою хитрую улыбку Ашрей тут же добавил. — И записываешь всё, что с тобой было за это время. Чтобы я знал, чего ожидать.

      — Я могу свободно передвигаться?

      — Только в те места, куда я разрешу.

      — А…

      — Остальные «нельзя», кроме первого, остаются в силе.

      Он смотрел на меня долгим, тяжёлым взглядом, будто изучая рад ли я такому повороту, ожидал ли или даже не надеялся на успех, и нарушил тишину, говоря уже мягче, словно успокаивая готового расплакаться ребёнка:

      — В Малом Дворе есть небольшой сад. Леди тар-Амор как-то обронила, что там достаточно тихо. И есть беседка. Самое то. Ты — не попадаешься на глаза, я — не беспокоюсь о репутации.

      Я согласился. Это было не совсем то, что я хотел, но уже достаточно, чтобы выбраться из одной клетки и попасть в другую, пусть и в окружении дивных цветов и фруктовых деревьев. Длинные кроны местных яблонь, так похожие на склонившие голову ивы, скрывали от чужих глаз мраморную беседку, в которой я проводил всё своё отмеренное время за книгами, которые Ашрей брал из личной библиотеки лорда и приносил в наше тайное убежище.

      Буквы и цифры всё ещё не складывались в читаемый текст, они прыгали, забывались, вызывали неправильные ассоциации, теряли заложенный в них смысл. Я словно смотрел на алфавит чуждого мне языка, но примерно понимал о чём речь, накладывая кальку своих знаний на чужие. Что-то совпадало, что-то оказалось совершенно иным. Будь я умнее, чем нужно для школьной программы, может, разобрался лучше, но пока что продолжал вчитываться в текст и упорядочивать полученные знания. Так же было и с дневником. Оставлять записки Ашрею показалось слишком открытым и опасным, любой мог их обнаружить, особенно заглянувшая для уборки служанка, оказавшаяся одной из возможных шпионов кого-то из недругов лорда или целой гильдии, следящей за порядком внутри империи. Поэтому Я оставлял максимально простые записи в виде своих размышлений и действий с датой, временем и коротким пояснением.

      «День первый. Полдень. Ничего не произошло. Изучал «По дорогам Империи. От Вайхара до Архасора».

      «День второй. За час до полудня. Видел леди тар-Амор в компании двоих молодых людей. Предположительно, близнецы. Не выдал своего местоположения. «Сказки Эссмиразы» довольно интересны».

      «День третий. Дождь. Остался в покоях. Тренировался».

      А после дожидался Ашрея у костра и делился своими впечатлениями.

      Чем больше изучал географию, тем сильнее хотелось отправиться в путешествие и увидеть собственными глазами заснеженные фьорды и скалистые берега Симхелийских островов, расположенных где-то на севере. Потрогать руками горячие пески Касрии и узнать, действительно ли там живут пустынные демоны-шаннуры, похожие на джиннов. Я читал о великих и красивейших городах, представлял густые леса, похожие на тайгу и джунгли, а от описаний местных народов и племён веяло какой-то фантастикой: рогатые люди-быки, четырёхрукие змеи с человеческими лицами, собакоподобные дикие племена ульфасов, живущие в степях. Было слишком много и в тоже время слишком мало информации. Из уроков истории я знал, что большинство древних летописцев и учёных привыкли предавать простым формам некую мифическую загадочность. Но вдруг… А если… Я хотел узнать, увидеть своими глазами.

      Ашрей лишь коротко усмехался. Он видел не больше моего, но, в отличие от меня, у него был дракон. Настоящий, огромный дракон, который находился за стенами города вместе с остальными четырьмя. Я изредка видел его, бреющего над городом, и не уставал восхищаться. Интересно, как бы выглядел наш мир, окажись в нём драконы?

      Однажды, изнывая в пустоте под рокот накатывающихся волн, я заметил, что в огне я могу видеть не только свои воспоминания, которыми иногда баловал себя, чтобы ещё раз почувствовать близость родных и не потерять самое главное — себя. Изредка, совсем немного, как в короткой нарезке, в пламени виднелись обрывки воспоминаний Ашрея. Нечёткие лица, какие-то слова, к нему кто-то обращался, куда-то звал, шум воды накатывал и отдалялся, скрипело дерево. И среди всей этой мешанины я видел раз за разом кого-то, о ком Ашрей думал чаще всего. Черноволосый, тонколицый, похожий на тех благородных эльфов, с такой же светлой кожей, и с отпечатком светлой грусти. Раз за разом этот странный мужчина, ровесник Ашрея, появлялся среди потока бесформенных силуэтов и мест, будто суровый рыцарь держался за его образ, как за спасательный круг. Четыре дня я пытался угомонить своё любопытство и не проговориться о новых возможностях костра, боясь, что Ашрей воспримет всё в штыки и моя, вырванная с таким трудом свобода снова превратится в один час. На пятый я не выдержал.

      — У тебя есть семья? — неожиданно спросил я, когда в очередную долгую паузу мы слушали лишь несуществующее море.

      Ашрей вздрогнул и медленно повернулся ко мне.

      — У меня из родных остались сестра и племянник. Макс. Отличный пацан. Хорошим человеком вырастет.

      — Ты тоже видишь образы.

      То, с какой уверенностью это было сказано, заставило меня напрячься. Совсем забыл, что подобное работает в обе стороны и не только я могу наслаждаться чужими воспоминаниями, но и мои будут напоказ. Чёртова связь душ. Я потёр нос, отвлекая себя от разговора, в очередной раз пожалев о том, что раскрыл рот. Вдруг он уже видел меня и Тима, и то, что между нами было… Я почувствовал не просто неловкость — стыд. Будто делал что-то крайне грязное и неприглядное, что, убей я человека, это выглядело бы куда невиннее. Теперь мной владело подозрение, которое в каждом взгляде, слове, жесте Ашрея вылавливало подоплёку и возможные насмешки. Но он был как обычно непробиваем, словно каменный валун посреди песчаного пляжа.

      — Увидишь мужчину из моих воспоминаний — не подходи к нему. Не говори с ним. Не отвечай ему.

      — Ещё одно «нельзя» в мой список?

      — Это «нельзя» сохранит тебе жизнь.

      — Он, что, может убить нас?

      — Не нас, — Ашрей сделал паузу. — Тебя.

      От этих слов меня бросило в пот. Он знает кого-то, кто может уничтожить чужое присутствие души? Неужели Ашрей, этот серьёзный и гордый рыцарь, у которого есть целый, мать его, дракон, боится какого-то мага? Что же за чародей этот незнакомец, что вызывает такую панику в чужих глазах? Почему-то проверять не хотелось, как и искать этого эльфа, чтобы проверить на лживость слова Ашрея. Я, может, горяч и ведом на всякое «слабо», но здесь была отнюдь не тупая шалость или идиотская выходка. Здесь на кону стояла моя собственная жизнь — или не-жизнь.

      С этого разговора прошло ещё три дня. Пролетела неделя, которая здесь длилась не привычные семь дней, а десять. Ух, не завидую я местным работникам, которые вкалывают «восемь через два», если здесь вообще есть понятие выходных. Ещё я узнал, что и год длится в два раза дольше привычного, и месяцев вместо двенадцати — шестнадцать. Попытавшись прикинуть одно к другому, я решил отложить глубокий анализ космологии и перейти к чему-то приземистому. Военная история империи была не особо полна впечатляющих битв. Создавалось впечатление, что вместо попыток покорения соседних государств, империя их просто вбирала в себя со всеми религиями, политическим строем, законами и ставила кого-то из высших чинов смотрителем, тот в свою очередь становился голосом региона и входил в состав ярима — аналог совета императора. Помимо этого были казначей, канцлер и что-то, вроде юстициара, замещающего императора в его отсутствие. А так же генералы армий и глава разведки. Конечно, у всего было название, отличающееся от привычного мне, но я старался запомнить самые важные, относящиеся к положению Ашрея и не затрагивать то, что может не пригодиться. Из прочитанного стало известно о существовании не только простой армии, состоящей из лордов-рыцарей с их солдатами, но и о фасхран’кассра, — элитное подразделение, состоящее из всадников на драконах, и аль’шира — менее привилегированных, но более многочисленных, где вместо драконов были крылатые ящеры ишракассы. И если первые служили исключительно императору, то вторые могли быть как у империи, так и у любого лорда, способного содержать прожорливых тварей и хорошо обученных солдат. Но и тем и другим приходилось обучаться в Академии, жёсткий отбор которой проходил один из ста детей в возрасте десяти лет с допущением на год-два старше или младше. Увы, про фасхран’кассра было мало информации, способной утолить мой голод, а Ашрей молчал и криво усмехался на мои попытки выпытать у него, правда ли детей учат ходить по раскалённым углям и ядами выжигают нервы, чтобы боль не отвлекала их от исполнения приказа. Так, после одного такого абзаца, я специально расстегнул рукав рубахи и закатал его, чтобы проверить не течёт ли в венах настоящий огонь. Нет, они были такими же синеватыми нитями, как и у меня и у любого другого человека. Ущипнул и тут же пожалел — боль чувствовалась. Лишь гораздо позже до меня дошло, что боль я прекрасно ощущал и в первый свой день в этом теле.

      Но чем больше я читал, тем интереснее вырисовывался мир вокруг. Зарождающееся желание взять и пойти куда глядят глаза было сродни первому посещению незнакомой страны, куда ты сорвался с маленьким чемоданом со сменным комплектом белья и одной зубной щёткой. И вот перед тобой огромный неизведанный мир, в котором можно стать кем угодно, но сначала стоит найти своё место. Это как выбросить игрока в открытый мир и не дать пройти обучение. Я же имел наставника, который с опаской смотрел на мои попытки погрузиться во всё, что меня окружало. Я же продолжал занимать место в беседке, наслаждаясь тишиной и пением птиц, проглатывая очередные знания из книг и записывая свои весьма однообразные действия на листы из тонкой кожи, скрепленные деревянными дощечками в виде обложки.

      И всё же одно «нельзя» мне пришлось нарушить. Неумышленно, следуя запрету «не говори с тварями божьими», я в очередной раз заприметив леди тар-Амор в компании всё тех же близнецов, успел уловить её звонкий голос:

      — Мой отец занят последствиями штурма, ему пока нет дела даже до собственных дочерей, — она притворно вздохнула, и её рука тут же угодила в плен пальцев одного из молодых людей.

      — Не поэтому ли он ещё не заметил то, что не укроется от взгляда любой служанки? — отозвался близнец, шедший по правую руку от леди, и тут же нежным жестом огладил тонкую шею девушки.

      — Я умею прятать секреты, дорогой Аствэй.

      Меня передёрнуло. От столь очевидного притворства, от сладких и тягучих речей, перемежавшихся с тихим смехом молодой леди стало не по себе. Как и от того, что они направляются в мою сторону, вряд ли зная, что она уже кем-то занята. Я мог бы их встретить, возможно, спугнуть, и эта великолепная троица удалилась бы в другое место, но близнецы показались мне отдалённо знакомыми, значит, связанными с Ашреем. Я огляделся. Беседку, как и комнату, успел изучить достаточно хорошо, чтобы накидать в первый день в ней пути отступления в подобных случаях. Ещё оставалось время выйти другой дорожкой, скрытой зелёным каскадом длинных ветвей яблонь, и оказаться у пристройки, отведённой под нужды слуг. Там располагались то ли комнаты, то ли кухня, а может, и всё разом. Я так и поступил: взял книги дневник с похожим на ручку пером, заправленным чернилами, и скрылся до того, как на мраморные ступеньки опустилась ножка леди тар-Амор.

      Так я оказался за границей дозволенного и впервые ощутил волнение, стыд и любопытство. Безграничное любопытство, которое подхватила свобода, ласково шепчущая на ухо «иди, изучай». Она же толкала меня в спину ласковыми дуновениями ветерка, и я не мог себе отказать от подобной возможности, обещая повиниться перед Ашреем после.

       И, конечно же, я этого не сделал. Как и не сделал в следующий раз, когда сменив Ашрея среди привычного мрамора и зелени, я не остался на месте и отправился изучать сначала сад, его тропинки, цветы, деревья, дотрагиваясь до всего, что казалось мне интересным. Здесь и кувшинки в небольшом пруду, набухшие от сока и плавающие пушистыми шариками на тонких чашечках листьев. И крупные, с мой кулак, бутоны роз. Похожие на глицинии деревья будто моргали множеством глаз, трепетали крыльями диковинных бабочек, и эта картина искажалась, ломалась под шорох моих шагов на тысячи маленьких осколков. Вздыбленная волна распадалась и разлеталась в стороны, оставляя меня наедине с собственным впечатлением.

      За пределами сада было не так впечатляюще. Я робко шёл в сторону мощного донжона, к которому примыкали ещё четыре башки со множеством стрельчатых окошек и бойниц. По стенам внутреннего двора прохаживались напряжённые, ещё не отпустившие за столько времени память о штурме, солдаты, держа копья ближе к себе, словно ожидая в любой момент новой атаки. Их лица, едва различимые и в то же время похожие как одно, выражали лишь сосредоточение на вглядывании с высоты стен в спокойную гладь неба и искривлённый горизонт. Я старался не смотреть на них, чтобы не привлечь ненужного внимания, лишь успел разглядеть простые стёганные доспехи, отливавшие на солнце металлическими кольцами и пластинами. Некоторые из стражников держали на плечах арбалеты.

      Потом, когда солнце лениво склонялось к зубчатому краю одной из башен, я возвращался в сад, каждый раз подкрадываясь к осточертевшей беседке, как кот, надеясь не найти там леди тар-Амор с очередными кавалерами в неловких позах. До сих пор с содроганием вспоминаю тот неловкий момент, когда под подошву попалась старая, высохшая ветка, надломано хрустнув, будто я с остервенением давил кости. И чуть не попался на глаза выглянувшему из беседки молодому человеку, поправляющему манжеты белоснежной рубашки. Сделал шаг назад, затем постарался юркнуть под пышную крону, но усталый, полный лени голос остановил:

      — Шиназза?

      — Янзел, — Ашрей осмотрел стоящего перед собой Четвёртое Копье с головы до ног и коротко кивнул, приветствуя.

      Близнецы никогда не называли его имени, не при нём, вежливо подчёркивая старшинство, источая восхищение, изредка становившееся боготворением, от которого пробирала дрожь дурного предчувствия. Они видели в нём какое-то подобие дэва, он видел, как легко идолы становились из вожделенных богов в ненавистных демонов лишь одним неверным решением. Он не боялся пасть в их глазах, но не хотел почувствовать острую сталь между рёбер, когда за спиной оставлял верных товарищей.

      — Шиназза, мы…

      Ашрей жестом остановил его и покачал головой. Молчи, Янзел, молчи и не смей ничего говорить, пытаясь нелепо оправдать своё присутствие вместе с притихшим братом, в надежде как-то прикрыть появившийся стыд и чувство вины. Ему не хотелось ничего слышать, как не хотелось выслушивать оправдания находившегося в асшах’гехаре расмуара, о сделке с которым он уже не раз успел пожалеть.

      — Будь осторожнее, Янзел, — Ашрей хотел добавить что-нибудь ещё, но лишь слабо улыбнулся и, взяв поудобнее книги, постарался скорее покинуть сад.

      Когда мой верный рыцарь вернулся в вечную ночь асшах’гехара, я почувствовал, как подготовленные для разъяснения ситуации слова разлетаются сорвавшимися с веток птицами в разные стороны, оставляя лишь жалкие оправдания непослушного ребёнка. Под его непроницаемым взглядом сидел на песке и покачивался взад-вперёд, заламывая кисти рук, массируя их и стараясь найти в внутри силы, которых так не хватало, чтобы открыть рот и хоть что-то сказать. Ашрей молчал. Стоял во весь свой огромный рост, смотрел и продолжал молчать. Это длилось минуту, вторую… Я взведённой пружиной вскочил на ноги, утопая в чёрном песке пляжа, и поравнялся с ним, тяжело дыша и стискивая челюсти. Мы ещё мгновение мерились взглядами, словно вставшие друг против друга бойцы, готовые выйти на ринг, и спокойное лицо Ашрея прорезала холодная улыбка, будто на белоснежном покрове разверзлась чёрная полоса бездны. Я передёрнул плечами. Оказывается, Ашрей мог устрашать не только словами, но и казалось бы простой сдержанностью. И на какой-то миг я подумал, а скольких людей он убивал с таким же выражением застывшего равнодушия и как легко это давалось ему после. За нашими разговорами, обменами знаний, попытками найти компромисс ужиться в одном теле, не получалось осознать, насколько опасен рыцарь, стоящий передо мной.

      — Я знаю.

      Два коротких слова и холодный пот обжог кожу, как предчувствие беды. Весь небогатый урожай пойманных в волнении слов растворился под давящей силой казалось бы простых букв, которые произнёс Ашрей. «Я знаю». Что именно он знал? О моих прогулках по Малому Двору или о моём увлечении отнюдь не женщинами? Или же о том, что я чуть было не попался на глаза его друзьям, если те молодые люди таковыми являлись? Растерянность — всё, что оставили эти слова. Я попытался сглотнуть забивший горло ком, но ничего не вышло.

      — Моя ошибка надеяться, что уединённое место не приманит таких же любителей тайн, — с этими словами Ашрей заметно расслабился, жестом показав мне садиться. Чуть погодя уселся и сам, зарывая пальцы в песок.

      Мы слушали мерное дыхание моря, вдыхали солоноватый воздух с лёгкими нотками тины, и я заметил, как мой друг нашёл что-то внутри песчинок, сжал в кулаке, поднёс к огню и, раскрыв пальцы, посмотрел на маленький плоский камешек. Он был простым — вылизанный волнами, серый, с белыми прожилками и крапинками, но удивительно правильной круглой формы, словно раскатанный кусочек теста. Ашрей тщательно протёр его, задумчиво огладил грани и, отведя руку назад, запустил в шёпот волн. Плеск, плеск, плеск, плеск… Я насчитал где-то шесть. И улыбнулся. Попытался найти свой собственный камень, но пальцы увязали в тяжёлой рассыпчатой массе, хватая лишь песок. Разочарованно отряхнув ладони, я сложил их на согнутые колени.

      — Доверие — лезвие без рукояти, — под треск костра и нарастающий шум моря голос делал Ашрея искусным сказителем, у которого могли ожить сказки. Но он никогда их рассказывал. — Мы оба держимся за него. Со временем я понял, что у этой мудрости есть продолжение, в котором кто-то один сдаётся и отпускает лезвие первым. Мои запреты — не оковы для твоей свободы. Ты, застрявший здесь, прибыл из мира совершенно чужого, неподвластного моему пониманию, где парят железные птицы, где вместо коней используете таких же железных змей, а вместо деревянных — стальные кареты. Ты прибыл из мира богов, о котором никто даже не знает. Но здесь тебя может ждать либо смерть, либо ошейник и цепь. В этом мире уже нет места ещё одному богу, Вацлав.

      — Тогда почему ты доверился мне?

      — Ты умеешь то, чего не умею я. В твоей голове знания, которых мы, может быть, никогда не достигнем. И если эти знания продлят жизнь кого-то из моих братьев и сестёр в этой пляске вечной мести и мятежей, я готов делить с тобой одно тело до тех пор, пока ты не искупишь свою вину и не вернёшься в свой дивный мир железа и камня.

      Я ничего не ответил. После таких разговоров к плечам будто привязывают неподъёмный груз, тянущий к земле. Вот так чувствуется ответственность у тех, кто пытается взять непосильную ношу и только потом осознаёт всю трагичность ситуации. Я заключил союз, но вместо этого был поглощён собственным желанием познать мир, не задумываясь, что на это уйдёт не один год, а может десятилетие. Но с чего мне начинать, я не понимал. Я командовал звеном, состоящим из опытных пилотов, уже прошедших обучение, имевших не один десяток лётных часов, и использовал их знания и навыки в координации, изучал сильные и слабые стороны, чтобы лучше представлять, на что способен каждый в группе или поодиночке. Теперь то же самое предстояло с людьми неизвестными, совершенно иными во взглядах и мыслях. Я посмотрел на Ашрея и вдруг понял, что не такие мы и разные: мы служим государству, которое называем домом, мы готовы убивать врагов, мы имеем похожий опыт, разница лишь в том, что вместо моего «Грача» живой дракон.

      Хотелось что-то сказать, ободрить всматривающегося в густую ночь Ашрея, но ничего не приходило на ум, а потому я взял горсть песка и бросил в огонь, глядя как весело затрещали посыпавшиеся из оранжевого пламени искорки. Рядом с моим коленом плюхнулась нечто маленькое, неровной овальной формы, отражавшее одним гладким боком костёр. Я протянул руку, осторожно подцепил камешек и взглянул на Ашрея. Тот кивком указал на чёрные, облизывающие пологий берег, волны с белой бахромой пены, и тут же швырнул откуда-то взявшийся камень.

      Плесь-плесь-плесь-плесь.

      Затем швырнул я.

      Плесь.

      Ашрей коротко, но самодовольно улыбнулся, его глаза на мгновение вспыхнули ярче, будто та радость, которую он показал, шла от самого сердца. Небрежно бросил мне горсть похожих как один камешков и вновь запустил рыбкой свой. Я нахохлился, сгрёб все шесть, очистил, подул на каждый, приговаривая что-то из старых детских присказок. Швырнул.

      Из-за царящей вокруг тьмы сколько не вглядывайся, а различить круги от летящего блинчиком камня на поверхности чёрных вод было невозможно; считали по коротким, тихим всплескам. Я насчитал пять, Ашрей — четыре. Затем погрузились в молчание.

      — Возвращаешься в мир живых? — пошутил я, криво улыбаясь, когда рыцарь поднялся на ноги и отряхнул руки.

      — Да.

      Он не улыбнулся. Впрочем, за столько дней, проведённых с ним возле костра на единственном пятачке, где существовала иллюзия жизни, я привык к его суровому лицу. Под тихий вздох Ашрей растворился в мглистой черноте, а я остался ждать своей очереди тоже оказаться среди залитого солнцем сада, так надоевшего и превратившегося в такое же пятно иллюзии. Когда знаешь, что скрывается за границами, тяжело оставаться равнодушным к собственному плену, пусть и добровольному. Малый Двор тоже стал со временем такой же тюрьмой, что и комната и беседка. Страх оказаться кем-то пойманным изъедал изнутри вместе с любопытством и вкусом свободы, которую выдавали в столь малых дозах, что я начинал чувствовать нервозность всякий раз, когда приходило время отступать обратно в асшах’гехар. Мёртвый, чуждый мне мир не приносил покоя, вгоняя каждый раз своими усталыми вздохами скрипящих ставен в уныние, из которого всё тяжелее было выбраться. Накатывало сумасшествие. Я до рези в глазах всматривался в огонь, видел калейдоскоп образов своих родных, знакомых, просто людей, с которыми довелось общаться, и всё это перемежалось с расплывчатыми лицами тех, кого помнил Ашрей. Бросил в костёр песок, когда лихая мысль узнать, что будет, если пламя погаснет, охватила меня в каком-то неистовом порыве сделать это здесь и сейчас. Огонь зло шипел, потрескивал от песчинок, плевался снопами иск, но не угасал.

      Затем пришло время ощутить кожей ласковое тепло заходящего солнца. Тьма, пропахшая солью, сменилась на алеющий закат, постепенно сползающий по гладким стенам замковых башен и стен, наполненный цветочными ароматами и плеском пруда, где кругами плавали крупные — с мужскую ладонь — рыбы с оранжевой чешуей и маленьким гребнем на спинах. В этот момент всё приобретало цвет, наполнялось запахами, звуками, вкусами, и я вновь ощущал ткань одежды, ласковое касание ветра, шелестящего в кронах фруктовых деревьев, видел перед собой вместо непроницаемой стены далёкий горизонт или постепенно темнеющее небо. Я провёл ладонью по шее, разминая её пальцами, и почувствовал незнакомый аромат, так похожий на эфирное масло, наполненное едва уловимым цветочным ароматам с каплей горечи. Оглянулся по сторонам, приложил сгиб запястья к носу и побольше втянул воздуха. Женский.

      — Что, Ашрей, неутомимая леди тар-Амор добралась и до тебя? — губы растянулись в улыбке.

      Свет от заходящего солнца быстро таял, растворяясь в подбирающихся к долине сумеркам и занимать себя чтением на ближайшие полчаса до полной темноты совершенно не хотелось. Как и дотрагиваться до нашего с Ашреем дневника и портить себе вечер непринуждённой прогулки, намеренно избегая даже взглядом зацепиться за чёрную кожаную обложку. Я сделал два глубоких вдоха, медленно выдыхая, и позволил ногам нести меня по любой из нитей тропинки, усеянной белой галькой. Всё меньше чувствовалась гарь и едкий запах горящих тел, доносимых ветром со стороны равнины, всё меньше горело костров на берегу озера, где продолжали мерно покачиваться на зеркальной поверхности рыбацкие лодки. Солдаты зажигали факела на зубчатых стенах и всё больше расслаблялись, позволяя себе прислониться спиной к нагретому камню и переброситься парой слов друг с другом. Человеку свойственно быстро привыкать к ужасам, как и к мирному времени. Вечернее спокойствие разорвал далёкий, утробный рык одного из драконов, заставив кого-то чертыхнуться. Я мысленно пожалел несчастливца и вышел за территорию сада с незнакомой мне стороны, едва не наткнувшись на скрытого в тени мальчишку, тщетно пытавшегося сдвинуть с места огромное деревянное ведро, до краёв наполненное водой. Мышцы на тонких руках напряглись, вздулись тонкие венки, но днище лишь на мгновение отрывалось от пола и тут же с тихим стуком приземлилось. Мальчишка пыхтел, фыркал, ругался сквозь зубы, но продолжал тщетные попытки. Был ли он рабом или сыном одной из служанок, я не знал, как не мог выскрести из памяти правила общения с прислугой. Ашрей запрещал открывать рот при всякой живой душе, разом избавив себя от нудной темы этикета. Но и не помочь я не мог, мама бы очень огорчилась, узнай как я безучастно смотрю на потуги несчастного служки. Её укоряющий взгляд преследует меня даже в другом мире, бр-р-р-р.

      — Эй, — от моего тихого оклика мальчишка дёрнулся, испугано отпустив тонкую верёвку, служившая дужкой, и отскочил назад, упёршись взглядом в пол. — Помочь?

      В слабом свете факела, едва достигавшем загорелой фигуры ребёнка, вряд ли можно было что-то разглядеть, но мне показалось, что губы его дрогнули в порыве согласиться, но тут же боязливо поджались.

      — Ты ведь не один таскаешь это ведро?

      — Ягут заболел, — тихим голосом ответил служка. — Никто не согласился. Не их очередь.

      Я взялся за верёвку и ощутил, как легко даётся поднять широкое, деревянное ведро литров на десять. Затем кивнул мальчонке:

      — Веди.

      — Спасибо, господин, — выдавил он и, всё так же опустив голову, направился к невысокой каменной пристройке, у входа в которую трое стражников гремели костями в деревянной кружке, каждый раз с грохотом опуская ту на дно перевёрнутой бочки.

      — Ты задержался, паршивец, — грузный, с переломанным носом стражник заметно гнусавил, и, стоило ему ощериться, как мясистые губы обнажали три дырки в передних зубах и один скол, сделавший резец похожим на узкий крысиный зуб. — Где тебя носили ишрадулы?

      — Ягут, господин…

      — Что «Ягут»? Куда ты тянешь свои обрубки, Клавер! Ещё раз попытаешься тронуть кружку, я тебе их ещё на три пальца укорочу! — стражник подался вперёд и лениво отвесил худосочному товарищу звонкую оплеуху. Голова с орлиным носом и маленькими глазами, пьяно сверкавшими из-под густых бровей, дёрнулась и тут же вжалась в плечи. — Ты не ответил, почему опоздал, крысёныш.

      — Его просто из койки Ингара палкой не выгонишь, — схаркнув, проворчал третий, помоложе остальных, но куда более мрачный на вид. Левую часть симпатичного лица украшал страшный затянувшийся ожог. — Ты бы с ним поговорил, Шукре. Этот похотливый пёс половину прислуги обрюхатил, так и до твоей Савильи дойдёт.

      — Закрой пасть, Валан. Так ты с Ингаром резвился?

      — Н-нет, господин.

      — Тогда почему нам приходится тебя ждать целый час после заката? Да поглоти тебя кассра, закирийский выблядок! — вдруг рявкнул тот, кого звали Шукре и ударил ладонью по лицу Клавера. Послышался влажный хруст и по губам и подбородку мужчины заструилась тёмная кровь, капая на грудь. — Я сказал тебе не трогать кружку!

      — Г-господин…

      — Что?! — Шукре зло пыхтел, его одутловатое лицо стало багровым, налившись кровью, глаза блестели и неподвижно смотрели на зажимающего нос и скулящего от боли Клавера, будто тот даже после такого решится вновь нарушить правила игры. — Впусти их, Валан.

      — Не прикончи его только, и так от девки досталось, — третий нехотя поднялся, вынул на половину клинка меч, проверяя его, и тут же вложил обратно, брякнул связкой ключей и кивнул в сторону маленькой двери.

      Я молчал. Мне и говорить было нечего, лишь отвращение скользкой змеёй свернулось где-то под сердцем, жаля ядом, от которого в голову лезли не самые хорошие мысли. Молодой стражник вставил в замочную скважину ключ и повернул его три раза, я губами отсчитывал обороты, слушая короткие скрипы заржавевшего механизма. Затем дверь толкнули, и перед нашим взором предстала погружённая в мягкую непроницаемую мглу старая, обшарпанная сотнями, если не тысячами касаний, лестница. Она была узкой, с двух сторон давили толстые глухие стены, а таким высоким, как я и Валан, приходилось сгибаться под низким потолком. Стражник взял из скобы, торчавшей слева от входа, факел и пропустил мальчишку, затем взглянул на меня, сузив в подозрении глаза. Второй у него и без этого был в прищуре из-за ожога, но теперь из узкой щёлки на меня смотрел спрятанный синий самоцвет.

      — Ты кто? — его обтянутая в грубую толстую кожу перчатки ладонь сжалась в кулак и упёрлась мне в грудь. — Не помню тебя.

      — Вместо Ягута. Он заболел.

      Валан осмотрел меня с ног до головы и снова сплюнул.

      — Ладно, — нехотя протянул и убрал руку. — Спускайся.

      Помимо темноты внизу стояла такая же страшная тишина, в которой слышалось мерное дыхание мальчишки, шорох его прохудившихся туфель, что шаркали по каменным, запылённым плитам, и далёкие стоны несчастных, брошенных заживо гнить в темноте. Интересно, бывало ли так, что кого-то могли просто забыть здесь? И он умирал в одиночестве, царапая стены и двери или цеплялся пальцами за решётки и вглядывался во тьму в надежде, что за ним придут.

      Я мотнул головой. Место душило меня, сжималось вокруг в тесную клетку под толщей камня и земли, когда мы одолели спуск и вышли в вытянутый, более просторный коридор. Здесь была ещё одна дверь. Валан быстро перебрал связку, нашёл более короткий, чем первый, ключ и открыл путь дальше. Наша молчаливая процессия двинулась вперёд.

      — Он объяснил тебе правила? — голос стражника в тишине звучал громко, несмотря на то, что тот даже не повышал его.

      — Нет.

      — Я открываю дверь, Нейп черпает воду и заходит, дверь закрывается. Всё, что происходит там, — остаётся за дверью. Я не открою её, пока он не постучит. Ты стоишь и ждёшь. Если его будут убивать — берёшь ведро и идёшь к следующей камере.

      — А как же…

      — Так не терпится поиграть в благородного рыцаря? — в словах Валана послышалась издёвка. Я даже представил, как на его безбородом лице застыла кривая усмешка. — Эй, крысёныш! Уступи миску своему дружку.

      Больше я ничего не ответил. Вся эта ситуация выворачивала меня, человека, привыкшего к тому, что у каждого пленника была защита Конвенции, свода законов, созданных для человеческого отношения к заключённым, а не столь скотского, как было в старые века. Здесь же, среди грязи, дерьма, пыли и вони люди гнили заживо. Одного такого мы увидели через две камеры от входа, когда сквозь тюремную решётку виднелся одетый в испачканный, залитый кровью мундир, потрёпанный в сражении и даже где-то порванный. Валан открыл дверь, и Нейп молча протянул мне миску с зачерпнутой из ведра водой. Я стоял на пороге и смотрел на того, кто привалившись к противоположной стене слабо поднял перебинтованную руку к глазам, защищаясь от света. Грязное лицо заросло клочками бороды, осунувшееся, измождённое лицо напоминало обтянутый пергаментом череп, только глаза лихорадочно блестели и смотрели на меня. Этот человек был безумен. Он вдруг заскрёб окровавленными пальцами, с которых сползли пропитанные кровью полоски ткани, отчаянно завыл, заскулил на высокой ноте и начал кричать.

      — Ну же, напои его, — Валан отобрал у мальчишки миску и сунул мне.

      Я взял её одеревеневшими пальцами за края и медленным шагом направился к пленнику. Решётка скрипнула и с грохотом закрылась, заставив меня вздрогнуть.

      Я был на войне, но на той, что виднелась из кабины истребителя, а там, под куполом неба, всё казалось таким маленьким, игрушечным. Обезображенные трупы редко удавалось застать, потери наших в Сирии были не то чтобы значительные, но от этого было только острее понимание скольких хороших ребят не стало. И всё же это была война. Но то, что происходило здесь, напоминало мне войну другую, отгремевшую ещё в девяностых на юге страны.

      Человек скулил, смеялся, а затем тонко подвывал, продолжая царапать камень и корчиться в безумном приступе, словно пытался встать на ноги, вот только от ступней у него ничего не осталось. Два обрубка чуть ниже колен, перемотанных тряпицами, давно заскорузлых от крови, в некоторых местах они были прогрызены маленькими острыми зубами. Крысы. Человека заживо ели. Я шумно сглотнул и протянул миску.

      — Спокойно, спокойно, — мой собственный голос стал ниже и тише. — Это вода. Я пришёл напоить тебя.

      Пленник затих, замер, как маленький испуганный зверёк, и позволил мне подойти ближе и опуститься на одно колено. Его грудь под грязным мундиром вздымалась отрывисто и часто, разбитые губы с запёкшейся коркой крови вдруг дрогнули и разошлись в улыбке, отчего тонкая кожица на них треснула и выступили капли сукровицы. Правой рукой я обнял его за плечи, помогая сесть поудобнее, подтянув повыше. Затем прислонил край миски ко рту и начал понемногу вливать воду. Тот пил жадно, острый кадык метался вверх-вниз, капли сползали с узкого подбородка за форменный ворот с бело-зелёными петлицами. Вода закончилась, и я собирался встать, когда костлявая рука метнулась ко мне с неожиданной ловкостью и впилась в рубашку, заставляя вновь припасть на колено.

      — Они убьют нас… всех убьют… Они демоны, пожиратели душ и тел. Ты хороший человек… ты не падальщик… не ешь с их рук… ты такой же как… как… как и мы…

      Хватка ослабла и человек вновь завопил.

     Когда я вышел за порог клетки, меня трясло так, будто я побывал наедине с медведем и удивительным образом остался жив. Слова безумца засели в голове и теперь их невозможно было забыть, они, как след от калёного железа, отпечатались в памяти. Пальцы стискивали миску с такой силой, что побелели, а Нейп тщетно пытался вырвать её у меня, беспомощно глядя на Валана. Тот лишь усмехнулся:

     — Это Витэль Гристан, ветеран Реульской войны, можно сказать, герой. Он в составе трёх сотен защищал долину во время восстания Дома Гельек и не только выжил, но и смог прирезать старшего сынишку Гельеков. Каждый в этом проклятом городе знает эту историю, знает каждого солдата, отдавшего жизнь за эту землю. А теперь Гристан гниёт здесь.

      — Почему? — выдавил я с трудом разжимая пальцы. — Он же ваш герой. Он же защищал вас.

      — Думаешь, он оказался под этими стенами, чтобы остановить мятежников? Он резал и убивал аэлердских женщин и детей так же, как резал и убивал солдат Гельеков, — Валан сплюнул. Его лицо стало неестественной гримасой ненависти и обиды. — Я видел, как его люди бросали в окна и двери факелы и рубили спасавшихся из пожара людей. А он лишь смотрел на это, даже не пытаясь их остановить. И я понял: ему всё равно, герой он или мятежник, ему нравилось быть внутри битвы, внутри всей этой бойни. Мы назвали их героями, думая о свершённых подвигах, но не думая об их мотивах.

     Я поджал губы.

  Валан отвернулся от клетки и зашагал дальше, разгоняя тьму светом единственного факела. Мы шли от камеры к камере и каждому пленному я подносил миску, видя, как их всех мучают загноившиеся раны и укусы крыс, как жажда делает безумными, а голод заставляет поскуливать в надежде на милосердие. Кто-то держался, не терял рассудка и пытался отвлечься, погружаясь в себя. В основном мужчины, женщин я насчитал лишь двух, и то их вид был потрёпанным, загнанным и сломленным. Они жались к тёмному углу, глядя оттуда пустыми глазами, съёживаясь и корчась, будто я хотел причинить им вред, а не облегчить страдания. В воздухе остро пахло отчаянием. Каждый знал свою судьбу, но пытался справиться с этим осознанием по-своему. И невольно я задумался над тем же: смог бы я выжить в плену? Парень я крепкий, но физические данные — отнюдь не психологические, и хоть их проверяли, заточение могло сломать кого угодно, просто одних раньше, других чуть позже.

      Большинство клеток пустовало. Коридор не кончался, уводя дальше, вглубь, дышалось всё хуже. Заплесневелые, гнилые тряпки и солома давно приелись и теперь даже не вызывали отвращения, как и густая вонь немытых тел и полных вёдер, куда справляли нужду те, кто ещё мог стоять на ногах. Закончились решётки и начались глухие деревянные двери с тяжёлыми засовами, за которыми скрывались самые важные и опасные пленники. Их оказалось немного — десять, за двумя уже было пусто. На мой незаданный вопрос Валан лишь коротко чиркнул большим пальцем по горлу. Нейп судорожно втянул затхлый воздух и указал на место у первой двери.

      — Будь начеку, — хрипло заговорил стражник, прочистил горло и вновь сплюнул. — Не припомню, чтобы он доставлял хлопот, но уже на грани безумия.

      — Там кто-то опасный? — плеск воды отвлёк меня от суженных глаз Валана, и я кивком поблагодарил Нейпа за миску.

      — Сын Змеи, господин, — коротко ответил мальчишка за стражника и тут же втянул голову в плечи и сгорбился.

      — Говорят, их выращивают в жестокости и вечной битве за выживание. Такие редко попадают в плен, ещё реже не пытаются вместе с собой кого-то прихватить в Пустоту.

      — Открывай, — мне надоело. Я видел и слышал достаточно, чтобы растерять весь страх перед брошенными здесь пленниками, что какой-то Сын Змеи уже не внушал трепет даже своими боевыми качествами.

      Страх иногда приедается, и поэтому в темноту камеры я шагнул в полной готовности сцепиться с ужасом, образ которого рисовали слова Валана и Нейпа… И почувствовал, как меня пробирает до костей дрожь.

      Это был мальчишка, который только-только переступил порог взрослой жизни и на чьих щеках едва пробивался первый пушок. Потемневшие от грязи и пота волосы сальными прядями закрывали тонкое лицо, склонённое к груди, что мерно вздымалась под пошитой по узкой фигуре толстой рубашкой. Ворот и рукава были растянуты, словно за них цеплялись и тянули в разные стороны, на шее и оголённых ключицах виднелись ссадины, как и на лице. Он будто дремал, привалившись боком к стене, не почувствовав, как открывается дверь. Я сделал ещё три шага, ступая с носка на пятку, присел рядом с пленником и невольно, сам не осознавая, почему делаю это, коснулся пальцами грязных волос, убирая их с высокого лба и открывая молодое симпатичное лицо. Он был изящнее Ашрея, тонкокостным, но даже через рубашку виднелись натренированные мышцы. Пусть не силён, но ловок, заключил я и ласково положил ладонь на заросшую светлым пушком щёку, чтобы разбудить пленника, легонько потрепав.

      — Ну ты и соня, — начал было я так и рвущуюся с языка фразу. — Тебя даже вчераш-ш-ш…

      Цепкие пальцы вдруг впились в моё горло, сдавили, заставляя потерять равновесие и завалиться на спину, позволяя пленнику нависнуть надо мной с острым куском камня и желанием пустить кровь любому, что окажется слишком близко. Кулак, сжимающий примитивное оружие, змеёй бросился ко мне, но тело отозвалось даже быстрее мысли, перехватив запястье и тут же его вывернув. Мальчишка не заскулил — зарычал дикой собакой, скаля зубы. Чувствовалось, как напряжена его рука, как пальцы вцепились в камень, не желая его выпускать даже в чужой хватке, и как он пытается грязными ногтями впиться в кожу и разодрать её. Становилось трудно дышать, боль пронизывала тело, прошивала острой иглой и растекалась, обжигая нервные окончания. Я попытался нащупать свободной рукой укатившуюся в сторону миску, но лишь скрёб холодный камень.

      — Иль’хаза алтиар кхиль’я, — прошипел пленник и его лицо исказила маска обречённой уверенности. Он знал, что скорее всего умрёт, но хотел забрать кого-нибудь с собой, в отчаянной схватке, как подобает воину.

    Я резко ударил раскрытой ладонью в нижнюю челюсть мальчишки, заставив того дёрнуться назад и утратить хватку, чтобы тут же вцепиться в его ладонь на собственной шее и вывернуть. На рубашку что-то закапало, тонко потянуло металлом и я прижал к себе пленника и неуклюже перекатился в левую сторону, оказавшись уже сверху. Тот пытался вывернуться, но силы, тщательно собранные для единственного удара, заканчивались, заставляя всё слабее сопротивляться. Я держал крепко — надави немного, и кости сломаются под мозолистыми пальцами этого тела.

      — Шиязья изья тейх’ва, — натужно проговорил пленник, кривя разбитые губы и скаля окровавленные зубы.

      — Отпусти это, — рыкнул я и, всё ещё стискивая чужое запястье, больно им ударил о пол.

      — Ты убьёшь меня? Давай, мейза, мне и так осталось недолго, — его глаза смотрели без того безумия, что было у других, кого я видел, но они смотрели с яростью и обидой, чем-то напоминая взгляд Валана перед клеткой Гристана. — Или ты заплатил этим ублюдкам, чтобы развлечься?

      Он плюнул сгустком крови и слюны мне в лицо, выражая презрение и теперь ждал, что я разозлюсь, выйду из себя и совершу ошибку, но я не повёлся. Не сводя взгляда с чужого лица, попытался вытереть щёку, но получилось скверно и я бросил это дело, сосредоточившись на куске камня.

      — Для того чудовища, каким тебя выставил Валан, ты слишком слаб. Поэтому оказался здесь? Не справился с кучкой болванов?

    Аль’шира зарычал, вновь попытался вырваться, но был прижал коленом, руки я так и не отпустил. За дверью было тихо — похоже, Валан и Нейп ушли, решив, что меня придушил тщедушный щенок.

      — Заткнись. Я бы мог…

     — Мог что? Погибнуть смертью никому ненужного героя? — Я говорил тихо, но со вспыхнувшим во мне гневом. Никогда не понимал тех, кто пытались свою гибель выставить героическим поступком. Когда ты жертвуешь своей жизнью ради цели, ради спасения товарищей, когда не остаётся больше выбора — это было оправдано, но когда есть вероятность сохранить жизнь — нужно цепляться зубами и не отпускать. — Ты ещё жив, идиот! У тебя есть шанс выбраться отсюда!

      — Выбраться? — тонкие губы растянулись в нервной улыбке. — Разве что на плаху под топор палача.

      — Ты слишком ценен для такого. За тебя могут получить выкуп. Хороший выкуп. Ты же, мать твою, элита!

      — Что ты несёшь, мейза, — голос парня неожиданно дрогнул, он сглотнул и закрыл глаза, расслабляясь и выпуская из пальцев камень. — Отсюда нет пути на свободу.

      — Я найду, — неожиданно выпалил я и обнял ладонями лицо мальчишки и заставил посмотреть на себя. — Только не вздумай так глупо жертвовать собой, слышишь? Я вытащу тебя отсюда.

      — Своего врага? Ты настоящий тейх’ва…

      — У меня нет врагов, — я разыскал миску, взял её, с сожалением посмотрев на влажные бока, в которых скопилось несколько капель воды. — А теперь я принесу тебе воды и постарайся не кинуться на меня второй раз.

      Я медленно поднялся, отряхнул штаны и рубашку, понимая насколько это бессмысленно и, подойдя к двери, постучал три раза, сделал паузу и закончил двумя короткими ударами. Загрохотал засов, дверь приоткрылась и на лицо лёг мягкий оранжевый свет факела. Валан не уходил, всё это время ожидая меня за дверью, и теперь задумчиво провожал взглядом выпачканную фигуру до ведра.

      — Ты…

      — Нет, — я не знал, что он хотел спросить, но что бы это не было, я сразу отверг его догадки, заставив озадаченно потереть за ухом. — Он разлил воду.

      — Пленникам положена одна миска утром и одна миска вечером, — отчеканил Валан, затем вздохнул, расслабив плечи, и отвернулся. — Только живее.

      Я спешно зачерпнул новую порцию, выпрямился и задержался перед тем, как вновь зайти к Сыну Змеи:

      — Спасибо.

      Валан не ответил, лишь покачал ладонью, поторапливая.