— Так всё же это был сын Варгара, — устало выдохнув, граф тар-Амор взял наполненный вином кувшин и наклонил над широкой чашей кубка.

      Он не спешил, наблюдая, как медленно рубиновая жидкость заполняет пространство, поднимаясь всё выше к граням, и в эти мгновения его изрытое глубокими морщинами лицо застыло в задумчивости. Медный кубок вбирал в себя всё больше и больше, что наблюдавший за ним Драйган начал беспокоиться, не прольётся ли через край столь изысканный дар Солвиари.

      — Я знаю его, — вновь заговорил граф и отставил кувшин в сторону, отворачиваясь от пронзительных глаз сидящего за столом Первого Копья. — Хороший человек.

      Изуродованная часть лица Драйгана ат-Троу дёрнулась в невесёлой усмешке. Кастар Сембар, так отчаянно желавший добиться признания Эорана, что отважился на атаку ке’нагара, имея ничтожную армию в восемьсот человек, из которых лишь треть — солдаты, ждал своей участи в одном из многочисленных подземелий Аэлерда. Как ни хотел облегчить его судьбу граф, увещевая о безвредности юного рыцаря, Первое Копьё был непреклонен. Единственное, на что он дал согласие, — оставить двух наёмников Авераха-Быка, не позволяя озлобленным стражникам срывать свою ненависть на Кастаре, как это делали с остальными. Ему не нравилась политика тар-Амора закрывать глаза на издевательства аэлердцев над пленными, но ничего не предпринимал.

      — Стоит отправить письмо в Парикс, — продолжал рассуждать граф, и Драйган заметил, как сильно он волнуется, покручивая на среднем пальце массивное кольцо. — Сказать отцу этого несмышлёныша… Вы знаете, Первое Копьё, содержание пяти драконов — удовольствие отнюдь не дешёвое…

      — Император возместит, — отрезал мужчина, откинувшись на резную спинку массивного кресла и подперев кулаком щёку. — Как и отстройку стены и части города.

      Барнель медленно повернулся к гостю, буравя ничего не выражающим взглядом, и разочарованно кивнул. Возможно, в нём говорила истинная дружба с бароном Парикса, а может — вероятный выкуп. Драйган кивком поблагодарил за предложенный кубок, взял его за чашу, но не притронулся.

      — Что будет с пленниками? — столь неожиданный вопрос заставил фасхран’кассру удивлённо вскинуть брови и перестать изображать скучающий вид.

      — Им огласят приговор и казнят.

      — Это будет в столице?

      Драйган позволил себе широкую улыбку, не выпуская из капкана своих зрачков грузную фигуру графа. Барнель вздрогнул, едва успев подавить гримасу отвращения — изуродованное лицо Первого Копья мало кому внушало мысли о красивом.

      — Зачем же так далеко, граф. Площади Аэлерда прекрасно уместят всех.

      Когда Драйган думал, что сегодняшняя встреча будет очередным бессмысленным разговором о потерях города, о тратах, о казне, откуда золото вытекает рекой, хотя должно было наполнять её, как воды — озеро, тар-Амор смог его удивить. Беспокойство о пленниках? Нет, конечно же граф думал о репутации города, куда стекались торговые караваны и где купеческие гильдии ощущали свою власть. Кто захочет ставить шатры и лотки на месте, где проливалась кровь, пусть и мятежников? И теперь Барнель пытался всячески решить столь щепетильный вопрос, найдя поддержку в лице Первого Копья.

      — Я слышал, вы приверженец честности, — заламывая руки, осторожно начал граф, избегая смотреть в лицо собеседника. — И я буду честен. Эта… затея… Она не принесёт городу пользы ни сейчас, ни в будущем. Ни вам, ни императору. Только представьте, что будут говорить люди? Вы хотите казнить их соотечественников!

      — Изменников.

      — Изменников для власти, но никак не для людей, — вымученная улыбка появилась на осунувшемся лице графа, отчего морщины стали резче и глубже. — Этой земле достаточно крови, пролитой во время штурма. Прошу вас, Драйган, позвольте мне написать отцам и матерям тех, кому вы сохранили жизнь, и, уверяю, никто не останется равнодушным к предложению обменять родных на золото.

      Смотрел ли на него граф? Если и так, то счищавший с ногтя невидимую грязь фасхран’кассра этого не видел, с куда большим интересом изучая старые ожоги и затянувшиеся раны на узловатых пальцах левой руки.

      — Драйган! — в порыве чувств Барнель подался вперёд, хлопнув руками о крышку стола, что разделял его и Первое Копьё, нависая над своим покачнувшимся кубком. — Решение! Нам нужно решение этой проблемы!

      — Проблемы? — спокойный голос ат-Троу заставил графа отшатнуться. — Ты так называешь приказ Скаада? Проблемой? Слышал бы тебя Первый Ворон, и вся казна Аэлерда не смогла бы помочь откупиться от его гнева.

      — Я не это имел ввиду… — зашептал Барнель, и его лицо стало бледным и испуганным. — Зачем проливать столько крови, когда можно в ней найти выгоду? Мы обменяем жизнь на золото, и от этого выиграют все: Императора восхвалят за великодушие, нас — за мирный путь.

      Он взволнованно облизнул губы и провёл ладонью по лицу, собирая выступившую на лбу испарину.

      — Я не слышал о приказе привезти головы казнённых в Шей’теарх. Значит…

      — Это ничего не значит, Барнель. Пока ты пытаешься уговорить меня поступиться приказом, в Аэлерд направляется младший дер-Керр, — сделав глоток и отставив кубок, Драйган поднялся с кресла, выпрямляясь во весь огромный рост, отчего трясущийся граф невольно задрал голову. — Как только он прибудет, приказ о казни приведут в действие. Будь готов к этому, граф. Строить эшафоты будут твои люди.

***

      Стены ке’нагара всё больше и больше давили на Ашрея и его взгляд чаще пронзал небо, в котором изредка появлялся силуэт одного из пяти драконов. Всё более недовольными становились слуги Барнеля ат-Троу, шепчущиеся между собой на кухнях и в коридорах, воровато оглядываясь по сторонам. Им хотелось вновь жить так, как они жили до осады и штурма, не видеть изуродованных лиц наёмников, то и дело пристающих к очередной служанке или молоденькой торговке, и не содрогаться от далёкого рёва драконов. Но никто не осмеливался сказать об этом громче самого тихого шёпота; граф всё ещё боялся возвращения мятежной армии и не спешил прогонять людей Авераха, как и просить Первое Копьё закончить службу. Никто не знал, что было бы лучше: кормить целую ватагу дикарей, вооружённых копьями и мечами, или смотреть, как город утопает в крови поддерживающих императора.

      В часы, когда тело не было подчинено Вацлаву, Ашрей проводил в тренировках и медитациях, пытаясь не убежать, но принять случившееся в лагере Кастара Сембара. Это помогало, не так, как хотелось того Второму Копью, но достаточно, чтобы не утонуть в болоте сожаления. Иногда он был в одиночестве, иногда — с Кайрой. За долгий месяц, что они пробыли в Аэлерде, у них стало больше времени для встреч, случайных и постоянных для тренировок. Изредка к ним присоединялись Пятое и Четвёртое Копья и тогда дуэль двоих превращалась в весёлую потасовку, в которой редко находился победитель.

      Старик ат-Троу всё больше пропадал в компании Авераха-Быка и графа тар-Амора, превращаясь из военного в политика, лавируя между императорскими приказами и просьбами от лица аэлердцев. Это было непростое для него время. Ашрей замечал, как спокойный и собранный мужчина начинал изнывать от вечного негодования местной кучки знати и купеческих гильдий, следовавших хвостом за Первым Копьём. Если бы не важность ке’нагара, расположившегося на перекрёстке крупных артерий торговых путей, Драйган ат-Троу с большим удовольствием придал мечу всякого, кто осмеливался оспорить приказ Скаада или императора. Закон военного времени, как любил оправдывать свои жестокие, но правильные действия Первое Копьё.

      Однажды прогуливавшемуся Ашрею довелось стать целью для стайки молоденьких девиц и юношей, поджидавших его на аллее, ведущей прямиком к замковым воротам. Широкая мощёная улица пустовала при первых сумерках, рынки на нижних площадях пустовали из-за приказа о запрете торговли, кроме продовольствия и кузниц, ведь кому нужны драгоценная брошь с рубином или жемчужные бусы, когда мятежники могли в любое время вновь напасть. Жители с утра и до позднего вечера латали дома и помогали ремонту городской стены, ругая как Эорана, так и императора.

      Второе Копьё остановили, окружили надушенные цветочными ароматами дамы, чуть позади толпились сопровождающие их кавалеры с украшенными ножнами, в которых покоились узкие мечи, пригодные разве что для дуэлей. Они боялись, но нужда перевесила страх, и одна из стайки разодетых в яркие пышные платья и расшитые золотом и серебром дуплеты мягко коснулась ладони фасхран’кассры и заговорила:

      — Мой лорд, это же вы тот бесстрашный герой, что одолел целую сотню солдат Сембара! О вас поют песни! Слагают истории!

      — Да-да! — поддакнул один из юношей, светлолицый и с широкой, заразительной улыбкой. Элегантным жестом он убрал за ухо мешавшуюся длинную прядь светлых волос, не спуская глаз с Ашрея. — Как же я хотел бы оказаться там, сражаться плечом к плечу с таким выдающимся героем!

      — Вы только посмотрите на эти мускулы! — восхитилась другая, чья ладошка прошлась по рукаву рубашки, повторяя изгиб плеча. Её рот удивлённо приоткрылся, глаза расширились и в них появился выразительный блеск хищного зверя, жаждущего вкусить плоть беспомощной жертвы. — Ах, неужели все фасхран’кассры имеют столь выдающееся тело? Позвольте мне запечатлеть вас на холсте!

      Они молили присоединиться к ним вкусить свежих фруктов и изысканного курдарийского вина, чей урожай по поверьям собирали нетронутые мужчиной девочки, которым не было и четырнадцати вёсен. Им хотелось его общества, даже если бы Ашрей изображал молчаливую статую, один его вид привлекал внимание множества людей.

      — Ох, как жаль, что граф послушался этого старика, — наигранно вздохнул черноволосый молодой человек. — Если бы мы могли открыть свой ювелирный дом, я бы вручил вам, герою Аэлерда, самую изысканную работу, что имеется у семьи Дефери!

      — Вы бы знали, какие костюмы шьют портные моей матушки! Ах, это истинное искусство в тканях! Как жаль!

      — И как не хватает добротных вин на столах горожан, — всплеснула руками ещё одна дама, глядя на Ашрея с надеждой.

      — Таких мечей вы точно не держали, — растягивая губы в мягкой улыбке, провозгласил примелькавшийся Второму Копью светловолосый рыцарь. — Уверяю, они крепки и надёжны, и подойдут к любой ладони.

      Кончики губ фасхран’кассры дрогнули в снисходительной усмешке. Клинки драконьих всадников выковывались из самого прочного сплава, добытого из древнего идола и загадочного чёрного камня, упавшего с небес. Каждый закалялся в дыхании того дракона, чей всадник удостаивался права носить фасхран — удивительный камень в крестовине клинка. Они были остры, крепки и практически неразрушимы. Их натирали специальными маслами, за ними ухаживали, их оберегали. Что могло сравниться со столь могущественным символом величия?

      Ашрей мягко освободился от руки прильнувшей к его плечу молоденькой дамы, испустившей разочарованный вздох, и с губ почти сорвались слова прощания, когда торопливый цокот приближающейся лошади отвлёк внимание на себя. Всадник осадил гнедую кобылку, спрыгнул и тут же заговорил, быстро, на одном дыхании, глядя на столпившихся расширенными от удивления глазами:

      — В Аэлерд прибыла делегация из Шей’теарха!

      — От самого императора?

      — Я слышал, на площадях строят эшафоты…

      — Неужели будут казнить этих мятежных свиней?

      — Так вот о чём говорил отец.

      Голоса окруживших молодых аристократов превратились в тревожные шепотки ветра, окутывающие замершего в недоверии Ашрея. Он смотрел на прибывшего всадника, будто ожидал, что тот рассмеётся, но выражение лица и возбуждение, с которым он делился этой новостью, говорило об обратном. Протянув руку и схватив за рукав бордового дублета, Второе Копьё легонько встряхнул молодого, с только пробивающейся щетиной на щеках мальчишку, заставляя повернуться к себе, и хрипло спросил:

      — Кто именно прибыл?

      — Да-да, — поддержала его художница. — Ты так и не сказал.

      — Ох, неужели мы удостоимся визита самого императора? — раздалось по левую руку.

      — Не будь так глупа, — наследник семьи Дефери поморщился. — Всем известно, что император уже несколько лет не покидает столицу. Наверное, это кто-то из ярима.

      — Ах, как жаль, я бы хотела взглянуть на его сына — говорят, он славится своей красотой.

      — А не о нём ли говорят, что он приглашает к себе самых прекрасных женщин, но более не позволяет покидать дворец?

      — Жизнь в заточении — ничто по сравнению с одной ночью в объятиях бога, мой прекрасный Ирхан.

      — Хаста! — неожиданно рявкнул Ашрей, сглатывая обжигающий язык гнев.

      На него смотрели испуганно, отчуждённо, и тот молодой рыцарь, что хвалился мечами сделал осторожный шаг вперёд и поклонился, прижимая ладонь к сердцу:

      — Прошу простить нас за столь дерзкие речи, Второе Копьё. Как видите, столичное воспитание в здешних краях — редкий дар и мы не обладатели сего сокровища. Не примите это за оскорбление императорской семьи, мы — рабы слухов и новостей, что приходят к нам далеко не свежими.

      Ашрей медленно выдохнул, разжал пальцы на крестовине, инстинктивно сжавшиеся мгновение назад, и кивнул. Он был зол на себя, на свою вспыльчивость, когда кто-то затрагивал его ахади, но больше всего он злился на Тейррана за молчание. Слепая надежда толкала его явиться к делегации и убедиться, что среди послов из Шей’теарха нет дэва. Ашрей почувствовал, как сердце внутри грудной клетки стало биться чаще, как обеспокоенно отозвался Келфра, и принял рукопожатие светловолосого Ирхана.

      — Они в замке? — фасхран’кассра вновь обратился к мальчишке.

      — Н… на подходе к городу. У западных в-ворот… — сглотнул ком, облизнул сухие губы и неожиданно протянул Ашрею поводья. — В-возьмите, господин. Это Джазаф, быстрейшая лошадь дома Агмод.

      — Спасибо, — вскочив в добротное седло, Второе Копьё развернул скакуна и пришпорил.

      — Я Дазхар, господин! — донёс до Ашрея ветер. — Из дома Агмод!

      Когда Ашрей добрался до центральной улицы, ведущей к первому району Аэлерда, делегация уже ступала по мощённой, ещё сохранившей следы битвы, дороге с эскортом из разодетых в торжественные мундиры с начищенными кирасами солдат графа. Оранжевые плечевые перевязи ярко выделялись на чёрной ткани, металл слепил бликами солнца, драконы, расправившие крылья на белых полях, соседствовали с тёмными стягами тар-Амора. И люди, заставшие послов из Шей’теарха, стекались на улицу, будто слетевшиеся на падаль вороны, всё прибывая и прибывая, толкаясь, ругаясь и приветствуя величественные фигуры на статных скакунах.

      Сидя на лошади и возвышаясь над головами тех, кому посчастливилось подобраться ближе к дороге, Ашрей рыскал глазами в поисках единственного всадника, и, уже смирившись с отчаянием и пустой надеждой, нашёл едва ли не в конце.

      «Ахади!»

      Ашрей дёрнулся, но лошадь под ним заупрямилась, мотая головой и нервно фыркая, боясь подойти к бурлящей толпе. Люди сходили с ума, кричали, поднимали руки к небу, пытались дотронуться до лоснящихся боков лошадей, кидали под ноги цветы. Их расталкивали образовавшие квадрат вокруг делегации солдаты, чьи цветные плюмажи походили на хвосты диковинных птиц. Они с холодной яростью били древками копий осмелившихся приблизиться к шествию и вышвыривали обратно в улюлюкающую толпу. Смех прокатывался громом по бушующим человеческим волнам, утопая в новом приступе радости. Люди, что цедили проклятья на головы императора и мятежников, встречали послов, как надежду. И Ашрей задумался, а не такие же почести получил бы Эоран, закончись его штурм удачей?

      «Иногда, чтобы вернуть спокойную жизнь, люди предпочитают встречать врага, как своего спасителя», — в голове всплыл старый разговор с ахади в одну из тех бесчисленных ночей, проведённых под звёздным полотном в императорском саду. — «Мало кто хочет войны, ещё меньше тех, кто решится потерять всё ради своих убеждений».

      Ашрей сжал губы, с которых было готово сорваться имя проезжавшего мимо дэва. Тот сидел прямо, с расправленными плечами, гордо вздёрнув подбородок и не удостоив никого из толпы взглядом. Величественный, холодный, далёкий от людей. Настоящий бог, сошедший на израненную землю.

      — Ну вот и всё, — с каким-то облегчением пробормотал стоявший рядом с лошадью стражник, привалившийся на копьё. — Ещё день-два и начнётся…

      — Что начнётся? — спросил его Второе Копьё, нагнувшись в седле, пытаясь расслышать, что говорит старик.

      — Казни. Граф, как день назад, выпустил указ строить эшафоты на трёх площадях, где будут сдирать шкуры с пленников. Говорят, самых значимых, как того мальчишку из Сембаров, казнят на площади Солнца. На такое уже начали стекаться люди со всех окрестностей. Эхех, — вздохнул солдат, причмокнув губами, — радуемся смертям своих же, будто это нелюди.

      Он сплюнул.

      Выпрямившись, Ашрей повернул голову к исчезающей за поворотом делегации и направился прочь.

      Асшах’гехар мало изменился с последней битвы у стен ке’нагара, разве что привкус крови притупился, но вода тёмных волн моря стала горче. Каждый шаг в темноте отдавался Ашрею болью воспоминаний, он чувствовал, как его заполняют отчаяние, страх, робость, как недоверие к Вацлаву растёт с каждым приближающим к костру шагом, но всё это заканчивалось, стоило войти в круг света и увидеть улыбающееся лицо человека, который всегда был рад его видеть. Они мало о чём говорили в последние дни, даже извечный спор о мальчишке из аль’шир вспыхивал и тут же гас, когда фасхран’кассра устало отмахивался от очередной просьбы помочь.

      Можно было не говорить о предстоящих казнях, можно было не давать Вацлаву тело, чтобы он не наделал глупостей, особенно когда в Аэлерд приехал ахади, встречу с которым Ашрей сознательно оттягивал, вернувшись прямиком в замок и проникнув тайно в свою комнату. Он предполагал, что его попробуют найти, сообщить о такой вести, как прибытие делегации, но пока он находился здесь, в мире собственной памяти, чувствовал покой. И всё же Ашрей хотел быть честным, даже причинив боль человеку. И когда заглянул в серые глаза, смотрящие на него с доверием и радостью, будто верный пёс, дождавшийся хозяина, Второе Копьё дрогнул.

      — Сегодня я дам тебе больше времени, — слова, которые выталкивал из себя Ашрей, казались железными слитками, падающими в тишину. — Для прощания.

      Светлое лицо Вацлава выразило непонимание, затем помрачнело, брови сошлись к переносице, потемнели глаза, Ашрей заметил, как плотно сложились губы со слегка подрагивающими краями. Он всё понял. И готов был вскочить на ноги, уже подобравшись, но его жестом остановил фасхран’кассра.

      — Ты ничего не сможешь сделать, не дури. Попрощайся с ним, пусть это и будет тяжело.

      — Если бы ты…

      — Ты дал ему ложные надежды, Вацлав, — рыкнул на вскочившего на ноги человека Ашрей. — Ты навещал его все эти дни, думая, что я ничего не пойму. О тебе шепчутся слуги и солдаты, которым ты подкладывал монеты. Думаешь, я не замечаю свежих царапин и синяков, когда он в отчаянном приступе пытается тебя убить? Сегодня ты придёшь к нему и скажешь, что тебе жаль. Но только для этого я дам тебе времени больше, чем следовало бы. Надеюсь, ты не растопчешь своим эгоизмом моё доверие, Вацлав.

      Ашрей сел напротив ещё стоящего человека, что сжимал и разжимал пальцы, пытаясь не броситься на него. Где-то вдалеке послышались раскаты грома, недовольное ворчание невидимых туч и едва приметные всполохи молний. Асшах’гехар менялся и не только из-за Ашрея, но и из-за появившегося здесь расмуара.

      — Спасибо, — тихо прошептал Вацлав, повернулся спиной и шагнул в пустоту.

***

      Добро пожаловать в мир живых. Снова.

      Я открыл глаза и тут же закрыл, ослепший от падающего на лицо луча солнца. По коже растекался жар, касался раскалёнными добела пальцами носа, губ, трепыхающихся ресниц, и мне пришлось поднять руку, закрываясь от таких обжигающих ласк. Сел, проморгался и пошарил вокруг себя, без интереса изучая приевшуюся за столько недель обстановку. Ашрей был удивительно практичным, но при этом лишённым любви к новизне человеком, в гардеробе которого нашлось не больше трёх однотипно скроенных рубах, вторые штаны и ни одной дополнительной пары сапог. В какой-то момент, наблюдая за кусочками его жизни в пламени, я догадался о доспехах, которые он надевал перед полётом со своим драконом, кажется, Келфрой. Ведь какой Ашрей рыцарь, если у него не будет тяжёлой брони, здоровенного меча и огромного, как он сам, щита? На мой вопрос, заданный совершенно спонтанно в один из тех проведённых в тишине друг с другом моментов, драконий всадник издал короткий смешок и назвал меня весьма занятным словом… Тайхва? Тихва? Тейх’ва. «Безмозглый, пустоголовый идиот, что осёл рядом с тобой — вершина гениальности», как перевёл я сам, обратившись к своим знаниям, полученным из головы Ашрея. Не обижаюсь на него, разве что чуть-чуть.

      Его меч я нашёл на краю кровати. Пальцы осторожно подкрались к чёрной коже ножен, застыли в неуверенности, пока я размышлял, стоило бы мне взять его или нет. Может, он пригодился бы. А может, стражники увидели бы во мне угрозу и тогда, как бы ни было тренировано тело Ашрея, я бы проиграл бой, ведь базовых навыков мне не хватало катастрофически, несмотря на обучение у одного из лучших мастеров меча. Ногти легонько царапнули кожу, оставляя едва заметные следы, и я решительно отверг столь заманчивую мысль прихватить символ фасхран’кассры. Это было что-то из разряда не обмануть доверие боевого товарища, не вовлекать его в то, что я хотел провернуть. И поэтому стремительно встал с кровати и принялся нашаривать по столу, тумбочкам и в единственном сундуке в поисках мешка с золотыми монетами. Почему у Ашрея должны они водиться, я не думал, просто принял за данность его положение, а значит и финансовую возможность. Но наскрёб три бронзы и одну серебрушку. Повертел её перед окном, разглядывая потёртый рисунок и бросил обратно на дно сундука. Мой верный рыцарь был безмерно беден.

      Больше оставаться в комнате я не мог, толкала в спину надежда, которая ещё давала шанс на возможный благодатный исход. Но и броситься вперёд, не думая ни о чём, не желал, приоткрыв дверь и осторожно оглядев коридор, убеждаясь, что никого нет. Ашрей не сообщил деталей столь неожиданной новости, он и новость-то толком не выложил, заставив меня самому всё додумать и понять, что времени вызволить Эсвейта ровно на один оборот песочных часов. Трагичность ситуации придавала ей особую романтику, но я скорее хотел спасти мальчишку, уже находящегося на грани безумия.

      Наш второй раз произошёл через два дня, когда я вновь пришёл к посту стражников и увидел сидящего в одиночестве Валана, покачивавшего стакан для костей, держа за донышко. Он был хмур, в глубокой задумчивости и явно чем-то недоволен. Заметив меня, пусть не сразу, он долгие мгновения разглядывал лицо, затем коротко, едва заметно кивнул и откинулся на прохладную стену спиной. Я не сводил взгляда с его шрама и этим явно нервировал, что он с громким злым стуком поставил свою ношу на перевёрнутое дно бочки и рыкнул:

      — Ну?

      — Хочу увидеть пленника.

      Глаза стражника сузились, затем он отвёл взгляд и ничего не ответил.

      — Тебе нужны монеты? У меня есть немного, — я подкинул на ладони маленький мешочек. Там было несколько серебрушек и горсть бронзы, которую я сначала принял за привычную в таких мирах медь. Этого, по местным меркам, было не так, чтобы очень много, но для подкупа я считал сгодившимся.

      — Убирайся.

      — Пленник, — повторил я с нажимом. — Проведи меня к нему. Пожалуйста.

      — Проваливай, мейза. Время кормить пленников ещё не пришло.

      — Валан!

      Впервые я увидел, какие у него пронзительные глаза чистого голубого неба. Казалось, что он сейчас метнётся ко мне змеёй, ударит, повалит на землю и обрушит сотню ударов за столь дерзкий для слуги, кем он меня и считал, поступок. Но он, не выдержав моего рассерженного взгляда, отвернулся. Его лицо было напряжённым, в нём читалась вина и горечь, но он почему-то бездействовал и просто ждал, сидя у входа, поигрывая костяшками.

      Тук-тук, тук-тук-тук.

      Это раздражало. И я сделал шаг к нему, швырнув на колени проклятый мешочек с деньгами, что заглушили в тишине сталкивающиеся на дне стакана костяшки и заставили содрогнуться безбородого стражника.

      — Забери их, — хрипло произнёс Валан, даже не посмотрев на мой подарок.

      — Отведи меня к нему.

      — Зачем? Этого хватит найти себе шлюху или даже двух, — голубые радужки встретились с моими и попытались вновь ускользнуть, когда я рывком подскочил к нему, схватил за стёганный ворот дублета и рывком поднял. — Проклятущий ублюдок, ты знаешь, что ты творишь?!

      Стакан, как и монеты, плюхнулся на землю, а руки Валана легли мне на запястья и болезненно сжали. Он злился, щерил крепкие зубы, но взгляд его, хоть и был рассерженным, но не настолько, чтобы выдавать ненависть ко мне.

      — Забери эти чёртовы деньги и отведи меня к нему! Богом клянусь, Валан, у меня хватит смелости заставить тебя сделать это!

      Он не ответил, только опустил голову и в этот момент я услышал едва приметные шаги по каменной лестнице, скрип открывающейся двери, рядом с которой мы были, а после увидел троих его товарищей. Они были раскрасневшимися, довольными, гнусно смеялись. Меня охватило омерзение, и я всё понял. Понял, почему Валан пытался меня прогнать, почему сидел один. Я понял и хотел их убить. Каждого.

      — Этот сучонок так визжал, как молоденькая девка, — хохотнул запомнившийся с первой встречи толстяк Шукре.

      — В этот раз сил у него прибавилось, видать откормился у Харка, — второй был незнаком, но худощав, пусть и не особо высок, а маленькие, глубоко посаженные глаза блестели от остывающего азарта. — Надо сказать этому щенку перестать так с ними возиться. Они ж его сестрёнку заживо сожгли.

      — Это всё из-за его семейки, — гоготнул Шукре, поправляя узкий пояс с висящими сбоку ножнами. — Они, видите ли, поклоняются всемилостивой Эйгиль, а та, вродь как, проповедует любовь к ближнему своему.

      — Считай, мы за него этих всех мятежных выродков и отлюбили, — отмахнулся второй под противное гиканье третьего, гнусно улыбающегося щербатым, искривлённым шрамом ртом. — Эй, вы что тут творите?

      Я медленно, совершенно нехотя разжал пальцы и выпустил Валана. Тот смотрел на них с холодом, отстранённо, даже брезгливо, но слова, срывавшиеся с губ, были наполнены лёгким смешком:

      — Ничего, Мар, вчера я обыграл этого дурака в кости и он принёс мне долг, а вместе с этим свою радость от такой потери, — Валан натянуто хохотнул и поднял с травы звякнувший мешочек.

      — И много принёс?

      Стражник взвесил в руке, затем потянул шнурок и запустил пальцы во внутрь, нащупывая монеты:

      — На угостить вас троих хватит, — заключил он.

      Я собирался уйти, но меня остановил толстый Шукре, весь разговор буравивший взглядом и потиравший сбитые костяшки пальцев, размазывая на них кровь и грязь.

      — Ты же тот новый водонос, что был с крысёнышем, — небрежно хлопнув Мара по спине, махнул рукой. — Недавно тут, видать прибился после штурма. Эй, водонос, что ты думаешь о тех свиньях, что напали на нас?

      Меня била злая дрожь, пальцы сжались с такой силой, что побелели, а моё лицо заставило их отшатнуться, слишком уж оно было мрачным, искажённым ненавистью, едва сдерживаемой внутри. Я смотрел на них волком и хотел впиться в каждого, рвать на куски, вбивать в них кулаки до хруста костей, до хриплых стонов, до самой их смерти, видеть, как они корчатся и эти надменные улыбки с их уродливых лиц стираются, искажаются в гримасы боли.

      — Тоже их ненавидишь, — подал голос Мар и с кряхтением сел на пустующее место у бочки. — Валан, дай кости. Сыграем.

      Мар принял стакан из руки товарища, заглянул внутрь и удовлетворённо крякнул.

      — Мы все этих сукиных выблядков ненавидим. Все. Каждый в этом городе хочет их прирезать. За свободу убивает только грязный раб или должник. А они сюда пришли не за долгами и не за свободой. Пришли за казной графа и чтобы отсидеться за крепкими стенами. Плевать они хотели на нас. Ты ж видел, как они резали всякого, кто выбегал из горящего дома. Мою сестру старшую закололи, как свинью. Она хоть и напоминала отожравшегося борова, но была-то безобидна. Что бы она сделала этим тварям, Пустота их поглоти. Валану вон какую память оставили, накрепко он запомнил вкус чужого клинка и жар этих проклятых ящериц.

      Я буравил взглядом Мара и молчал. Он лишь кивнул и вдруг предложил:

      — Хочешь отомстить? Там, — он подбородком указал на дверь. — сидят эти крысы, эти вонючие, обосранные сукины дети. Иди, развлекись хорошенько. Только живыми их оставь, а так делай что хочешь.

      Его широкая, гнусная улыбка выжглась в моей памяти вместе с ненавистью к ним всем.

      Я приходил к Эсвейту ещё раз и ещё раз. На меня не обращали внимания, пока я приносил хоть немного денег или развлекал их своим присутствием у бочки, пусть молчаливым, но новое лицо всегда вызывает желание рассказать давно приевшиеся истории вновь. В первые три прихода Валан сопровождал меня. Молчаливый, мрачный, но уже не вызывающий такую опасность, как в первую встречу. Я узнал, что во время штурма погиб его брат Барно, чью голову он нашёл лежащей вдалеке от тела уже после. Что его самого накрыло огнём ишракасса, а на животе красовался страшный шрам, оставленный клинком какого-то рыцаря с белым быком на гербе. И он продолжал отворачиваться всякий раз, когда я давал дополнительную миску воды или обтирал избитое тело Эсвейта от грязи и застывшей желчи.

      С Харком я познакомился на своё пятое посещение. Так совпало, что он заменял одного из стражников и сидел отдельно от остальных, читая письмо в тени стены. Он был юн, моложе того же Эсвейта, его ещё по-детски пухлое лицо всегда сохраняло улыбчивое выражение, а большие оленьи глаза с пышными ресницами пробуждали либо самые мерзкие и похотливые чувства, либо самые благопристойные. Харк держался особняком, жалел пленников и всегда позволял накормить или напоить их вдоволь, если позволяли порции. Он молился некой Светоносной Эйгиль, божеству из западных верований, едва ли не у каждой клетки. С ним я не скрывал свою заботу о мальчишке, в ответ Харк то и дело подсовывал лишнюю лепёшку или какой-либо фрукт, тайком принесённый из дома.

       С Ашреем, казалось, всё идёт худо-бедно хорошо; я водил его вокруг пальца, а он позволял мне так думать. И вот теперь я сдерживал порыв перейти на бег и оказаться у знакомых дверей, готовый ко всему.

      Мне не хотелось обманывать Эсвейта и обманываться самому. Я правда верил, что есть выход, что вот-вот и под напором моих просьб, подкупов и попыток сторговаться Ашрей дрогнет и поможет. Но даже когда я увидел его слабость, растерянность и ощутил всю беспомощность его судьбы перед чьим-то замыслом, он не отступился, повторяя вновь и вновь о врагах и изменниках. Мой славный рыцарь, как и пристало каждому герою, был верен своему королю, но чем больше я видел отрывки его воспоминаний, тем сильнее понимал — не император его закон, а кто-то более важный.

      Последние три дня после нового штурма, где Ашрей стал героем, одолевшим сотню солдат некоего Кастара Сембара, я решил переждать в асшах’гехаре, дать ему полноценный отдых, развеяться и вкусить заслуженную славу, о которой он совсем ничего не рассказывал. И за это Ашрей расплатился новостью. Дурной новостью.

      Я был ему благодарен за те малые крупицы, которые он, оказывается, делал для меня. И те небольшие мешочки денег, так удачно лежавшие на столе, на кровати или крышке сундука, будто небрежно брошенные хозяином, предназначались моим вынужденным «друзьям» изначально, хоть я и думал, что от парочки монет не убудет и даже не заикался об этом их владельцу. Ашрей всё знал, но продолжал допускать эти встречи. Не знай его хоть немного, я бы подумал, что ему нравятся такие трагедии, и из-за любви к драматургии он подталкивал меня на столь тяжёлый финал.

      Но я не сдавался.

      Моё увлечение Эсвейтом не было обусловлено желанием заручиться его доверием, а после добраться до тела. Он казался мне повзрослевшим племянником, напоминал Макса, если бы я застал его восемнадцатилетие. Совсем мальчишка, оступившийся и поглощённый жадной тварью по имени Война. Я просто не мог позволить ему закончить свою жизнь так. Мне было жаль каждого, но большинство уже были сломлены, искалечены, молили о пощаде, о смерти, бессвязно бормотали в пустоту, а он ещё держался, пусть и на грани. Я видел свежие раны и старые, затянувшиеся рубцы на его худом теле с выступающими линиями рёбер и позвонков. Касался горячей от жара кожи и ощущал её мягкость под слоем грязи, которую бережно смывал. Я вспомнил, как Лада ухаживала за беспомощным, постаревшим за пару лет будто на добрую десятку человеком со сломленной судьбой и неходячими ногами. Как этот человек отталкивал её, ругался, зверел всякий раз, когда она невольно напоминала о недееспособности. И теперь чувствовал всё это, пытаясь не дать вырывающемуся Эсвейту в очередном приступе лихорадки причинить вред, как мне, так и самому себе. Я заламывал его руки столь аккуратно, насколько позволяло сильное тело Ашрея, держал их над потемневшей, засаленной макушкой и, сидя на его бёдрах, вдавливал в стену свободной рукой, счищая свежей тряпкой грязь. Его стали трогать всё меньше, видимо, решив оставить для меня, и это хоть и притупило общую ненависть к этим ублюдкам, но никак не заглушило.

      За всё время, что я приходил в маленькую, загаженную камеру аль’ширы, услышал от него от силы пару коротких слов и бессвязное бормотание. Он звал кого-то, видимо, друга, вновь и вновь взывая в темноту. Некто Лейв. В полуобморочном состоянии, с блестящими от жара и лихорадки глазами Эсвейт протягивал ко мне руку и я сжимал её, чтобы увидеть слабую улыбку на потрескавшихся губах. Мне было его жаль, как человека, как пленника, как… солдата. Жестокие слова Ашрея продолжали буравить мою идеальную картину мироздания, где я привык видеть милосердие по отношению к собственным противникам, медицинскую помощь, оказанную любому, независимо от стороны конфликта. Аль’шира с детства обучается военному искусству, с детства живёт в соперничестве, с детства готовится убивать по приказу. И глядя на беспомощного мальчишку на моих руках, я всё больше отрицал этот факт про Эсвейта.

      Эсвейт… На одном из диалектов юга это означало «Счастливый путь» и совершенно не отражало действительность. Это я выяснил из знаний Ашрея, которые были доступны и мне, пусть не всегда я их понимал. Парнишка назвался Эсвейтом на третий день нашего знакомства, я же растерялся в тот момент. Ашрея знали в лицо немногие, очень немногие люди, но его имя могло быть чем-то значимым, ведь Второе Копьё среди драконьих наездников — титул дарованный за службу и выдающиеся способности. Но Вацлав было имя дикое для этих краёв, слишком броское, запоминающееся. И поэтому я ограничился коротким «Рэй». По кривой усмешке Эсвейта, я понял, что он раскусил моё желание скрыться под этими тремя звуками.

      Мотнув головой и отогнав воспоминания, какими бы приятными они ни были, я оказался у знакомой мне низенькой пристройки, где у дверей стояли двое незнакомых солдат в начищенных до слепящего блеска кирасах, при копьях и мечах и с выражением равнодушия и помпезности. Рядом с ними за бочонком сидели Валан, Мар и Шукре, искоса буравя недобрыми взглядами незнакомцев. Когда я вышел к ним, разодетые в доспехи стражники насторожились, их взгляды впились в меня, как дула ружей, я инстинктивно поднял раскрытые ладони вверх, показывая, что безоружен.

      — Свой, — подал голос Мар. — Водонос наш, убирает дерьмо за этими ублюдками.

      Солдаты переглянулись и слегка расслабились.

      — Невовремя ты явился, — продолжил Мар, опуская глаза к стакану — игра у них не шла. — Ну, раз пришёл — садись. Попробуем, что ли, сыграть, пока эти олухи разодетые тут трутся.

      — Мне нужно… — я запнулся и облизнул губы. — Мне нужно вниз.

      — Не позволено, — отчеканил один из гвардейцев, уж слишком хорошо и ярко они выглядели на фоне неприметных солдат.

      — Да пусть пройдёт, — заступился Мар, кажется, злить этих напыщенных индюков ему нравилось. — Вон, Валан с ним отправится, раз боитесь какого-то служки.

      Валан поднялся, поправил перевязь с ножнами и вышел вперёд, загородив меня широкой спиной. Те задумчиво изучили его, переглянулись и один кивком указал на дверь, давая молчаливое разрешение.

      — Кто это? — тихо спросил я, когда мы оказались внутри удушливой темноты.

      — Личная гвардия графа. А там, — Валан легонько взмахнул вперёд факелом, отчего пламя затанцевало тенями на стенах, — его милость Инра Фарр, управляющий и доверенное лицо Его Сиятельства.

      Валан помолчал, затем резко остановился и обернулся, отчего я чуть не налетел на него, но вовремя замер, ухватившись за стену.

      — Услышал про казнь, поэтому пришёл? — он даже не стал дожидаться ответа, увидев это в моих глазах, и продолжил путь вниз. — Не глупи, этим людям ничто не поможет. Разве что чудо, но нынче его происходит всё меньше.

      Он сплюнул и больше ничего не говорил весь путь до клеток, где мы столкнулись с новым гвардейцем, стоящим на страже с чадящим факелом в руке и отвращением на худом лице.

      — Вы слышали Его Сиятельство, — из глубин послышался дребезжащий старческий голос. — Все высшие чины, а так же одного аль’ширу велено привезти в назначенный час завтра на Площадь Солнца.

      — Да милорд. Прикажите подготовить их?

      — Их и так уже подготавливали весь месяц, — мрачно ответил старик. — Трое умерли, больше половины едва живые и в бреду. Народу всё равно, но для делегации это будет крайне неприятно.

      Я собрался с мыслями, сжал кулак и смахнул лёгшую на плечо ладонь Валана, предвидящего мою глупую выходку.

      — Позвольте! — громко обратился я к фигурам в полутьме, заставляя их вздрогнуть и резко обернуться.

      Один из них схватился за меч, второй, безоружный, лысоватый и с аккуратной бородой с лёгким пренебрежением посмотрел на меня и дёрнувшегося за мной Валана.

      — Кто вы такие?! — яростно зазвенел голос солдата, но его жестом остановил Инра Фарр.

      — Я хочу выкупить пленника.

      — Исключено, молодой человек. Каждый заключённый здесь мятежник должен быть казнён по указу Первого Ворона, подкреплённому императорской печатью.

      — Я заплачу! Сколько?

      — Это не обсуждается, убирайтесь.

      — Хватит, идём, — зашептал на ухо Валан.

      — Скажите, сколько это будет. Сколько золота вам нужно за этого чёртового мальчишку!

      — Ещё раз оскорбишь своим неуважением господина Фарра, и я заставлю вымаливать прощение рядом с этими свиньями.

      Я лишь отмахнулся от рыцаря, локтём отпихнул давящего на плечо Валана и быстрым шагом сократил дистанцию, поравнявшись со стариком и успев взглянуть на него сверху-вниз, как был повержен на землю крепким ударом в челюсть. Боль вспыхнула на левой стороне, расползлась огнём на всю часть лица и во рту появился привкус крови. Я дотронулся до разбитой губы и издал тихое рычание, готовый вскочить на ноги и уже задать трёпку этому идиоту, как костлявая, покрытая тёмными пятнами на высохшей желтоватой коже ладонь коснулась плеча. Я повернулся к старику.

      — Я могу лишь дать вам пару часов уединения. Пусть это и не удовлетворит ваше сердце, но телу будет достаточно. Считайте, это милостью графа тар-Амора.

      — Захотелось так присунуть этому змеиному выродку, а после хвастаться? — кривая, наполненная скабрезности и отвращения ухмылка появилась на лице сопровождавшего Фарра рыцаря, и я, оттолкнув от себя тщедушного старика, кинулся на него.

      Мы впились друг другу едва ли не в глотки, я ревел, рычал диким зверем, наносил слепые от гнева удары, пока мой противник пытался вырваться из хватки и звал на помощь своих гвардейцев. Валан попытался разнять, подошёл слишком близко и получил звонкую оплеуху от меня.

      Старик что-то кричал, тыкая в меня пальцем, гвардейцы, бряцая тяжёлыми пластинами доспехов, ввалились в узкий коридор под свист и крики оживившихся пленников. Те стучали по железным прутьям, просовывали руки, верещали в радостном приступе, пока двое, завалившись на грязный пол, барахтались в пыли, пытаясь придушить друг друга. Я вырвался из захвата, переходя в удержание, и, прихватив руку соперника, как рычаг, откатился в сторону, зажимая её между ног, выворачивая болевым приёмом. Рыцарь заорал, задёргался, и я, обрадованный победой, пропустил древко копья, прилетевшее по лицу, затем по спине, рёбрам. Я держался, как мог, но удары сыпались со всех сторон, крик поверженного соперника смешался с руганью Валана, пытавшегося остановить моё избиение, но его грубо отпихнули и пригрозили мечом.

      — Прекратить! — рявкнул властный голос и этот звук раскатом грома прошёлся над низким потолком.

      Все замерли, забились в щели, стражники обернулись, поправляя съехавшие шлемы без забрал, я выпустил чужую руку, вновь перекатился и нетвердо поднялся на ноги, покачиваясь, сплёвывая кровь. В глазах всё плыло. Тело горело и ныло, я попытался выпрямиться, но едва не рухнул на пол, опустившись на одно колено, когда прохлада, коснувшаяся распухшей щеки, привела меня в чувства.

      — Ашрей?

      Я задохнулся от страха, будто глотнул ледяной воды. Поднял голову и молча смотрел на возвышающегося передо мной человека из воспоминаний Ашрея. На того, от которого должен был прятаться и убегать. На Тейррана дер-Керра.