Босоножки — кожаные ремешки с голубым бантиком на застёжке — остаются лежать на берегу, у самой кромки озера. Вытянув ногу, коснуться воды — здесь, на мелководье, она тёплая, нагретая белым летним солнцем. Подол разлетающейся юбки-миди приподнят, сжат в руках, чтобы не намочить край. Зайти в воду по щиколотки, зарыться пальцами в мягкий песок, и поднимется ил, помутит воду. Постоять так немного — и ил оседает, вода вновь прозрачная, переливается стеклянной радугой в солнечных лучах.

— Я обещаю — мы с тобой вознесёмся выше, чем могли себе представить самые смелые умы человечества. И они, эти не видящие дальше своего носа глупцы, будут раболепно нам рукоплескать.

В его глазах озлобленная вдохновлённость, граничащая с одержимостью. Он сжимает её ладонь в своей.

— Они будут нам рукоплескать — если, конечно, я позволю им оставить себе руки.

Голубые шёлковые ленты струятся и разлетаются под ветерком, случайно заблудшим внутрь шатра — Мейбл поднимается по лентам под самый купол, как по ступенькам, незаметно оборачивает и переплетает шёлк вокруг себя. Перетекает из одной позы в другую, показывая все возможности натренированного человеческого тела, чтобы потом разжать руки, податься спиной назад — и зал охает. Она свободно падает вниз, но ленты натягиваются, удерживают её, раскручивают и пружиняще подкидывают вверх, и Мейбл подлетает вновь под самый купол.

Это — её величие. Ей уже рукоплещут.

Она раскачивается, облетая купол по кругу, софиты играют светом на её коже, и ленты развеваются за ней парусом. Раскачивается чуть сильнее, подбрасывает себя, толкнувшись тазом, — и висит на лентах, держась за них одними лишь стопами, одно неосторожное движение, и полетит на пол прямо вниз головой.

Зайти чуть дальше — здесь уже немного глубже, здесь вода холодит ступни. Отмель простирается ещё на несколько метров, и можно гулять спокойно, не боясь намочить юбку.

Ещё одна шаг, поднятая ветерком волна облизывает колени. Ещё один шаг — и под ногами внезапно оказывается пустота. Вода внизу, вода впереди, вода над головой. Кажется, что вот-вот, ещё чуть-чуть, и ступни коснутся дна, можно будет оттолкнуться и всплыть, но нет.

Вокруг лишь глухая, равнодушная, затягивающая бездна.

Сколько бы метров пустоты под ней не было, Мейбл никогда не боялась падения, ведь даже если ленты оборвутся, ступеньки её воздушной лестницы сломаются, внизу, на сцене, стоял Диппер, готовый её поймать.

И он действительно ловил — всегда, в конце её выступления, когда зрители должны были поверить, что Мейбл и правда сорвалась, что непоправимое случится прямо у них на глазах, Диппер ловил её в свои руки, и они улыбались друг другу.

Когда случилось непоправимое, никого не было рядом.

— Ты же обещал!.. Почему ты поступаешь так со мной..?

Голос дрожит, выдавая страх, и Мейбл ненавидит себя за это. За то, что боится — и за то, что беспомощна.

Диппер смотрит ей прямо в лицо — и одновременно как будто бы сквозь. Горящие голубым глаза остекленели, маленький зрачок, лишённый бликов, замер на месте. Из его лица, искажённого, как потёкшая при запекании в печи глиняная маска, выпили все чувства, кроме одного — сконцентрированной, закрытой шорами от всего другого целеустремлённости. Как у пса, что сорвался с цепи и не успокоится, пока не вцепится в горло и не почувствует вкус крови.

Мейбл знает, что эти глаза умеют смотреть с любовью и нежностью. Когда-то умели.

— Потому что теперь вопрос уже не просто и не только в величии, — говорит Диппер таким же стеклянным, как и глаза, голосом.

Больше он не отвечает ни на один вопрос Мейбл.

Все её вопросы сливаются в один оглушающий, обречённый крик.

Набежавший ветер поднимает волну, и она смывает босоножки, вода несёт их к загадочному острову в центре озера. Остров голоден, и он с удовольствием пожрёт кожаные ремешки, выплюнув невкусную застёжку в виде голубого бантика.

Зрители замирают в восхищении, когда Мейбл пролетает над ними, изогнувшаяся на шёлковых лентах, почти касаясь протянутой рукой их голов. Когда её спина проламывает выкрашенные в синий доски сцены, в шатре стоит бездонная тишина.

Мейбл отчаянно кричит от боли, надеясь, что её услышат, придут и спасут, поворачивает голову в сторону двери чердака — но Диппер бесцеремонно берёт её за подбородок и разворачивает обратно на себя. Её крик — только у неё в голове, её рот зашит призрачными проволочными нитями.

Диппер касается пальцами груди Мейбл — и поднимает ладонь, словно вытягивая из неё невидимые верёвки. Голубым духом она выходит из своего тела, наконец свободная, но он делает рукой движение, будто отгоняет муху — и она растворяется в небытии, распадается осколками.

Мейбл открывает глаза — теперь они синие, синева полностью заполняет белок. Мейбл здесь больше нет.