Руки Диппера всегда были ледяные, как колючий северный ветер, задувающий зимой под капюшон и заставляющий щёки и мочки ушей красноветь. Сам Диппер утверждал, что его холодные руки не доставляют ему никаких проблем — хотя Мейбл не раз видела, как по утрам, ещё будучи сонным, он выбирал местечко именно в освещённой солнечными лучами части кухни и грелся в них, как кот, разве что не мурча от удовольствия.

Стэн буднично ворчал, что у праплемянника просто слабое сердце, не докачивает, бедное, кровь до пальцев в нужных количествах, и что Дипперу надо больше заниматься физической активностью, иначе “мотор встанет к сорока годам”.

Мейбл сомневалась в медицинских познаниях Стэна. С другой стороны, старик в свои семьдесят лет каждое утро, и в палящее солнце, и в дождь, начинал с зарядки на крыльце Хижины Тайн и пробежки по лесной просеке — может быть, он всё-таки знал, о чём говорит.

Иногда Мейбл также сомневается и в том, что у её брата вообще есть сердце. Может быть, однажды она решится это проверить.

Она сидит в гостиной, утонув в продавленном кресле, читает цветастый журнал. Перед ней моргает и шипит телевизор — монотонный голос, рассказывающий про счастливую симбиотическую жизнь колумбийских птицеедов и пятнистых лягушек, перемежается с чёрно-белыми сценами, в которых женщина в металлических доспехах пытается изображать киберчеловека среди мрачных сутулых мужчин с карикатурными гримасами и причёсками. Диппер, тихо ступая босыми ногами по ворсу ковра, переодетый в домашние шорты и чёрную футболку с принтом обложки альбома “British Steel”, подходит и садится к ней в кресло — и тут же тянется к сестре, обнимает и лезет холодной ладонью под тонкую ткань майки, как будто бы случайно касаясь костяшкой большого пальца косточки лифчика, и оставляет ладонь лежать на её рёбрах. Каждое его прикосновение — иней по коже и проникающая до самого естества колючка холода. Он кладёт голову ей на плечо и тыкается носом в треугольник ключиц — они сидят так вечерами, и то ли Мейбл просто привыкает, то ли руки Диппера всё же со временем согреваются от тепла её тела.

У Мейбл руки горячие, как раскалённый под июльским солнцем асфальт, в который вплавляется подошва шлёпок, пока сквозь духоту и зарево нагретого, колеблющегося волнами воздуха бежишь до городского бассейна. Когда сестра уходила из комнаты, Дипперу всегда казалось, что тут же становилось прохладнее — и в комнате, и у него внутри, там, где у нормальных людей стучит сердце, словно вместе с теплом своего тела Мейбл уносила и всю свою любовь.

Ей вечно жарко, и она поглощает мороженое килограммами. Прадядя ворчит из-за её откровенных нарядов — вискозных кружевных топов, тонких, как паутина, как будто бы их и вовсе на ней нет, и сливающихся с линией трусов шортиков — но всегда покупает ей ведро пломбира с ежевичным наполнителем. Её любимое.

Когда становится совсем невыносимо, Мейбл ложится на голое, прохладное дерево чердачного пола и заставляет брата класть его ледяные руки на лоб и шею. Диппер вовсе не против, — сворачивается калачиком рядом с сестрой, укладывает голову ей на живот, дразняще подцепляет зубами край кружевного топа и целует в ложбинку между рёбер, где-то чуть выше солнечного сплетения. Мейбл щекотно, она смеется — забывает ненадолго о жаре.

На слова Стэна о “вставшем моторе” Диппер лишь усмехается.

— Всё тепло я отдал тебе, сестрёнка, — хрипит он гораздо, гораздо позже, зажимая шею ладонью. Ему это уже не поможет.

Он лежит на чердаке, забившись в угол своей кровати, цепляется сворачивающимися в судорогах пальцами за простыни. В комнате выключена лампа, тишину нарушает лишь отдалённое гудение холодильника с кухни — в таком состоянии Диппера может вывернуть от любого звука или даже просто от света ночника. Мейбл, осторожно ступая босыми ногами по скрипучим половицам, безошибочно идёт в темноте к его кровати, садится на край — и гладит своими горячими ладонями брата по ледяным щекам и взмокшим вискам, перебирает между пальцев волнистые пряди. Магия, которой он пользуется, имеет высокую цену, а знания, которые даёт эта магия — ещё более высокую, и Диппер готов расплачиваться собою. Мейбл же готова сидеть рядом с ними мучительно долгими ночами, пока её прикосновения не снимают наконец его боль и брата перестаёт трясти, и он засыпает рядом с ней пусть беспокойным и прерывистым, но всё же сном.

Особенно её руки горячи тогда, когда они покрыты тёплой, бьющей из распоротой артерии кровью. Мейбл слизывает кровь с пальцев, и она кажется ей сладкой, как любимое мороженое.