– Опять не выспался?

Феликс, подперев щёку ладонью, внимательно рассматривает сонное, уставшее лицо напротив, то и дело отвлекаясь на загорающийся уведомлениями дисплей телефона. В кафетерии шумно даже несмотря на раннее время: работа, проекты, обсуждение минувших выходных и планы на следующие – бесконечный, нескончаемый гул, от которого болезненная пульсация в висках ощущалась только сильнее. Чёрт бы побрал эти понедельники.

– Всю ночь провёл за отчётами, – Хёнджин трёт переносицу, вздыхает и прикрывает глаза на несколько секунд. – А в выходные сидел за правками. Ты бы видел этот список.

Феликс усмехается невесело и понимающе кивает: о непростых взаимоотношениях Хвана и руководства знали едва ли не в каждом отделе компании.

– У него к тебе какая-то особая любовь, – Ли приветственно улыбается проходящей мимо коллеге и, делая очередной глоток, пожимает плечами. – Не пробовал поговорить об этом напрямую? Работа не должна вызывать стресс и бессонницу.

– С ним разговаривать – себе дороже. Пробовал уже, – Хёнджин усмехается и отмахивается устало. – В любом случае, я уже написал заявление на увольнение. С моим портфолио меня где угодно возьмут.

– И то верно, – Феликс кивает, кидает взгляд на часы и поднимается из-за стола, подхватив рюкзак. – Побегу я, сегодня презентация. В обед как обычно? – получив в ответ кивок, Феликс прощается и скрывается за входной дверью, игриво позвякивая брелками ключей.

Кофе остыл. Хёнджин брезгливо морщится и усмехается очередной обидной иронии – его повседневность в последнее время превратилась в такое же жалкое подобие жизни: нечто холодное, безвкусное, исчерпавшее себя. Хван смотрит на время и выдыхает, собираясь с силами: однажды он обязательно уволится.

***

– Хёнджин!

Не прошло и часа. Как неожиданно. Хван оборачивается и сталкивается взглядом с Чёрен, что тут же приветственно кланяется, не спеша проходить в кабинет.

– Господин Хан просит тебя зайти. Кажется, он не в духе.

– Кто бы сомневался, – Хёнджин закатывает глаза раздражённо, но из последних сил старается держать себя в руках. – Спасибо.

Ни одного цензурного слова в мыслях.

Понедельник.

Одиннадцать часов утра.

Откинувшись на спинку кресла, Хёнджин прикрывает глаза и медленно считает до десяти. Быть может, он просто проклят? Или карма таким образом решила отыграться на нём? С другой стороны, как надо было нагрешить в прошлых жизнях, чтобы в этой получить в руководители Хан Джисона? Этого бестактного, высокомерного, совершенно эгоистичного человека с манией величия и раздутым эго.

Человека, на которого у Хёнджина встаёт мучительно долгие несколько месяцев.

Хван доходит ровно до пяти, бросает взгляд на ласкающую нутро папку с заявлением, поправляет ворот рубашки и, прихватив документы, покидает кабинет.

Однажды, Хван Хёнджин. Однажды.

***

– Вызывали?

Хёнджин заходит без стука. Даже ответа не дожидается: прикрывает дверь, мимолётно окидывает взглядом обстановку, будто не проводил тут большую часть своего рабочего времени, присаживается в кресло и ждёт. Показательно терпеливо, стараясь лишний раз не спотыкаться взглядом об изящные родинки на чужом лице.

– Вижу, вы исправили не все моменты, о которых мы говорили, – Джисон, наконец, отвлекается от экрана и переводит взгляд на Хёнджина. – Причина? Уважительная, я надеюсь.

– Более чем.

– Удивите меня.

Хёнджину хочется закатить глаза, высказать в лицо накипевшее, швырнуть папку в это наглое, чертовски привлекательное лицо, одновременно бесящее и возбуждающее до безумия, до коликов в животе, но он лишь коротко кивает – чем быстрее всё это закончится, тем лучше.

– Сделал всё, что в моих силах. В сутках, к сожалению, ограниченное количество часов.

Джисон хмурится, и Хвана это чертовски забавляет.

– Что мешало выполнить работу качественно с первого раза?

– Вы лично одобрили изначальный вариант, – Хёнджин пожимает плечами. – Не понимаю, откуда взялись все эти коррективы спустя... – задумчиво прикусив нижнюю губу, он отводит взгляд к окну, не заметив, как Хан отзеркалил его жест. – неделю? Вам не кажется, что это немного неправильно? Кто вносит правки после окончательного согласования, да ещё и в таком объёме?

Джисон теряется на мгновение, усилием воли заставив себя вернуться в реальность. Больно уж хороши эти пухлые, призывно приоткрытые губы. И Хёнджин хорош – грациозный, изящный, будто созданный специально для его рук и ладоней. Далеко зашедшая мысль очень вовремя обрывается вскинутой в немом вопросе бровью и повисшем в воздухе раздражением: будь оно осязаемым, Хан бы непременно погряз с головой.

– Лучше поздно, чем никогда, – фраза слетает с губ быстрее, чем Хан осознаёт, что сказал. Пространство вокруг вспыхивает ярким заревом, будто сухая листва из-за случайно искры.

Им обоим нужна разрядка.

– Вы серьёзно? – Хван хмурится, сжимает кулаки и старается дышать ровно. – Я месяц убил на стартовый вариант, получил одобрение и что теперь? Вы понимаете, что мне придётся начинать проект буквально с нуля во второй раз?

– Вам за это платят.

Хёнджин чувствует, что вот-вот взорвётся. Наблюдая за тем, как Джисон поднимается из-за стола, обходит его и становится рядом, оперевшись бёдрами о стол, Хван не выдерживает. Поднимается следом, швыряет на стол документы и, выдохнув, произносит практически шёпотом, сквозь плотно сжатые губы:

– В таком случае, господин Хан, я увольняюсь.

Повисает молчание. В тишине кабинета, нарушаемой лишь едва слышимым ворчанием кондиционера, они смотрят друг на друга, будто ожидая, кто сделает первый шаг. Эта глупая игра надоедает, злит и нервирует, Хёнджину так сильно хочется обхватить чужие крепкие плечи, сжать их, ощутить приятное перекатывание мышц под пальцами. Уйти тоже хочется. Выслать заявление по почте, забыть адрес и больше никогда не видеть этот офис и этого человека.

– Шантаж?

– Наглая провокация.

Последняя нить самообладания рвётся – Джисон резко притягивает Хёнджина к себе, сжимает талию, скользит ладонями вниз по бёдрами, обхватывая ягодицы. Хван тихо рычит сквозь зубы, отпуская себя: поцелуи выходят грубыми, смазанными и поверхностными, дыхание сбивается, хочется сильнее, глубже, агрессивнее. Умелые шустрые пальцы без труда справляются с молнией на брюках, а Хёнджин узнаёт, что кожа Хана на вкус, как самый дорогой и терпкий алкоголь, да и пьянит так же – колени предательски подкашиваются, бельё кажется до безобразия тесным и неудобным, а в чужом взгляде, полном неприкрытого, пахабного желания хочется утонуть с головой.

И Хёнджин тонет.

Они оба.

Путаясь в ногах и брюках, Хван с силой толкает Джисона в грудь, вынуждая улечься на стол. Губы болят и ноют, пальцы дрожат от желания, и Хёнджин издаёт первый удовлетворённый стон, седлая чужие бёдра. Грубая ткань брюк неприятно покалывает обнажённые ягодицы, но сейчас это кажется таким правильным, таким идеальным, что всё остальное вокруг теряет всякий смысл. Он слишком долго этого желал.

Хван запрокидывает голову, позволяя тёплым ладоням устроиться на талии, оглаживая и сжимая. Возбуждение Джисона ощущается в каждом жесте, в каждом тихом шипении и несдержанно грубом прикосновении. Хан резок и напорист, уверенным движениям приходится по каждому миллиметру тела, лаская, раззадоривая, дразня и выбивая из мыслей остатки туманных сомнений.

Хан привык вести: в бизнесе, в отношениях, в постели, но сейчас, сталкиваясь взглядом с ехидными чертятами в глазах Хёнджина, он понимает – получить желаемое будет не так-то просто. Азарт, игра, адреналин – они вообще закрывали дверь?

Если бы люди были грехами, то Хёнджин, совершенно точно, – похотью. Самой грязной, душераздирающей и сводящей с ума. Глядя на то, как Хван, выгибаясь и закусывая губу, скользит длинными пальцами по члену, Хан невольно тянется к ширинке, но тут же отдёргивает руку – ладонь обжигает неаккуратным шлепком, и Хёнджин усмехается, слегка склонившись к чужому лицу.

– Обойдётесь, господин начальник.

Всё, что Джисон может делать – ласкать изящную фигуру Хёнджина взглядом, одаривая ягодицы резкими, звонкими шлепками. Каждый толчок в ладонь – плавный мазок по болезненно крепкому стояку, каждый стон – очередная волна возбуждения и желания разложить Хвана на этом чёртовом столе, каждый взгляд на румяные щёки и растрёпанные светлые волосы – осознание, как сильно и долго, на самом деле, ему это было необходимо.

Наваждение.

Хёнджин кончает в собственную ладонь, заглушив протяжный стон свободной рукой. Тяжело дыша, он опускает взгляд и выглядит настолько нежно и беззащитно в этот момент, что у Джисона сводит где-то под рёбрами – он просто обязан сделать всё, чтобы Хёнджин взглянул на него иначе, оставив позади прошлые разногласия. Они ведь смогут, если постараются?

Стол вымученно скрипит, когда Хёнджин слезает и тянется за салфетками. Они приводят себя в порядок быстро и в полной тишине, ничего не обсуждая и не спеша бросаться громкими фразами. Перед уходом Хван забирает документы, кланяется на прощание и уже на выходе слышит:

– Хёнджин. Правки.

Усмехнувшись, он лишь коротко отмахивается:

– Зайду после обеда.