Прохладный осенний ветер, ласково пробивающийся под распахнутую куртку; пожелтевшая листва с ароматом сырости и увядания; пасмурные небеса, готовые вот-вот разразиться ливнем; предвкушение скорых каникул и горький горячий чай в дешёвом пластиковом стакане, до одури приятно согревающий ладони – кто бы что не говорил, а была в поздней осени какая-то совершенно особенная атмосфера.

Перегореть, заснуть, набраться сил и вновь ожить с первыми лучами весеннего солнца.

«Красиво» – думается Джисону. Не потерять бы мысль.

– На стадион? – хмыкнув и зажав сигарету меж обветренных сухих губ, Хан затягивается и прикрывает глаза, позволяя густому сизому дыму плотно окутать лёгкие, отравляя и успокаивая. – Или ты сегодня снова играешь хорошего мальчика?

Чонин усмехается, ловко стряхивает пепел под ноги, наблюдая, как яркая искорка тлеет в глубине осенних луж, и кивает, перебирая пальцами свободной руки неаккуратно торчащую на подоле пальто нить.

– Типа того, – Ян задумчиво смотрит в затянутое тучами небо и пожимает плечами. – Господин Чон настучал на меня в прошлый раз. Придётся отрабатывать пропуски.

– Паршиво.

Наступает тишина. Расслабленная, спокойная, уютная. Сколько они уже знакомы? Пять лет? Десять? Джисон не привык к излишним сентиментальностям по поводу и без, но иногда приятно было осознавать, что, спустя столько лет, они всё ещё рядом и готовы любому глотку перегрызть друг за друга. Дружба, проверенная временем – самое ценное сокровище из возможных.

– Заскочишь вечерком к Чанбину? – глубокий вдох, привкус табака на языке, рябящее облако, сорвавшееся с губ. – Опробуем новую гитару.

– Посмотрим, – Чонин тушит окурок ботинком и смотрит на время. Урок вот-вот начнётся. – Ты домой?

– Домой нельзя, – Хан поднимается на ноги, отряхивается и подхватывает рюкзак. – Отец снова запил, так что целыми днями торчит на квартире. Потусуюсь в корпусе старших. Тебя ждать?

Чонин кивает, ребята прощаются и расходятся.

Пробраться в корпус через окно в раздевалке труда не составляет – трюк, отработанный временем и частыми свиданиями с одной очаровательной скрипачкой – как жаль, как жаль, что у них не сложилось...

Неспешно прогуливаясь по этажу, Джисон вслушивается в происходящее за дверями кабинетов и весело усмехается себе под нос – чёртовы заучки. И как им только не недоедает вся эта беспросветная скука?

Практически дойдя до лестницы, Джисон замирает, слегка нахмурившись. Музыка, едва-едва доносившаяся с противоположного конца коридора, болезненно-сладко разливалась внутри, навевая воспоминания, а от навязчивой мысли, теперь уже плотно засевшей в сознании, в штанах становилось тесно – это не может быть простым совпадением.

Не может. И не является.

Джисон тихонько приоткрывает дверь танцкласса, заглядывает внутрь, да так и застывает, не в силах оторвать взгляд от изящной гибкой фигуры, ритмично покачивающейся в такт мелодии. Тело не обмануло – оно чувствует его за километр.

Хёнджин красив – действительно красив. Хёнджин высокий и статный, знает толк в стиле, всегда аккуратен и вежлив со старшими. Хёнджин прекрасный танцор, и каждое его движение заставляло нутро трепетать, представляя, на какие невероятные позы он способен и как, должно быть, восхитительно выглядит прогибаясь под ладонями и поцелуями.

Хван отдавался танцу на все сто процентов, а Джисону до безумия хотелось, чтобы с тем же рвением и желанием он раз за разом отдавался ему.

Не выдержав, Джисон демонстративно кашляет и хлопает в ладоши, привалившись плечом к дверному косяку. От неожиданности Хёнджин вздрагивает, оборачивается и тут же раздражённо хмурится, очаровательно сводя брови к переносице. Прекрасен.

– Десять из десяти, принцесса.

– Что ты здесь забыл? – Хван судорожно облизывается, пытаясь перевести дыхание, выключает музыку и выжидающе смотрит на Джисона, не торопясь возобновлять своё маленькое шоу.

– Тебя забыл. Вопросы?

Гонка за чужим сердцем начиналась с простого спора с Чанбином, но всё зашло слишком далеко в момент, когда пришло осознание неправильности происходящего – с тех самых пор Хан понял, что попал. По-настоящему и без шуток.

Только вот Хёнджин понимать это упорно не хотел.

– Я занимаюсь. Не мешай мне, пожалуйста.

– Как скажешь, я просто посижу, – Хан пожимает плечами и проходит внутрь, устраиваясь на полу недалеко от зеркала, с громким стуком откинув рюкзак в сторону.

– Я серьёзно, Джисон. Уходи. Мне надо репетировать, – Хван выглядит устало, разгорячённо и до боли в паху невероятно прекрасно. Чего стоят одни только светлые волосы, в милом беспорядке налипшие на влажные щёки.

– А я разве мешаю? – Хан удивлённо вскидывает бровь и тут же ухмыляется. – Буду твоим персональным жюри. Обещаю исключительную объективность!

– Ладно, я понял, – Хёнджин отмахивается, собирая вещи. – Я не в настроении участвовать в очередных твоих играх. Не забудь выключить свет перед уходом.

Хван скрывается за дверью, и Джисон, едва не позабыв рюкзак, выбегает следом. Отпусти он Хёнджина сейчас – никогда себе не простит.

– Да что не так? – нагнав Хвана уже в раздевалке, Джисон преграждает ему вход. Просто так, на всякий случай. – Как долго ещё ты будешь от меня бегать?

Хёнджин не отвечает. Молча стягивает с себя майку, и Хан залипает. Совершенно бессовестно пялится на оголённые плечи, изгиб поясницы и едва заметные кубики на животе, вспоминая, что когда-то имел право беспрепятственно касаться везде, где хотел. Хочет до сих пор.

Действия оказываются быстрее мыслей: несколько шагов, несколько томительно долгих секунд, удивлённый вздох, прижатая к шкафчикам обнажённая спина и глаза, полные непонимания, напротив.

– Мы уже это проходили, Джисон, – Хван упирается ладонями в грудь, стремясь оттолкнуть, но тело, буквально тающее от прикосновений, говорит совершенно о другом. – Уходи. Как ты вообще сюда попал?

– Через окно, – Джисон скользит взглядом по лицу и шее Хёнджина, крепче сжимает талию, улыбается излишне нежно и шепчет на выдохе, практически прижавшись губами к чужим. – Не ври, что не нравится. Или тебе напомнить?

Губы, застывшие в опасной близости, перемещаются ниже, касаясь влажной, взмокшей шеи. Солоноватая кожа кажется обжигающе горячей, как и тихий стон, эхом разносящийся по полупустому помещению. Зубы смыкаются над чувствительной венкой, и Хёнджин, не в силах сопротивляться, обхватывает широкие плечи обеими руками, сжимая крепко-крепко, цепляясь, не желая отпускать.

Джисон любил его.

Джисон хотел его.

Хотел вновь и вновь срывать с этих губ стоны и видеть безраздельное удовольствие во взгляде. Хотел подарить ему весь мир, хоть и не имел за душой ни гроша, хотел добиться, завоевать доверие вновь. Миллиметр за миллиметром, очерчивая тонкие изгибы, Хан дарил Хёнджину самые искусные узоры, на которые только был способен. Нежная кожа ощущалась на языке сладким нектаром после горечи сигаретного дыма, и Хван был таким же: единственным ярким пятном в его мире, окутанным душным непроглядным маревом.

Укус – Хёнджин стонет громче, запрокидывает голову, сжимает плечи сильнее, что-то неразборчиво шепчет себе под нос, а Джисону хочется расписать всё его тело, не задумываясь о правильности происходящего. Хочется, чтобы каждый неровный алый след напоминал Хвану о том, как сильно он необходим, как сильно желаем.

Джисон отстраняется, но лишь для того, чтобы укусить вновь – меж ключиц, под подбородком, скулу и выше, задевая мочку уха. Стоны, прерываемые лишь сбитым от возбуждения дыханием, теряются в противно разочаровывающем школьном звонке – совсем скоро раздевалка заполнится людьми, им обоим следовало бы уйти, но Джисон не может. Не может оторваться от этой кожи.

От этого человека.

– Джисон, звонок, – голос Хенджина тихий, сорванный, просящий. – Иди, тебе пора.

– Позволь мне, – Джисон в последний раз прикусывает кожу за ухом и отстраняется, заглядывая Хёнджину в глаза. Красивый. Неописуемо красивый. – Позволь доказать, что теперь всё по-другому. Дай мне шанс. –

Иди, тебе нельзя тут быть, – Хван облизывается, выдыхает и мягко подталкивает Джисона к выходу. – Потом поговорим, не здесь.

Джисон кивает и, прихватив вещи, покидает раздевалку, а следом – и корпус. Глупая улыбка сама собой расплывается на губах – разве можно не любить Хван Хёнджина?