Зимой в Облачных Глубинах холодно. В горах поднимается ветер, которого практически не бывает здесь летом. Снегом заносит каменные тропки, заметает галереи между зданиями. Он оседает на деревьях, заледеневших прудах, проникает сквозь щели между створками окон и дверей, ведущих на улицу. Адепты надевают теплые накидки с высокими воротниками, защищаясь от порывов ветра и острых снежинок, так и норовящих уколоть открытую кожу. После снегопадов по всей резиденции не слышится ничего, кроме шелеста метел и скрежета лопат о дерево или камень троп.

Покои отапливаются небольшими жаровнями, но этого еле хватает, чтобы обогреть просторные помещения, поэтому в общих комнатах зачастую так же холодно, как и на улице.

Глава клана Гусу Лань сидел в ханьши и сосредоточенно разбирал бумаги, касающиеся торговли с Цинхэ Не. Смысл написанного едва улавливался уставшим от практически бессонных ночей умом, но дела требовали решения, даже если на это уходило в три раза больше времени, чем раньше.

Лань Сичэнь вышел из уединения полтора года назад, потому что больше не мог оставлять все дела клана на дядю и брата. Те помогали охотно — дядя в самой резиденции, брат — разъезжая по округе и уничтожая тварей, либо посещая другие кланы. Однако долго пренебрегать обязанностями Главы было нельзя, вне зависимости от причин.

Он восстановился не до конца и чувствовал это, но все же ему стало лучше. Насколько это было возможно. По крайней мере, он мог нормально разговаривать с людьми, не теряясь где-то в своих мыслях, мог их слушать и понимать. Думать о чем-то кроме названых братьев. Кроме собственной слепоты. Он даже перестал искать подвох в любом действии окружающих, дергаться от замеченных краем глаза резких движений. Почти смог вернуть улыбку. Однако искренности теперь в ней было мало, и появлялась она значительно реже.

— Брат.

Сичэнь резко поднял голову от неожиданности.

— Ванцзи. Прости, я не слышал, как ты вошел, — интересно, как долго младший брат наблюдал за ним, смотрящим в одну точку пустым взглядом.

— Ты плохо выглядишь, тебе нужен отдых.

— Ванцзи, я отдыхаю, я в порядке.

— Брат.

Лань Ванцзи выглядел как обычно: собранным, аккуратным, с излюбленным каменным выражением лица. С отблеском беспокойства в светлых глазах. От этого беспокойства поневоле становилось худо, к горлу подкатывало липкое раздражение.

— Что?

— Ты опять не спал сегодня? — да, он не спал. И пытался не вспоминать, почему именно.

— Я спал… Немного. Ты что-то хотел?

— Только сказать, что Глава клана Цзян прислал письмо, в котором сообщает, что прибудет в Облачные Глубины с визитом. Завтра.

— Правда? Не ожидал, что так скоро… — легкая улыбка теплым ветром коснулась лица Сичэня и разом унесла все подступающее раздражение. Ненадолго. — По какому поводу?

— Предстоящий Совет кланов.

— Понятно.

— Ты ему скажешь?

— Скажу что?

— О том, что с тобой происходит.

— А что со мной происходит? Ванцзи, прошу тебя, оставь. В любом случае, с этим мне никто не сможет помочь. Позволь мне разобраться самому, — ответ был резок, но Сичэнь не любил, когда речь заходит о его проблемах, решить которые он и сам был бессилен.

— Цинхэ Не прислал официальное приглашение на Совет кланов. Через четыре месяца, — после недолгой, но давящей паузы, произнес Лань Ванцзи.

Сичэня до сих пор каждый раз дергало при упоминании Цинхэ. Перед глазами всплывало изящное лицо, исказившееся в притворном испуге, с призраком довольства во взгляде. Проклятая игра воображения.

Раньше он относился к Не Хуайсану с некоторым сочувствием, с должным теплом, как к собственному племяннику, часто помогал ему, когда тот просил. Даже сейчас эти чувства будто по привычке мелькали в душе, когда кто-то упоминал его имя, но он быстро себя одергивал. Он не мог ненавидеть его, потому что понимал мотивы. Он уже вообще ни к чему не мог испытывать однозначных чувств. В этой черте они с Ваньинем были схожи.

— Спасибо, что сказал.

Ванцзи будто бы нехотя поклонился и вышел.

Сичэнь закрыл лицо руками и вздохнул, оперевшись локтями о стол. Четыре месяца до Совета кланов, да еще и в Цинхэ. Успеет ли он очнуться от этого кошмара к тому времени, прийти в себя? Последние два месяца его преследовали сны, видения из которых возникали перед глазами яркими вспышками, а фантомная боль от полученных в них ранений ощущалась еще несколько минут после пробуждения. Это утомляло и отражалось на Лань Сичэне внешне, заставляя беспокоиться окружающих.

Заклинатель отнял руки от лица и снова глубоко вдохнул, выпрямив спину в попытке успокоиться.

Визит Главы Юньмэн Цзян… Цзян Ваньинь скоро будет в Облачных глубинах. Нужно подождать всего один день. И целую ночь. Эта мысль угнетала.

Лань Сичэню нравился Ваньинь. Тот обладал прямотой характера и не любил ходить вокруг да около, все дела с ним решались быстро, без излишней мишуры традиций и этикета. Лань Сичэню нравился Ваньинь, потому что с ним у него получалось максимально близко подобраться к чувству доверия, способность к которому, как он думал, была утрачена уже давно.

С Цзян Чэном можно было разговаривать. Тот вел речь без раздражающей витиеватости, всегда по делу и брал слово только тогда, когда ему было, что сказать. Не уходил от вопросов. Не сыпал лживыми улыбками. На людях был резок и вечно недоволен, но не прятался. Не надевал маску доброжелательности. Это подкупало.

«Нравственный человек не красноречив, а красноречивый — лжец». Теперь эти слова как-то неприятно точно описывали жизнь Сичэня. Об этом не хотелось думать, но разум постоянно возвращался к мысли, что, быть может, это также значит, что Цзян Ваньинь честен с ним. Бесполезно хрупкая надежда, но такая притягательная.

Глава Цзян был умным и эрудированным человеком, но вести дружеские беседы почти не умел. Ему тоже было не с кем. Поэтому его неровный слог, когда речь заходила о чем-то кроме политики и заклинательства, очаровывал. Впрочем, тот быстро собирался. Иногда он в разговорах возвращался в те времена, которые любил, и, увлекшись, сбивчиво и немного громче нужного, с упоением рассказывал Сичэню о юношеских приключениях. Ваньинь был честным, властным и сильным. Искренним и в чем-то очаровательным. Свет и улыбка на его лице проскальзывали столь редко и неожиданно, что били в самое сердце. Человек-противоречие. Лань Хуань не переставал удивляться, как он вообще умудряется с собой сосуществовать.

Разгадывать Цзян Чэна было занимательно.

Сичэню было необходимо что-то новое, что даст ему глоток свежего воздуха. И кто-то новый. Кто-то, кто не будет напоминать ему о прошлом. Поэтому он подсознательно тянулся к Цзян Ваньиню, с ним было легко. Несмотря на свой твердый характер, он не напоминал Минцзюэ. А с Гуанъяо у него вообще не было общего. Навязчивые образы и воспоминания не всплывали в голове Лань Хуаня, когда он видел или разговаривал с ним, а тот никогда не упоминал события в храме или его братьев. С ним Сичэнь на время мог стать прежним собой.

А еще Цзян Чэн совершенно не умел лгать. Когда Лань Сичэнь указал ему на это, тот ответил, что в его жизни и без того полно лжи и неизвестности, чтобы добавлять в этот омут что-то еще. Мимика заклинателя отлично отражала все его мысли и даже больше, хотя, быть может, это видел только Сичэнь из-за своего богатого опыта в этом вопросе. В любом случае, в начале их более тесного общения эта черта была Лань Хуаню чрезвычайно удобна. Можно было заглянуть в глаза человеку и узнать, сколько правды в его словах. Позже мысль о том, что он считал это удобным, стала вызывать у него не самые приятные ощущения. Потому что Цзян Ваньинь вообще не мог быть человеком, которого можно было использовать для собственного «удобства». За каждой его привычкой стояла история, и зачастую она не была веселой. От каждой его черты, даже самой, на первый взгляд, неловкой, на самом деле веяло силой и стойкостью.

Самое страшное, или, быть может, завораживающее, заключалось в том, что какие бы жесткие мысли не приходили к нему в голову, как бы он ни старался внушить себе, что Цзян Ваньинь — чужой ему человек и должен оставаться чужим, если Сичэнь не хочет повторения истории, обо всем этом он забывал, стоило ему увидеть пурпурные одежды.

Несмотря на редкие встречи Глав кланов, Сичэнь и Цзян Ваньинь часто обменивались письмами либо встречались на территории Облачных Глубин из-за политической ситуации, сложившейся в заклинательском мире, когда Лань Сичэнь только вышел из уединения. Цзян Чэн находил весомые предлоги, чтобы наведаться в чужой клан. А еще он стал тем, кто регулярно вытаскивал Цзэу-цзюня на совместные ночные охоты, на которые тот не выходил довольно долгое время.

В какой-то момент Глава клана Цзян стал посещать Облачные Глубины немного чаще, чем позволял этикет. Это произошло будто случайно и без какого-либо контроля с обеих сторон. И политическая ситуация вдруг стала ни при чем, лишь иногда служа оправданием. Гусу неожиданно превратился в место встреч. Даже Цзинь Лин стал наведываться сюда чаще вслед за дядей. Впрочем, казалось, у него были свои причины. По счастью, Цинхэ Не вел себя в этом отношении более сдержанно, лишь посылая своих адептов на обучение.

Жизнь текла мерно и неумолимо, Лань Сичэнь продолжал выполнять обязанности Главы и посещал общие собрания, отвечал на приглашения, разбирался с делами мелких кланов, которым Гусу Лань покровительствовал. Заклинатели стали поговаривать, что Первый Нефрит, бывший всегда доброжелательным и снисходительным, стал больше походить на своего брата, утратил теплоту глаз. Стал жестче.

Но последствия всех событий и длительного уединения еще давали о себе знать. Бессмысленно долгие собрания Глав кланов душили. Он не стал вести беседу хуже, но теперь это напрягало значительно сильнее, чем раньше. Особенно сейчас, когда место Верховного заклинателя занимал Не Хуайсан, по каким-то причинам слишком часто, почти навязчиво, обращаясь с каким-либо вопросом к Лань Сичэню в неформальной беседе. Его будто хватали за горло невидимые руки, тянули к земле и сдавливали грудную клетку, хотя голос оставался ровным, а слова выверенными.

И тогда он чувствовал легкое скольжение рукава чужого ханьфу, будто бы случайно задевающего его холодные подрагивающие пальцы. Невидимые руки отступали, воздух становился свежее, наполняясь запахом подступающей грозы. Ваньинь каждый раз каким-то неведомым образом оказывался рядом и переводил внимание бывшего друга на себя.

Остался лишь один день, и скоро эта гроза будет здесь, в Облачных Глубинах.

Сичэнь, накинув на себя теплый плащ, вышел на улицу. Он направился в сторону сада, надеясь немного взбодриться и отвлечься от очередных бесцельных блужданий по воспоминаниям. Морозный воздух обжигал щеки и кисти рук, навевая странное настроение детского дурачества и баловства. Хотелось взять снег голыми руками, слепить из него снежок и зашвырнуть подальше без какой-либо цели, быть может, случайно сбив снежную шапку с сосновой ветки. С ясного лазурного неба сияло солнце, заставляя жмуриться от окружающей яркой белизны.

Блуждая по саду, Лань Хуань вышел на мостик, под которым сейчас был лишь заледеневший пруд. Он намеревался дойти до беседки, затаившейся меж заснеженных сосен на самом краю обрыва и бывшей ему частым укрытием. Одно из его самых любимых мест в Облачных Глубинах. Ровный слой снега, еще никем не тронутый, ярко поблескивал на солнце, отливая серебром. Он пышными шапками лежал на ветвях деревьев, запутавшись в сосновых иглах. Поистине прекрасная картина.

— Цзэу-цзюнь! — неожиданно громкий оклик выдернул его из умиротворенного созерцания. Довольно досадно, впрочем, он не тешил себя надеждой остаться в одиночестве надолго. Однако этот голос он хотел слышать меньше всех других. — Не ожидал вас здесь увидеть. Но раз уж мы встретились, могу ли я попросить вас пройтись со мной?

— Вэй Усянь. У вас есть ко мне дело? — едва поклонившись, Лань Хуань жестом указал в сторону беседки, приглашая.

— Ничего особенного, будем считать, что я заскучал и мне нужна компания.

— Честно говоря, верится с трудом, — Лань Хуань позволил себе полуулыбку. — Прошу вас, говорите прямо, — излишняя веселость Вэй Усяня никогда не раздражала Сичэня. В отличие от дяди, он относился к ней вполне благосклонно, считая, что в данном случае она никак не портит человека и не является следствием дурного качества. Было время, когда Сичэнь был готов проклинать эту свою благосклонность и Вэй Усяня в том числе, и продлилось оно больше тринадцати лет. Но сейчас Ванцзи был счастлив, а Вэй Усянь более чем искренне любил его, это видели все. А если что-то приносило счастье его брату, Лань Сичэнь был готов это принять, даже если не одобрял.

— Что ж, пожалуй, стоит. Лань Чжань сказал, что вы не спите. Вас что-то беспокоит?

— Ничего, с чем бы я не мог справиться, — Лань Хуань подавил усталый вздох. Его слишком часто об этом спрашивают в последнее время. Это даже начинает раздражать.

— Но, похоже, именно с этим вы не можете.

— Иногда мне кажется, что все было бы проще, не выходи я из уединения. Там не было тех, кто задавал вопросы. Простите мне эти слова.

— Цзэу-цзюнь, уединение не избавит от проблем, это всегда было лишь временным решением, вы сами это знаете. Более того, слишком продолжительное уединение нанесет вред. Завтра приедет Цзян Чэн. Что бы вас не тяготило, расскажите ему. Возможно, он единственный, кто сможет вам помочь.

— С чего вы взяли, что он должен?

— Лань Сичэнь. Вы можете скрывать это от кого угодно, но не от меня. В конце концов, чужие чувства я замечаю значительно лучше, чем те, что касаются лично меня, — «лучше бы было наоборот», мелькнуло в голове. — К тому же, у меня большой опыт, я такое вижу, — сказал он с ноткой лукавства в голосе.

Да, Лань Сичэнь и сам себе уже признался, что Цзян Ваньинь ему несколько ближе, чем даже друг. Это случилось слишком быстро и без его ведома. Но между ними ничего не было. Ни признаний, ни объятий, ни чего-то еще. Только беседы и ненавязчивые, будто случайные прикосновения. Этого было достаточно. Даже больше, чем можно было пожелать.

Сичэнь все еще старался соблюдать границы. Полное доверие кому-то — теперь сказка для него. Цзян Ваньинь чувствовал это и никогда не настаивал. Возможно, ему и самому так было удобнее. Подпускать к себе кого-то — действительно большая роскошь.

— Лань Чжань знает? — изо рта вырывались облачка белесого пара, который растворялся в воздухе, едва поднявшись к хвойным ветвям.

— Он заметил сам. Даже раньше меня.

— Понятно, — повисла пауза. Они уже добрались до беседки и теперь стояли в ней, смотря в заснеженную пропасть. Изящная постройка располагалась на самом краю обрыва, частично нависая над бездной. Отсюда открывался прекрасный вид на горы, чьи вершины были одеты в шапки такого же сосняка, как тот, что окружал двух заклинателей. Сичэнь раньше приходил сюда заниматься живописью. Вокруг была абсолютная тишина, которую нарушало только тихое дыхание мужчин и шелест одежд.

— Знаете, я волнуюсь о Цзян Чэне так же, как вы о своем брате, — тихо произнес Вэй Усянь. — Я знаю, что причинил ему много боли, и, возможно, говорить вам это будет лицемерно с моей стороны, но я не хочу, чтобы он был несчастлив. А он будет, если несчастлив будет тот, кого он любит, такой уж он человек. Пожалуйста, будьте честны с ним. Вдвоем вам, возможно, будет проще.

— Я вас понимаю, но не хочу нагружать его проблемами, которых у него и без меня вполне достаточно. Я даже не уверен, что с этим можно что-то сделать, в конце концов, душевные болезни нельзя вылечить, замотав сердце бинтами. И это действительно не вам мне говорить, в этом вы правы.

— Один вы все равно не сможете. Не мучайте себя и других, позвольте вам помочь. К тому же, вы не единственный, кому нужна помощь.

Ответом ему было молчание. Они простояли так еще некоторое время — на удивление долгая тишина для кого-то вроде Вэй Усяня. Стоило об этом подумать, как тот, шумно выдохнув, присел на перила, служившие последней преградой перед пропастью, и заглянул в глаза Лань Хуаня.

— Цзэу-цзюнь. В худшие времена своей жизни, теперь уже прошлой жизни, я был один, — то, что он говорил, никак не вязалось с широкой и будто бы доверительной улыбкой на его лице. — Вернее, я был уверен, что один. Но оказалось, это никогда не было правдой. Со мной были люди. Вэнь Нин, Вэнь Цин, А-Юань и многие другие. На моей стороне был Лань Чжань, пусть я этого и не видел, — на этих словах улыбка сошла с его лица, оголив отголоски боли, все еще жившие в его душе. — После того, как я… вернулся, после того, как полюбил Лань Чжаня, я понял, что, чтобы жить, нужен лишь один человек, который будет на твоей стороне. Мы часто одиноки потому что не видим тех, кто рядом. Иногда нужно лишь открыть глаза. Лань Сичэнь, у вас есть эти люди. Гораздо больше, чем один. Все они готовы вам помочь, и ни для кого это не будет в тягость. Все, что вам нужно сделать — открыть глаза и увидеть.

Легкий ветерок перекидывал волосы из-за спины Вэй Ина на его плечи, длинная челка была отведена с глаз, но, если бы он наклонил голову, она бы полностью закрыла его лицо. Сейчас его волосы были распущены, и лишь пара передних прядей сзади прихвачена извечной алой лентой. Если бы на нем не было белой зимней накидки Гусу Лань, казалось бы, что Старейшина Илина оказался здесь, перенесшись прямиком из времен последней войны. Впрочем, его лицо теперь во многом отличалось от прежнего, и лишь аура осталась той же. И все же было что-то в облике этого улыбающегося человека, за спиной которого — лишь бескрайняя пропасть. Что-то одинокое, вопреки всему, что он говорил.

— Не всем людям можно сказать все, — вновь заговорил он. — Скажите одному. Он приедет только завтра, у вас есть время, чтобы найти слова, — Вэй Ин встал, оправил накидку и уже пошел вон из беседки, однако его догнал непривычно холодный голос.

— Вэй Усянь, думаю, вы понимаете, почему я больше не могу безоговорочно верить в людей. Считайте это моей защитой, но я не так слаб, как все думают. Открывшаяся правда не подкосила меня, она позволила открыть глаза. Боюсь, я уже не тот, что прежде. Спасибо за совет, но не утруждайте себя переживаниями.

— Цзэу-цзюнь. Цзян Чэну можно верить, и, я думаю, вам это вполне известно, иначе бы вы не подпустили его к себе так близко в это время, — с задержкой обернулся он, сверкнув предостерегающим взглядом из-под длинной челки.

— Неужели? А откуда вам это известно? — Лань Сичэнь говорил с легким прищуром, что казалось угрожающим. Чужеродным на извечно мягком и благосклонном лице.

— Я знаю его всю жизнь.

— Я тоже знал. А потом оказалось, что не знал никогда.

— Он мой брат.

— Гуанъяо тоже был мне братом.

— Лань Сичэнь! — воскликнул Вэй Ин возмущенно. Ярость вперемешку с отчаянной просьбой. — Прекратите это! Вы не сможете жить один! Не сможете жить, никому не доверяя! Никто не сможет! Так придите же в себя, наконец! Вы мудрее меня, так увидьте же то, что у вас перед носом! Цзян Чэн любит вас. По-настоящему любит. Он хочет вам помочь, всей душой стремится уберечь от того, от чего вы сами не хотите избавляться, от того, до чего он никогда не сможет достать, если вы ему не поможете, — Вэй Усянь замолк, переводя дыхание, и заговорил уже тише. — Он мучает себя из-за этого. Вы его мучаете. Если он сколько-нибудь вам дорог… Подпустите его хоть немного ближе. Позвольте ему помочь. Если даже не сделаете шаг навстречу, то хотя бы остановитесь и стойте, прекратите убегать, дайте ему прикоснуться к вам, наконец. Он мечтает об этом, это видно каждому дураку, даже мне.

— Вэй Усянь. Вы и сами сказали, что я мудрее вас. И я отлично знаю, о чем каждый из нас мечтает. У меня тоже есть мечта. И заключается она в том, чтобы облегчить его ношу. Но для этого необходимо приложить определенные усилия. Сейчас же я способен лишь на обратное.

— Рассказав, вы сможете облегчить ношу. Вы должны знать, что Цзян Чэна нельзя оставлять наедине с собой и своими чувствами, он способен построить дворец без камня, сооружая его только из собственных сожалений.

— Да, я знаю, — новая усмешка на этом лице, вмиг растопившая лед, выбила Вэй Ина из колеи. Надолго ее не хватило, но теперь в голосе звучал уже не лед — иней. — Я услышал вас и благодарен. Но я вновь обращу ваше внимание на то, что многое изменилось. Я способен выстоять. В конце концов, решения я всегда умел принимать сам.

Что-то в том, как держался Лань Сичэнь, было не такое, как прежде. Перед Вэй Усянем стоял человек не сломленный — неколебимый, твердый, холодный и острый, словно меч. Внушающий чувство опасности.

Вэй Ин усмехнулся, полушутливо поклонился и зашагал прочь почти вприпрыжку. Пожалуй, с Лань Сичэнем все будет в порядке. До тех пор, пока есть чему растопить лед.

***

Вечером взошла луна, освещая снег безразличным белым светом. А тот лишь благодарно переливался в ее лучах ярче жемчуга и сотен драгоценных камней.

С приходом темноты заметно похолодало. Воздух стал прозрачнее, чем обычно, приобрел совершенно необыкновенный свежий зимний запах. В такие ночи особенное удовольствие — смотреть на небо, утопая в его синеве. Звезды сияют столь же ярко, как снег под ногами, будто соревнуются за звание прекраснейшего зрелища. Ощущение бескрайности мира захватывает душу, одиночество сметает волной вдохновения и легкого интереса. Что там дальше? За пределами человеческого взора?

Время отбоя уже прошло, но Лань Сичэнь, обернувшись плотнее в теплую клановую накидку, привалившись к деревянной колонне, сидел на ступенях перед открытой дверью, ведущей во внутренний двор, и просто смотрел на небо. Он провел так последние три часа, ни о чем не думая и любуясь видом. Его окутало легкой полудремой, глаза закрывались будто сами собой, и бороться уже не представлялось возможным. Глубоко вдохнув, Сичэнь поднялся на ноги, отряхнул накидку от снега и вошел внутрь, притворив за собой дверь. Он надеялся, что сегодня ему удастся хоть немного поспать.

Лань Сичэню почти каждую ночь снились кошмары. И каждый раз разные. В одних умирал он, в других — его названые братья, и чаще всего — от его рук. Раньше ему тоже снились сны, но он не помнил их содержания, а наутро оставались только вязкость мыслей и ощущение, будто он что-то потерял. А еще — непонятная тревога или грусть, преследовавшие весь оставшийся день. Сейчас же не помогали даже успокаивающие сердце и дух мелодии и медитации, призванные упорядочить мысли.

Накинув на себя ночные одежды, Лань Хуань снял лобную ленту и, аккуратно свернув, положил на столик. Немного задержав на ней взгляд, он приподнял одеяло и лег на кровать в предписанной правилами позе. Вопреки сознательному нежеланию и даже боязни засыпать, сон пришел быстро, стоило закрыть глаза.

Темно и душно. Пространство тесное, не дающее пошевелиться. Он лежит, ощупывая стены, что его окружают: они совсем близко, легко согреваются от прикосновения. Дерево. Перед самым носом тоже стена — на расстоянии ладони.

Гроб. Слово — вспышкой осознания в голове.

Он пытается привести дыхание в порядок и не паниковать. Открыть крышку не выходит. Нужно попытаться позвать тех, кто может быть снаружи…

Отчаянные крики вырываются из горла лишь сиплым дыханием. Он понимает почему: шею с силой сжимает чья-то холодная рука. Стоит осознать, как тело придавливает чем-то невыносимо тяжелым и таким же холодным. В поле зрения появляется бледно-серое лицо, до боли знакомое. Мертвое. Стеклянные глаза смотрят сквозь, шею сдавливает сильнее.

Тяжело. Душно. Больно. Легкие обжигает огнем, из глаз — слезы.

Он пытается что-то произнести. Докричаться до человека, которого когда-то знал, но изо рта рвутся лишь хрипы. В ушах шумит кровь, мир поглощает синева ночного неба. Последнее, что он слышит — треск собственной ломающейся шеи.

Лань Сичэнь распахивает глаза и вдыхает глубоко и резко, давясь воздухом. Он переваливается на бок и приподнимается на локтях, пытаясь отдышаться. Судорожный кашель дерет глотку, воздуха все еще не хватает. Он хватается за шею и старается вдохнуть медленно и глубоко.

Всего лишь сон. Все в порядке.

Постепенно он приходит в чувство и встает с кровати, чтобы выпить воды. Пожалуй, ложиться Сичэнь сегодня больше не будет.