Дань

В первый же день пира, стоило ночи беспросветным покровом опуститься на мир, на каменный мост вместе с тьмой ступил конь. Вороной, словно сотканный из теней.

Тяжелой поступью он шел по каменному пути, перекинутому над рекой, затихшей будто в ожидании. При каждом шаге высекал он искры своими подковами. Сбруей ему служила тяжелая цепь. А всадник его был в доспехах, что повидали не одну битву, и в разорванном плаще, что при тусклом свете фонарей, покачиваясь в такт мерного шага коня, походил на сложенные кожистые крылья.

Дойдя до ворот, всадник остановил своего коня и, запрокинув голову, изрек из-под своего шлема:

– Как поверенный семьи Базальт, я требую: отворите ворота.

Но никто из сторожевой башни не спешил спускаться, чтобы впустить пришедшего.

– Как поверенный семьи Базальт, я требую: отворите ворота, – повторил он чуть громче.

Огонь зажегся в окне башни. И свет его мигал: то исчезал, то появлялся вновь, – сигнальный. Ответ пришел им из окон замка такими же огнями. В конце концов, из башни донесся дрогнувший крик:

– Семьи Базальт нет среди приглашенных на торжество!

Конь топнул, фыркнул, мотнул своей головой.

– Как поверенный семьи Базальт, я требую: отвори…

Стрела пронзила нагрудник всадника. Еще одна вонзилась ему в плечо. Конь встал на дыбы, заржав, – и следующая снесла всаднику голову. Шлем ударился о твердую землю, и из него выкатился голый череп. В пустых глазницах вспыхнуло пламя, челюсти распахнулись, и до стражей в башне донесся хохот. Раскатистый, леденящий, пронизывающий своим холодом до глубины души.

– Я передам ваш ответ семье Базальт, – изрек череп и, сомкнув челюсти, казалось, осклабился в усмешке.

Всадник, наклонившись, поднял череп. Водрузив его себе на шею, он развернул коня и неспешно направился по мосту, вскоре исчезнув в тенях.

На вторую ночь торжества вместе с тьмой, опустившейся на мир, на мост с реки поднялся густой туман, поглотивший все вокруг – и свет, и звуки. Но гнетущую тишину нарушил плач. Стоны, казалось, доносились отовсюду, а вдали – в глубине тумана – появился слабый огонек. Он подрагивал, но плыл вперед, становясь все ближе и ближе. И чем ближе подступал ореол света, тем громче становился плач, а над огнем проступали очертания. И вот из тумана шагнула фигура, накрытая белым полотном – белым, как и сам туман. Лишь костлявая рука выглядывала из-под одеяния, держа тяжелый фонарь, покрытый инеем.

– Как пове-е-е-еренный семьи База-а-а-альт… – завыла фигура, дойдя до ворот, – я тре-е-е-ебую: отвори-и-и-ите воро-о-о-ота…

Но заунывный вой приковал всех стражей к месту, а воздух вокруг затрещал от хлада.

– Как пове-е-е-еренный семьи База-а-а-альт я тре-е-е-ебую: отвори-и-и-ите воро-о-о-ота… – вновь провыла фигура, и иней покрыл доспехи стражей.

Но один из них все же смог сдвинуться и вырваться из нараставшего ледяного плена и бросился к очагу, у которого они грелись в хладные ночи, и погрузил в тлеющие угли свои заледеневшие руки.

– Как пове-е-е-еренный семьи База-а-а-альт…

Страж сорвался к окну и сбросил вниз на фигуру вырванные из очага угли. Часть из них потухла, ударившись о холодную землю, другие – прожгли полотно, и один все же ударил по костлявой руке, выбив фонарь, что со звоном разбился и потух.

И крик, полный боли, разрезал ночь.

– База-а-а-альты узна-а-а-ют… – завыла фигура, срываясь на плач. – Узна-а-а-ют о вашем отве-е-е-ете…

Продолжая выть и стонать, фигура внизу скрючивалась, отступая от ворот, и заворачивалась в свое белое одеяние, словно становясь все меньше и меньше, пока не растворилась в тумане.

На третий день празднества стражи с ужасом ожидали наступления ночи, наблюдая за алеющим горизонтом. Как вдруг по мосту пронеслась карета. Кучер подгонял коня, словно пытался обогнать солнце. Стража поспешила спуститься, отворить ворота, чтобы впустить припозднившегося гостя.

Карета остановилась у ворот, рыцарь замка бросился к ней и, отворив дверь, протянул руку, чтобы помочь покинуть экипаж. Но в его поднесенную руку был вложен камень – драгоценный, о чем говорила его огранка, хоть и грубая, и отражения света в его глубинах. Миг – и рыцарь закричал, завыл от боли: камень с шипением вплавился в железную рукавицу.

И из кареты вышла фигура. Один лишь взгляд на накидку: салоп из шелка ночи с узором из паутинной нити, вспыхнувшим огнем в лучах закатного солнца, – говорил, кто перед ними. Рука взметнулась вверх, и молния из ниоткуда стрелой пронзила сторожевую башню и расколола ее. Дробленый камень рассыпался по всей округе, обрушившись на стражей, снося одним головы, пронзая другим грудь, погребя под собой многих.

Не проронив ни слова, ни разу не оглянувшись, она прошла мимо павших к замку. Тяжелые двери сами отворились перед ней и, войдя в торжественный зал, фигура приковала к себе все взгляды, вмиг наполнившиеся ужасом: семья Базальт веками стяжала себе славу отнюдь не тех, кто лечит.

Пройдя вперед сквозь расходившуюся, словно волны, толпу, фигура поклонилась королю столь грациозно, что никто не смог сдержать своего восхищения.

– Базальт! – натянул улыбку хозяин пиршества. – Вас не ожидали. Какими же судьбами?

– Тезаурус Базальт скончался, – объявила гостья.

Шепот прошелся по гостям вечера. Так это правда: Базальт – сам Тезаурус Базальт – скончался!

– Зная о вашем горе, мы не стали слать вам приглашение на бал, – произнес король. – Но раз вы здесь…

– Я пришла получить положенную нам дань.

Король выронил свой бокал. Красное, как кровь, вино растеклось по начищенному до блеска полу.

– Как того требует давний уговор, за смерть вы платите жизнью. И дань должна быть золотых кровей.

– Нет! – королева бросилась к стоявшей рядом с престолами колыбели, выхватив оттуда ребенка, в честь рождения которого и был начат пир.

– Вы вольны отказаться, но тогда и мы вольны от клятв, – Базальт одарила королеву холодным взглядом и вернула свое внимание к молчавшему королю: лишь заходившие желваки выдавали его истинные чувства.

– Но раз вы последний в своем роде, мы готовы дать вам отсрочку.

Осознание поразило всех.

– У вас есть три года и три ночи, чтобы предоставить положенную нам дань. Иначе побратимству наших семей наступит конец.

И вновь поклон. Столь изящный, что никто и не заметил, как накидка слилась с блестевшим полом и гостья растворилась в никуда.