Ветер с моря кличет о гостях, завывает в тёмных волнах.

— Здесь все рассветы пахнут кровью, — говорит Казуха, и от недавнего пробуждения у него слезятся глаза.

— И закаты.

— И закаты.

Странник сидит с ним рядом и смотрит на солнце, не моргая. То неестественно красное, и от картинки этой живот крутит. Образина, не иначе.

Инадзума всегда была для странника чужой.

Странник что-то потерял.

Он стискивает зубы, но не может понять, потому что Казуха его отвлекает, потому что каждый раз перевод внимание на себя. У него в волосах серебро с вырверком красно-кленового, а руки приноровились к картам и к игре в маджонг со ставками.

— Иназума полна скорбей, и я будто слышу каждую из них, — шепчет Казуха и поворачивается к морю. — А море меняется стремительно, точно очертания облаков. В плавании дышится легче, думается легче. Сердце не сковано долгом, потому что есть лишь один долг — быть себе верным. Я всё меньше чувствую тягу к дому, будто корни, что держали меня у земли, совсем сгнили.

Страннику хочется сказать, что Казуха глупый, и хватит уже говорить о ерунде. О важном они больше не говорят. Но странник почему-то следует за ним покорно, точно пёс.

Нива умер слишком давно, чтобы цепляться за него. Так почему странник не может отпустить?

Они ходят по улицам проклявшего их города. Они дышат этим чужим воздухом.

— Хороший чай, пусть сейчас и не сезон, — бормочет Казуха ему прямо под нос, сидя слишком близко. — Слабый аромат. Но я всё равно предпочёл бы саке. Почему ты в последнее время тихий? У меня чувство, что я слишком много говорю.

— Хочу тишины и уединения.

— Я тоже самое говорю Бэйдоу, но она гонит меня общаться с командой. Конечно же Алькор стал мне семьёй, но моряки зачастую не обучены манерам. Нет смысла их винить. Порой это забавно.

Странник не отвечает.

В мыслях — бардак. Монологи Казухи утомляют.

— Я иду навестить друга, — говорит, не может угомониться. — Хочешь со мной?

Казуха не произносит ни слова, пока они не дошли до могилы.

— После его смерти ничего не изменилось. Солнце всё также встаёт на восходе, звёздное небо не падает, море не высыхает, а ветер не перестаёт петь. Мне казалось нечестным, что порядок вещей оставался нерушимым, когда у меня вставал ком в горле. Для вселенной он не представлял ценности, как и для богини.

Казухино ясенное сердце украдено смертью. Мальчишка-дровосек так и ходит по свету, убегает вместе с ветром, не останавливаясь надолго ни на одном месте. Только такой и смог отразить удар повелительницы гроз, только он мог выдержать её холодный мёртвый взгляд, от которого холодеет на сердце, ведь если в грудной клетке пустота, то и холодеть нечему.

И страннику знакомы эти полуприкрытые тёмные глаза, будто померкли они, будто пусты, как окна заброшенного дома. Странник сам когда-то видел такие в зеркале.

Над ними — храм Наруками — возвышается молчаливо и холодно, точно взгляд самой богини. Казухе многое напоминает о Томо. Например, улочки города, кошки, песчаные берега и саке. Казуха выливает прозрачную жидкость на могилу.

Инадзума стала для Казухи чужой.

— И на месте упавшего листика, вырастит новый, — говорит он.

Он садится на землю рядом с могилой. Он плакать не может. Никогда толком не мог. Наверное от того, что с детства учили — слёзы слабость. Что глупости это, ведь что-то исправить можно лишь действиями.

Но род свой он не сберёг, как бы не старался. И Томо не спас.

И глядя на лицо странника, он видит её лицо.

Казуха медленно поднимается и смеётся. Смеётся звонко, с таким видом, будто пережитое значение не имеет, точно он на свет родился заново и горестей никаких не изведал, будто всё, что до этого было — не в счёт. Будто всё забыл, будто думал лишь о будущем, о море, о ветре и сиянии звёзд. И будущее представляется ясным и простым. Нужно купить гостинцы и лучшее саке, ведь на Алькор без гостинцев возвращаться — капитаншу гневить. Нужно дышать, ведь дыхание важнее слёз, при правильном дыхании можно всё пережить, потому что иногда ничего другого не остаётся — только дышать. Жить, в общем, нужно. И нечего о былом грустить, потому что прошлое отдано под залог, а настоящая жизнь идёт своим чередом. И после каждой смерти мир не остановится, пусть хоть каждое живое существо испустит последнее дыхание.

Странник смотрит на него, как на помешанного, а Казуха смеётся громче.

— Ещё наплачемся с тобой, — говорит он и прикрывает глаза.

Казуха больше не хочет отдавать залог ради будущего. Он сейчас хочет жить.

— Ты мне кое-кого напоминаешь. — Странник невольно кривится. — Она добрая такая. До тошноты.

— Доброта разная бывает. Бывает из жалости, бывает от выгоды, и даже от жестокости бывает. У неё она, наверное, от сердца, потому что иначе она не может.

— Почему ты так уверен, что она добрая?

— Потому что в твоих словах нет презрения. У тебя рука не сможет подняться искренне отзываться пренебрежительно о доброте.

Горьковато пахнет гнилыми листьями и влажной землёй. Казуха выливает последнюю каплю саке на могилу. Его улыбка это обоюдоострый клинок, кто знает, что за ним скрыто. Истинные чувства он убирает в карман и редко о них не вспоминает. Только о море всегда помнит.

И когда его зовёт море — он к нему возвращается. А оно никогда не замолкает.

И день клонится к ночи. И месяц режет небо насквозь, и рана струится фонтаном звёзд.

И каждый близкий морю, знает, что у моря тысяча лиц, и никогда оно не показывает одну маску два дня подряд. Сегодня море напоминает живой огонь, что беспокойно желает достать до неба, но не имеет на это права.

Казуха в этом гомоне слышит, как подходит Бэйдоу.

— Тебе не одиноко? — она спрашивает будто невинно, будто не следила за ним с месте рулевого, будто специально не подозвала матроса, чтобы тот её подменил, чтобы она сейчас стояла и смотрела на Казуха беспокойно.

— Звёзды светят друг от друга в отдалении.

— Но люди не звёзды.

— Но умирают — как звёзды. В одиночестве.

И Бэйдоу нечего ответить.

Казуха понимает, что Бэйдоу его совершенно не понимает. Её слова сочатся скорбью, но в самом Казухе нет её ни капли. Он думает, что люди незаслуженно уделяют той чрезмерное внимания. Что в сущности есть скорбь? Сожаление?

Казуха не знает сожалений. И долгих обид тоже не знает. Он ведь и властительницу гроз простил.

И что с того, что у странника её лицо.

— А он где?

Бэйдоу показывает пальцем на верхушку мачты.

— А здорово вы с ним спелись, Казуха. Будто знаете друг друга лет сто.

— Он меня точно знает.

Странник не оборачивается, когда Казуха лезет к нему по канату. Не оборачивается, когда Казуха обнимает его и исступлённо целует в щёки чуть ли не до слёз.

— И что ты по твоему делаешь?! — странник восклицает с обидой, с горечью на языке. — Совсем дурной? Жить надоело?

Ни движения. Странник не отталкивает, не лезет целовать в ответ. Казуха тянет свою тёплую ладонь к его шарнирной, и они переплетают пальцы. И Казуха говорит:

— У меня чувство, что мы с тобой целый век прожили. А на самом деле лишь

три

благословенных

дня.