Иззи настороженно смотрит на Стида, мать его, Боннета, ползущего в капитанскую каюту. Руки трясутся, на нем лица нет — оно серое, как посмертная маска, словно он готов вот-вот свалиться без чувств, как трепетная барышня, перетянутая корсетом… Смешно. Жалко. И все же Боннет находит силы улыбнуться команде и слабо взмахнуть рукой, словно король на параде. Команда смеется, обсуждая налет, счастливо скидывает бесполезные связки чеснока, и Иззи позволяет себе короткий лающий смешок, когда Джим устраивает соревнование по метанию чеснока в море.

А Иззи следит за капитаном. Стоит Стиду повернуться к двери, лицо мертвеет, меркнет, словно кто-то потушил солнце. Иззи словно натасканный пес. Он знает, что будет дальше, но Стид не из тех, кто будет орать и калечить людей, когда ему плохо. Стид пытается не разрыдаться, и Иззи теперь знакомо это скребущее наждачное чувство в груди.

Боннет столько говорил о доверии и принятии, а теперь не хочет показываться команде в таком виде. Ну и идиот.

Стид застрелил того солдата — повернулся и выстрелил прямо промеж глаз, разнес лобную кость, забрызгал все красно-серой жижей. Тело свалилось на палубу, трясясь. Судя по распахнутому в немом крике рту, Боннет и сам не хотел, собирался только припугнуть, но палец дернулся. Иззи лениво убрал почти выхваченную саблю в ножны, хмыкнул… и заметил, как Боннет дрожит, несмотря на распаренный солнечный день.

Убивал он кого-то прежде? Едва ли. Стоило переживать из-за ублюдка, который чуть не воткнул ему в спину нож? Вряд ли. Иззи бы забыл, ступив на родную палубу. Но Стид — совсем другое дело. Иззи проскальзывает за дверь быстрее, чем успевает подумать; он только краем глаза замечает белесую фигуру Эдварда, слышит мелодичный перезвон кошачьего колокольчика и торопливо захлопывает починенную дверь, еще пахнущую опилками. Иззи представляет, что Эд может поведать об убийствах. Боже, блядь, нет.

Иззи хочется уйти, сбежать в свой темный тихий угол и отдохнуть, помазать ноющий обрубок ноги, но он шагает по тихому тоскливому коридору. Нога стучит, словно отмеряя ритм. Он кидает взгляд на обезображенную картину, которую никто не потрудился убрать. Заходит в каюту капитана, смотрит на Боннета, упавшего на стул, болезненно обхватившего себя руками, и остается. Тихо хмыкает, притворяя дверь. Плечи Стида трясутся, и это… пожалуй, не настолько приятно, как Иззи представлял.

— Что, это из-за убийства, Боннет? — негромко уточняет Иззи. — Как ощущения?

— Отвратно.

Он тихо смеется. Нельзя быть пиратом, не обагрив руки.

— И раньше ты никогда?..

— Не видел это так близко, — слегка заторможенно отвечает Стид, возможно, думая о полыхающем корабле, полном таких же напыщенных аристократишек, как и он. — Я выстрелил ему в лицо. Я видел, как его мозги разлетелись по палубе!

— Не самая моя любимая часть, — спокойно кивает Иззи.

Он проходит к небольшому шкафчику, привычно открывает дверцу, сдвинув щеколду. Приятное щелканье — и вот в его руках уже бутылка коньяка. Во время абордажа Боннет первым делом хватается за яркие тряпки и за крепкое дорогое пойло, и второе Иззи однозначно одобряет.

— Он ужасно много стоит! — говорит Боннет.

— Славно. И я не собираюсь пить его в одиночку, — замечает Иззи, подталкивая к нему по столу низкий граненый бокал.

— Хорошо… Ну, из-за твоих… проблем с алкоголем, — сдавленно заканчивает Стид, потому что, вероятно, Иззи выглядит как человек, который готов отгрызть ему лицо — за то, что лезет не в свое дело.

У него проблемы с собой, алкоголь лишь помогает забыться ненадолго и смириться с тем, как дрянна эта мерзкая действительность. Как отвратителен он сам, загубивший все, что мог. Возможно, Боннету именно это и нужно. Потеряться, не думать.

— Убивать сложно. Когда-то я верил в бога, а ему не нравятся убийства, — вспоминает Иззи, когда Стид горько усмехается, видимо, думая о том, как легко сабля в руках Иззи взрезала людские тела. За ним тянется кровавая полоса убийств, словно трупы все еще ползут за Иззи. Теперь он, по крайней мере, знает, что люди чувствуют перед смертью.

— Израэль, — кивает Боннет, немного отпивая коньяк. Рука трясется; это раздражает. — Тебе не нравится, когда тебя так называют?

Он пожимает плечами.

— Ты тут капитан. Тебе решать, как и кого называть.

— И все же?

— Иззи. Из. «Ты, тупая псина». Можешь выбрать, что тебе по душе.

Ядовитый шепот Черной Бороды снова заливает уши. Отрезанную ногу простреливает болью, и Иззи неловко перекладывает протез. Он забыл, каково чувствовать себя в безопасности на «Мести», но вместе со Стидом возвращается какое-то забытое, спокойное чувство, словно корабль рад своему капитану. Дышится легче, а тьма из углов, смотревшая в душу, испаряется.

Стид задумчиво вертит в руках бокал, глядя на блеск янтаря за гранями. Это даже красиво — или Иззи слишком устал, если продолжает лениво наблюдать за переливами дорогущего пойла, стоящего дороже его шкуры.

— Мать была верующей. Она раздавала священникам пожертвования, — рассказывает Иззи, чуть прижмурившись. В каюте капитана теперь тоже тепло и светло, горизонт загорается закатом, и его немного размаривает, клонит в сон. Он рассказывает — словно сказку. — Нам нечего было есть, а она все отдавала. Хотела купить себе место в раю, но едва ли у нее были грехи. Когда я оказался в море и впервые выстрелил в человека, я вспомнил, как она молилась по вечерам. Подумал, что непременно попаду в ад.

Он и побывал в аду. Иначе это никак не назвать.

— Никогда не думал об этом с такой стороны, — хмурится Боннет, между светлых бровей собирается морщина.

— Уже поздно. За содомию в ад попадешь быстрее, чем за то, что вышиб какому-то остолопу мозги, — почти что ласково успокаивает Иззи. — Я бы об этом не беспокоился.

— Я не!.. Мы не… — сердито задыхается Стид, сверкая глазами. Почти что пьян — ему на пользу. Иззи опрокидывает в себя второй бокал, коньяк остается горечью на языке.

— Боннет, блядь. Я не хочу знать.

Стид смеется — теперь его голос звучит не так наигранно. Он трясет головой, запускает руку в волосы, окончательно превращая уложенные золотистые кудри в нечто безнадежно лохматое. Иззи одобрительно кивает, покачивая рукой с бокалом. Они все здесь — люди один хуже другого, так что нечего переживать о каком-то пристреленном солдате.

— Если захочешь обсудить убийства, я к твоим услугам.

Ему скучно — это, пожалуй, хорошее оправдание.

— Ты так легко об этом говоришь…

— Он пытался тебя зарезать. Тут уж так: или он тебя, или ты его, — рассуждает Иззи. — Я знал, что у всего, что я делаю, есть какой-то смысл. Цель. Это помогает не сойти с ума.

Ему не хочется вспоминать, как кровь заливала палубу и хлюпала под сапогами. Слепым взглядом Иззи смотрел на растерзанную команду, словно на нее выпустили всех ебаных бесов из ада. Первый корабль, на который они наткнулись после того, как Боннет исчез. После того, как Эд сошел с ума.

— Как ты? — спрашивает Боннет.

Чуткая чувствительная мразь, отлично умеющая читать по глазам. Сейчас самое время сбежать, но Иззи заставляет себя остаться — и коньяк играет в этом не последнюю роль. Он угрюмо молчит — он подбирает слова. Он все еще не знает, кто он такой. Часть его отрубили и заменили новой. Есть, над чем подумать.

— Я хотел узнать, как вы ладите с Эдом…

— Никак. Мы не говорили, — сипит Иззи.

Боннет тихо кивает:

— Да, знаю. Это… было одно из условий, которые я поставил, когда мы договаривались. Он не будет подходить к тебе, если ты, конечно, сам этого не захочешь. Если тебе нужно будет с чем-то помочь или…

Возможно ли быть на одном корабле и никогда не сталкиваться? Иззи видит Эда каждый день. Его сломленный, растерянный призрак, который пытается научиться не причинять боль. Спроси кто Иззи, уже слишком поздно, но ведь и он когда-то только и умел, что ранить и грызть всех, кто был рядом.

— Я не думаю, что это сработает, Боннет, — устало говорит Иззи. — Я видел это множество раз. Тебе кажется, что все нормально, что он справляется, что он… похож на человека. А потом что-то происходит, и ты снова стоишь по колено в крови, а он ведет корабль прямо в шторм.

— Команда согласилась дать ему второй шанс, — напоминает Стид, словно это не его прихоть. Не его больная несчастная блажь, так и не разбитая всей этой жестокостью. — Если бы ты был против, мы бы высадили Эда в ближайшем порту.

— Я?

Сквозь муть пьяных воспоминаний Иззи нашаривает их зыбкий разговор. Он толком не помнит, с кем именно говорил: со Стидом, гальюнной фигурой обезглавленного единорога или с коньяком.

— Ты же первый помощник, твое мнение должно учитываться.

Иззи только отмахивается.

— Нет. Боже, ты не понял? Из, ты наш первый помощник, — слабо улыбается Стид, мать его, Боннет. — То есть мой. То есть — нашей команды.

Иззи издает неопределенный скрипучий звук. Он словно весь сделан из старого дерева, не только его новая нога. Он часть корабля, он вечно следует за Стидом, следя, как бы он по собственной глупости не помер или не уничтожил то малое, что у них имеется. Последние дни он провел рядом, натаскивая этого идиота, но он не думал… не мог представить.

— У меня неважный послужной список. Вряд ли ты захочешь…

— Ты спас команду. Ты лишился ноги ради них. Я не мог мечтать о лучшем человеке, — неожиданно серьезно говорит Боннет, глядя на него честными синими глазами, и Иззи охота завыть. — Они любят тебя и хотят, чтобы ты остался на своем месте.

— Я мог бы сделать больше.

Он повторяет себе это день за днем, снова и снова. Он мог бы быть лучше — и ничего этого не случилось бы, никто не был бы ранен или покалечен. Он позволил бы резать и пытать себя сколько угодно, но не мог смотреть, как Эд уничтожает команду. Словно он безутешный призрак, которому нужно было убить, замучить и сожрать все живое и теплое на этом корабле.

Стид поднимается — его чуть пьяно ведет.

— Не смей меня трогать, Боннет, бога, блядь, ради, я!..

Иззи смиряется. Может, это коньяк, может, теплые руки Стида. Он позволяет прикасаться к себе только команде, но Стид — тоже команда. От его рук пахнет морской солью, порохом и — совсем немного — каким-то дорогим душистым мылом, может быть, с лавандой. Иззи вздыхает, когда рука скользит в его волосах, чуть поглаживает, словно чешет за ухом дикого кота.

— Ты пользуешься тем, что на одной ноге я быстро не убегу, — отвлеченно говорит Иззи.

— Вовсе нет! Иззи, если ты не хочешь быть первым помощником, ты можешь сказать, — обеспокоенно замечает Боннет. — Я понимаю, что это сложно, но команда тебя ценит… Чего ты хочешь? — задумчиво спрашивает Стид.

Он не знает. Раньше он хотел следовать за Эдом, но теперь?..

— Несколько дней назад я хотел прострелить себе башку. Но не вышло. Дальше я пока не решил, но эта команда — не худшее, что могло со мной случиться.

Он дал бы себя убить ради них. Несколько раз.

— Я рад… подожди, ты хотел застрелиться? — испуганно переспрашивает Боннет. — Я думал, это царапина из-за шторма… Или из-за драки…

Иззи молчит, поджав губы. Побелевший шрам выдает его с головой. Боннет все не отлипает с объятиями, и он позволяет себе расслабить плечи, откидываясь на стуле. Стид держит равновесие — не дает упасть. Занятно.

— Это всего лишь пуля. И она пролетела мимо. Хватит причитать.

Стид не называет его слабым, не усмехается презрительно, не бьет, не заходится криком. Стид нуждается в его помощи, и он неплохой ученик, если честно признаться; получше, чем Иззи встречал. Умнее, чем пиратский сброд. Изнеженность аристократической жизни сползает с него, как старая змеиная кожа. Иззи с затаенным стыдом признается, что ему нравится их жизнь в последние дни: они понемногу чинят «Месть», закупаются провизией на мелком острове, совершают небольшие набеги на английские корабли. Ничего не происходит. Он почти что счастлив.

Стид, мать его, Боннет совсем не похож на капитана. Иззи — на его первого помощника.

И все же они здесь, на своих местах.