— Иззи! — жизнерадостно заявляет Боннет, вынырнув из-за мачты. Теперь он тоже появляется неожиданно, словно охотится на него, и Иззи готов проголосовать за появление второго кошачьего колокольчика на борту. — Ты не говорил, что умеешь петь! — выпаливает Стид.

Это не звучит как упрек или обвинение, поэтому Иззи решает, что можно не сбегать. Он сдавленно вздыхает; что ж, у кого-то утро явно более бодрое, чем у него. У него в висках все еще стучит и ноет от похмелья — похоже, все-таки придется признать, что он стареет. Уже не получится ранним утром после всеобщей пьянки нестись на абордаж в первых рядах.

Выносить до отвратительного сияющее лицо Стида Боннета тоже не получается.

— Ты не спрашивал, а я не говорил, — хмуро отвечает Иззи.

— Да, но…

— Это был бы очень хреновый разговор, не находишь? «Как дела, Иззи?» — «Кстати, я умею петь, капитан!»

Чтобы сбежать от этого проклятого (и дело не в костюме!) Боннета, ему хочется придумать себе какое-то неотложное, жизненно важное занятие, но Иззи уже раздал поручение команде с утра пораньше. Люциус разбирается с корабельным журналом и прикидывает вместе с Питом (разлучать их — себе дороже) и Роачем, сколько им понадобится провизии, Френчи, Джим и Арчи занимаются такелажем… Вдалеке Иззи замечает мелькнувшего Олу, который мог бы спасти его и увлечь капитана разговором своим тихим проникновенным голосом, но Будхари словно чует что-то неладное и поспешно скрывается в трюме… Точно — Иззи сам параноидально отправил его проверить пороховой отсек, чтобы убедиться, что от следующих пиратов, пришедших по их головы, они смогут отбиться.

— Иззи, все в порядке? Ты какой-то странный, — замечает Боннет, от которого не укрывается его мечущийся взгляд.

— Да, капитан. Это все?

— Нет, я хотел поговорить.

О пении. Он хотел поговорить о пении. Иззи кривится, словно у него болят зубы.

— У тебя очень красивый голос…

— Боннет, не пизди. Я звучу как простуженная чайка, спасибо, у меня нет иллюзий на этот счет. Оставь свои… сладкоречивые выступления для кого-то другого.

— Выступления! — ликующе повторяет Стид, словно не слышит всего остального. Ветер ерошит его волосы, превращая его в портрет романтического героя. Ужасно, просто отвратительно. Нормальные люди не должны сиять изнутри. — Я просто подумал, что ты мог бы петь для команды. Им очень понравилось твое выступление на празднике, так что…

— Ты просто устал читать им сказки, — ехидно перебивает Иззи.

Это… странно. Он помнит, как они улыбались и хлопали, как Джим одобрительно смеялись, а Крошка Джон весь вечер твердил ему, что это лучшее выступление в его жизни. Остальные тоже не были против, и Иззи разошелся на две песни сразу, хотя прежде никогда не позволял себе… Но ведь все они были пьяны — в стельку, в хламину пьяны, и он вместе с ними, их голоса гремели и звенели, как фейерверки над «Местью».

— Мне… нравится искусство, — говорит Стид, словно пытается подловить его. Или приручить, как дикого зверя. — Когда-то и меня пытались научить петь — ну, знаешь, всестороннее образование для английского джентльмена. Получалось у меня в лучшем случае «сносно», но ты… ты словно родился, чтобы петь.

Корабль — не место для веселья. В королевском флоте шанти были не в чести, говорили, что это удел грязных пиратов, которые распевают похабные вирши, а выводить несколько арий и церковных гимнов, которые Иззи знал, было бы странно. Когда он попал на корабль к Черной Бороде, быстро понял, что из всех его умений тут лучше всего приходится талант резать людей. Быстро, болезненно, чтобы выпустить побольше крови — Иззи по-всякому умел. Остальные его дарования Эда никогда не волновали. И, даже если он слышал, как Иззи мурлычет какой-нибудь мотивчик себе под нос, занимаясь какой-нибудь монотонной работы вроде вязания такелажа или чистки оружия, предпочитал не спрашивать.

И вдруг Стид Боннет решает поговорить с ним о его талантах. Точно — воспоминание приходит вспышкой, болезненно, разрывающей голову. Прежде чем все пошло по пизде и Эд свихнулся, он болтал что-то о конкурсе талантов! Иззи разбирает смех.

— Я думал, ты только в книжках и копаешься, — замечает он, стараясь увести Боннета мыслями подальше. — В этих напыщенных строчках поэтов, которые с женщиной-то никогда не говорили, но строчили любовные стишки.

— Нет, я… — смущается Стид. — Мне разное нравится. Скажем, картины. Моя жена, Мэри, училась рисовать, но я никогда не видел в ее картинах ничего гениального, скажем честно, и все же…

— Так может, она херово рисовала? — цинично отмечает Иззи.

— Нет, она просто рисовала для себя. Про себя. Это сразу чувствуется. И ты тоже так красиво пел о том, о чем хотел, и я просто не мог забыть! Даже несмотря на… сумбурную ночь, — умело выворачивает слова Стид.

Стид в ту ночь убил человека, который угрожал его команде. Не случайно, не из-за ошибки, сорвавшегося пальца на спусковом крючке. Убил осознанно. Может быть, то, что он отчетливее запомнил песни, и лучше? Не нужен им второй хладнокровный убийца в капитанах.

— Я пел в церковном хоре, — неожиданно для себя признается Иззи. — У меня был неплохой голос, а семья беднела с каждым днем, так что они с радостью отдали меня туда на поруки. Зато в школе при церкви меня научили грамоте. Я как-то проболтался об этом всем — ну, к слову, если тебе интересно было, почему меня Базиликой кличут.

— Я думал… это ирония.

— Что ж, учитывая, скольких я отправил к богу… — Иззи горделиво улыбается. — Там я тоже все время думал о том, что пою не то, что хочу. О каком-то милосердии, о любви к непонятному богу и прощении грехов, хотя я понимал, что мир — то еще дерьмо, — резко обрубает он. Стид слушает — он любит хорошие истории. — Я сбегал в порт сразу после церкви, уже тогда грезил морем, а потому отирался в одном кабаке, где собирались моряки. Каперы на службе у короны. Прикормленные убийцы. Там была одна девка, которая могла дать, а могла спеть. Голосок у нее был ангельский, только вряд ли она тоже понимала, о чем она поет. А меня эта музыка захватила. Звучание, слова… Я столько раз слышал эту песню, что выучил ее наизусть.

— La Vie En Rose? — повторяет Стид, словно молитву. — Красиво. Споешь еще раз? Команда очень хотела… только боялась, что ты им головы пооткусываешь, если они попросят, — невинно улыбается Боннет.

— Ну… ладно, наверно. Если не занят буду, — неопределенно кивает Иззи. — Как-нибудь потом.

Внутренне он вздыхает. Кажется, придется расширять репертуар.