Печальна участь тех, кто пытается найти убежище в прибрежных пещерах. Почти нет шансов, что они окажутся пусты, и путник, крестьянин или рыбак выйдут оттуда живыми.
Каппы — это такие гуманоидные рыбы, у которых башка так и осталась с хвостом и плавниками, а из брюшка однажды выросли конечности — селились в речных и морских скалах, что называется, по кругу. Сменяли друг друга сезоны или шёл нерест, и эти чешуйчатые гады перебирались из одних пещер в другие, а в те, прежние, заселялись новые. Вот потому шансов на выживание было мало.
Знать бы, кто и зачем наделил однажды рыб осознанностью, но это извращённое колдунство породило в них и агрессию. Шастали по своим сырым пещерным коридорам с рогатинами наперевес, сквернословили и атаковали вторженцев стаей. Или косяком, тут уже не разберёшь.
«Ну, сухопутная тварь, нападай!» — вопит какой-нибудь болотный угорь — или чем он был изначально — скрипучим голосом, и несутся к тебе со всех сторон монстры, разбрасывая кто икру, кто чешую.
Но если повезло скрытно проникнуть на их временную стоянку, — человеческий запах они не учуют, слишком перешибает всё рыбная вонь, — то можно всякого узнать.
Во-первых, большинство капп — нытики. Эти рыбы с ногами постоянно чем-то недовольны и ворчат друг другу на ушные плавники: то слишком душно, то слишком холодно, то пещера слишком склизкая, то достало жрать одну и ту же камбалу. Да-да, жрут они вполне себе обычную рыбу. Это вам не страдающие над собратьями русалочки, каппам вообще начхать, кого жрать. Они и на людских детей охотятся (в отместку за тысячелетия рыбалки, видимо), и друг друга без вопросов подъедают.
А это уже во-вторых. Каннибализм среди капп — дело житейское. Вздумаешь отбиться от стаи, захвораешь, на хвосте мастера боевых искусств или морского чёрта притащишь, засудят тебя по законам племени. Скорее всего, такой дурачок отправится на обед вожаку или ещё какому промежуточному главарю. И уж точно не в качестве сотрапезника.
В-третьих, каппы — это не одни лишь рыбёхи да змеевидные угри, во главе у них стоят целые помеси глубоководных гадов. Совместил, например, безумный учёный мурену с кальмаром и сиреной, и получил на выходе «красавца» вроде Проклятого Певца. Сидеть такой вожак будет в самой дальней пещере, любоваться прекрасным собой и зазывать обед с доставкой прямо до клювообразной пасти. Серенады его разносятся далеко по скалам, вырываются из расщелин и гремят над берегом:
Песню в лодке заводит
Рыбак-старичок.
Ты плыви ко мне, рыбка,
Плыви на крючок.
И не дай бог кому повестись на это скрипящее, как ржавый доспех, пение хотя бы из любопытства. Обделённые интеллектом каппы рассчитывают на таких же дураков. Сунется зевака-рыбак в пещеру, караул его на месте сцапает, и, если другие не разберут на вкусные запчасти по дороге, доставят Певцу ещё свеженьким. А все эти кальмары да удильщики с подобием человеческих тел, с дикой мимикой на чешуйчатых и хитиновых мордах — те ещё садисты. Облизнутся кровожадно и растянут трапезу на мучительные минуты. Нравится им наблюдать, как человек корчится и орёт дурниной, когда шупальцем ручки ему выворачивают. Кожу когтями зачищают, подвешивают за челюсть, как за жабры. И приговаривают: как славно, что обед сам ко мне пришёл.
Потом сезон проходит. Если найдётся все же чудак, которому удача улыбнётся, и пещеру он найдёт пустую, то наткнётся на уйму рыбьих хребтов да человеческих костей, на сверкающие от высохших чешуек стены и пол. Но если пробирающее до мурашек эхо откуда-то из мрачных глубин вдруг донесёт «Песню в лодке заводит рыбак-старичок...», задерживаться не стоит.