В доме их было четверо. Девочка без допуска к оперативной работе, которая сидит здесь только за тем, чтобы дышать пылью старых книг; священник, который мог работать с аномальными объектами, но не мог пользоваться оружием; отстранённый от работы, вступивший в прямой контакт с аномалией мудак, и, вишенка на этом шатком торте – гражданский, пусть гражданский и не совсем обычный.

   Они, сбившись в кучу, сидели вокруг датчиков и приборов, как вокруг костра. Со стороны могло показаться, что у них здесь что-то вроде шабаша.

   Свет горел тусклее, чем обычно, и всё, залитое им, выглядело нездорово и ослабленно – кожа окружающих приобретала болезненный желтушный оттенок.

   Валера то и дело беспокойно касался лба Константина, заглядывал в глаза, словно все ждал – когда они нальются диким золотом и Константин сломается под весом судорог, и превратится в монстра?

   Константин же чувствовал себя замечательно, лучше, чем последние пару дней, но Валеру это беспокоило только сильнее – типичная картина: после резкого улучшения произойдёт такое же резкое ухудшение.

   — Валер, тебе ни к чему храбриться, — негромко говорил Константин – так, чтобы было слышно только им двоим.

   — Я не храбрюсь. — Ответил он, едва выдохнув.

   — Ты почти ничего не поел и не пытаешься отдохнуть, хотя время уже...

   — Для меня это нормально. — Он отмахнулся, едва шевельнув худой рукой.

   — Серьёзно?

   — Для поддержания жизнедеятельности мне хватает бич-пакета и трех часов сна в сутки, — не то мрачновато, не то устало ответил он. — Вам... просто удалось один раз вмешаться в этот распорядок.

   — Хочешь сказать, ты не боишься?

   — Всё впереди, — туманно ответил Валера, — сейчас свет погаснет.

   И свет правда погас, утопив комнату в сизой дымчатой тьме. Константин понял, что видеть ему стало чуть ли не проще, чем при свете – понял, что... всё решено.

   — Я принесу фонарь, — сказал Ваня, включая фонарик на телефоне.

   Валера закрыл глаза – просто спокойно закрыл, как если бы хотел отдохнуть или сосредоточиться, а потом вдруг нежно взял Константина за руку и положил пальцы ему на запястье – хотел посчитать пульс?

   — Что такое? — Одними губами спросил Константин.

   — Я, кажется, понял. Но это значит, что я схожу с ума.

   — Поясни.

   — В какой-то момент у больных менялся пульс. — В его шёпоте тоже было что-то лихорадочное. — Их сердца будто бы начинали биться в определённом ритме, но мы не могли понять, почему это происходит. А сейчас... я сам начал слышать этот ритм. Не чувствуешь? Словно под землёй бьётся большое сердце.

   Константин слышал только, как стучит кровь в ушах.

   Он, ещё до того, как заснуть, сопоставил факты: скорее всего, аномалию сдерживали сектанты, заключив с ней договор, а когда последний хранитель этого договора забил на неё... она смогла набрать полную силу.

   Ваня принёс и зажёг фонарь, но от его робких, непослушных бликов, не способных справится с темнотой и свинцовыми белилами въедавшимися в лица окружающих, стало только хуже.

   Они молчали, боясь ворошить тишину, боясь пропустить что-то важное. Константин думал: как странно, что вчера аномалия топталась около их дома, а сегодня её не слыхать. Беспокоило то, что она могла быть где-то в другом месте, пока они, со своим самодельным идолом, ждали её здесь.

   Когда у Вани зазвонил телефон, все одновременно вздрогнули.

   — Да. Тихо, успокойся. Я постараюсь приехать.

   Он столкнулся взглядами с Константином.

   — Езжай, — сказал Константин. — Езжай и не смотри на меня так. Если я прав, если аномалия сейчас у неё, то её надо спасать. И если я прав, то она нам нужна. Ты с ней не говорил?

   — Говорил.

   — И что?

   — Скорее всего, ты прав.

   И он тут же кинулся надевать куртку, вынуждая Константина рыкнуть:

   — Не смей. Один ты никуда не пойдёшь.

   — Хорошо, давай бросим здесь гражданского и девушку.

   Константин выругался.

   — Думаешь, лучше оставить их со мной? — Спросил он честно, прекрасно осознавая своё положение.

   — Да. Ты опытный охотник, у тебя всё прекрасно с силой воли, и если что, ты поймёшь, что нужно делать.

   Ваня глубоко вздохнул, перебирая в руках чётки – от перестука у Константина по коже шли мурашки, очень уж этот звук напоминал шаги аномалии...

   Константин кивнул и отдал Ивану свой пистолет.

   — Не спорь. Тебе нужнее.

   В доме осталось трое человек.

   — Хотите, можете запереть меня в чулане? — Спросил Константин, но никто ему не ответил, и в данном случае молчание не было знаком согласия.

   На их месте ему тоже было бы страшнее остаться одним, чем с хоть и потенциально опасным, но бывшим охотником. Константин хотел было надеть серебряные браслеты, такие же, как те, в которые они заковали Мрака, но Валера вмешался:

   — Не надо. Это не остановит процесс, только причинит вам боль. Мы пробовали. — Скромно добавил он, чтобы прибавить веса своим словам.

   — Хорошо, — нехотя согласился Константин.

   Конечно, их полупрозрачное хрусткое спокойствие сломалось спустя полчаса.

   За окнами начали шуметь. Стучаться в стекла, биться в двери, кажется, даже топтаться по крыше и лазать по балкону на втором этаже. Радовало только то, что они, видимо, не могли попасть внутрь без приглашения – или они обжигались об насыпи соли и меловые линии защитных символов.

   А потом они закричали. Закричали так, как кричат пропавшие в лесу дети, как кричат больные, сгорающие заживо от лихорадки, как кричат от страха и отчаяния, вымаливая помощь.

   Девчонка-аналитик ничего не слышала, и, хотя Константин включил диктофон, он был уверен – на записи будет только грохот и шумы. А вот Валера слышал – чуть было не кинулся распахнуть дверь, благо, сейчас рефлексы Константина работали быстрее головы, и он прижал Валеру к себе.

   — Валер, это не люди. Подумай сам: на дворе ночь, мы в нескольких километрах от посёлка, откуда здесь взяться людям? Тем более, детям. Прислушайся: они ходят по крыше.

   И Валере стало страшно, Константин понял это по судорожному вздоху, по изменившемуся запаху. Валера кивнул, непослушными руками распутал наушники, лежавшие в кармане брюк, и, подключив их к телефону, спрятался от этой кошмарной какофонии в мир музыки. Константин подумал: молодец, сориентировался, нашёлся, – и обнял Валеру, уткнувшегося в его плечо.

   Константин думал, что, вот всё это закончится, и он заберёт его к себе, покажет город, познакомит с сыном... приведёт в контору, чтобы они его обследовали вдоль и поперёк – у Валеры, кажется, повышенная чувствительность к аномалиям, а им такие люди нужны... Константин думал, и мысли его понемногу тлели, растворялись в нагревающейся голове.

   Он чувствовал – он сам откроет эту чёртову дверь. В прошлые ночи он уже не мог отлипнуть от окна, уже выходил подышать, а потом не мог вспомнить, когда это он успел выйти. Он чувствовал, и лихорадка, и знакомое, тянущее чувство в мышцах, наполняли его тело.

   Что он делал, когда попадал в такие ситуации, будучи охотником? Да в том-то и дело, что не попадал. У него всегда были напарники и нормальное оборудование, и им хватало ума не загонять самих себя в ловушку.

   Что бы он сделал – вот правильная формулировка вопроса. И сделал бы он то же самое, что и в прошлый раз. Только теперь он ещё и сможет попасть в ритм.

   — Валер, — ласково позвал он, запустив руки в эти мягкие кудри, вдохнув полыневый запах, коснувшись ладони, как тогда, в их первую встречу в поезде...

   Валера беспокойно снял наушники, посмотрел на него так щемяще, что Константин в этот момент себя возненавидел.

   — Прости меня, ладно? И не вздумай за мной идти. — Константин поцеловал его в губы, не давая времени и возможности ответить. — И да, если я вернусь, давай уже «на ты».

   Он встал, нашёл палку от швабры и принялся повторять звук въевшийся в память звук. Он вдруг отчётливо понял: аномалии, которые их мучают – дети. Духи детей, которые нашли свою смерть в лесу, для которых Хозяйка – мама. Не такие сообразительные, как духи взрослых, они стремительно замолчали, озадаченные, и...

   Константин вылетел из дома, хлопнув дверью.

   Он мгновенно нащупал нож, серебро лезвия обожгло ладонь и он окропил горячим их самодельного идола, упал перед ним на колени.

   По телу прошла крупная судорога.

   Он снова оказался в месте из сна, где вязкая, тёплая вода разносит болезнь, а снег пахнет могильной землёй. Она была здесь, и здесь горел костер, и красные его отсветы, казалось, выжигали Константина изнутри.

   — Я ведь тебя ни о чем не просил, — произнёс он мысленно, ведь говорить больше не мог – слова превращались в рык и хрип, едва коснувшись губ, перепачканных пеной. — Я тебя не звал.

   — Ты хотел. Ты хотел исцеления от чувства вины, ты хотел прощения. — Слова её врезались в голову раскаленным железом.

   — Все... хотят, — воспаленный рассудок едва собирал осколки мыслей в слова.

   — Ты делал другим больно чаще других. Хочешь простить самого себя? Жить без боли?

   Он едва умудрялся продолжать дышать, и он чувствовал, как сердце этой земли – или её сердце, бьётся в такт с его, помогая качать кровь, и он чувствовал, как его разум темнеет, а душа становится безмолвной. Он не расслышал, как она спрашивает:

   — Хочешь забвения?

   ***

   Ох.

   Казалось, Валера только сейчас полноценно осознал, как же сильно он к этому человеку привязался. Привык и к шутливому тону, и жёстким выпадам, и к этому невесомому, несерьёзному как будто беспокойству – не кружится ли у Валеры голова, не голоден ли он, и к страстному увлечению всеми этими аномалиями, и к вечным этим подначиваниям, и стало невыносимо больно от того, что сейчас это все может закончиться – и больше не будет ни этих дурацких попыток вывести его на эмоции, ни хаотичного поиска номера в списке контактов, ни даже лёгкого запаха крови и одеколона.

   Вскоре после того, как стихли кошмарные крики, метель за окном усилилась, набирая масштабы бури. С полок начали сыпаться книги. Валера смотрел на это, смаргивая слезы – он ничего не мог сделать и ему было безумно страшно.

   Он впервые за всю жизнь притерся к человеку, с которым чувствовал себя хорошо, а теперь погружался в это густое море хаоса, страха и страданий, и был беспомощен в своём погружении.

   Он невольно то и дело касался серебряной цепочки, которую Константин ему оставил в день, когда пошёл осматривать капище – как знать, возможно, будь эта цепочка тогда при нем...

   Валера с силой укусил себя за нижнюю губу, до капелек крови.

   Чем дольше он здесь находился, тем тяжелее ему становилось. Он чувствовал биение земли, укутанной в снег, он чувствовал горе тех, кто потерял своих детей, он чувствовал страдания тех, кто сгорел в лихорадке, он чувствовал ненависть, отчаяние, страх – эта тяжесть могла гнуть горы, что уж говорить про маленького врача...

   Он не понимал одного – что ей нужно от него? Почему всё это обрушилось на него тяжёлыми снами и вспышками озарений, неужели его мозг, размоченный в алкоголе и истощенный отсутствием сна на протяжении долгих лет, способен это выдержать?

   Валера выглянул в окно. Жуткая фигура идола была активна, судя по тёмным пятнам на снегу. Константина же нигде не было видно.

   И он вдруг осознал, что больше так не может – прятаться и бездействовать. Во-первых, из-за Константина. Во-вторых... она его звала. Просила поговорить, но... совсем не угрожала.

   И он поддался.

   За дверью было кошмарно холодно, и ветер бил в лицо – он вышел босиком, в одних брюках и рубашке, но едва ли снег мог его напугать. Он подошёл прямо к идолу, всмотрелся в бездну глазниц, едва различимых в темноте – ничего не случилось.

   Она вторглась в его мысли, и от этого он чуть было не рухнул в снег, но смог устоять на ногах. Тёмные силуэты – маленькие, ему, низкому, по плечо или даже живот – принялись топтаться вокруг, щебетать что-то вроде: «доктор, доктор», но близко не подходили.

   Она спросила у него, оставаясь голосом в голове – огромным, сокрушающим все остальные размышления:

   — Я вижу, что ты тоже хотел им помочь. — Возникло странное ощущение, будто она говорит на совсем другом языке, если вообще говорит, но он её почему-то понимает. — Мы похожи. Я тоже пыталась лечить людей.

   Вот оно что...

   — Ты была лекарем?

   — Да. На меня обиделись и прокляли.

   — Мне это знакомо. — Казалось, он даже смог кивнуть. — А кто проклял?

   — Ведьма. Шаманка. Но я всё равно хотела спасать людей. Моя помощь возможна только через боль, но не для тебя. Хочешь, я избавлю тебя от страданий? Ты смертельно устал, груз бренности жизни давит на твои плечи, у тебя не осталось сил идти вперёд, горечь о потерянном времени въелась в твою кожу, а несбывшиеся ожидания осели краснотой вокруг глаз...

   Она видела его насквозь, как ледяную фигуру. Её слова были правдой и... Валера об этом знал. Это не оказалось для него неожиданностью, и, наверное, только поэтому он смог ответить:

   — Для меня твоё предложение означает мою смерть, а это я всегда успею организовать себе сам. — Он мрачновато улыбнулся, хотя губы и щёки на холоде уже потеряли чувствительность.

   — Скоро всё закончится. Кто-то должен будет и дальше идти моим путём.

   Она говорила о нём, конечно же.

   Босые ноги в мокроте снега начали болеть.

    — Я... я не могу.

    Его ослепила неожиданная вспышка боли.

    Он увидел, как его хватают за запястья воспаленными, горячими руками, как срываются на крики о помощи и просто крики боли, как робко тянут за рукав дети, и им никак нельзя помочь, нельзя даже прикоснуться, будто от тела ничего не осталось... Он понял – это уже нереально, это наказание...

    И отзвук: «будь ты проклята!»

   Валера не выдержал, упал на землю – промерзшую до самого сердца, которое всё бьётся и бьётся, упрямое... Он делил это жаркое, страшное воспоминание с кем-то ещё, он отчётливо это чувствовал.

   — Прекрати. Что тебе от меня нужно? — Сбито, невероятно хрипло попросил Валера.

   — Мы можем помочь друг другу. Верну тебе твоего волка, хочешь?

   Валера сдался: он хотел. Она была права, последние несколько лет он находил смысл только на дне очередной бутылки, жил будто бы в сумеречном тумане, и только здесь, после знакомства с Константином и всем этим аномальным, почувствовал себя хоть немного живым. И даже если Константин всё же вернётся домой и больше о нём не вспомнит, то Валера не пожалеет об этом выборе.

   — Хочу.

   И он захлебнулся в невыносимой боли.

   «Какого цвета боль?»

   Ослепительно-белая.

   Молния, безжизненное полуденное солнце.

   К дому наконец подъехала машина. Священник вышел оттуда, хлопнув дверцей, и хозяйка взбесилась: буря стала ещё сильнее, машину вдруг подкинуло вверх и перевернуло – она хотела достать её содержимое как из огромной консервной банки. Это получилось – две фигурки упали на снег.

   Валера чувствовал – она исходит последними силами, в неё почти никто не верит, даже из её испытуемых в живых осталось лишь половина, скоро всё правда закончится. Вспышка звезды перед её смертью.

   Только она не хотела умирать одна. Ей нужен был кто-то ещё – чтобы силы проклятья перестали её связывать, чтобы погибнуть свободным духом, а не тёмным божком...

   Хозяйка выругалась, и здесь Валера уже не смог понять, что она имеет в виду: что-то между «дрянь», «сволочь» и «ненавижу, сдохни». Она ненавидела эту женщину, выпавшую из машины, и, судя по всему, не убила её раньше только потому, что что-то ей мешало.

   Ведьма – судя по всему, это была она, встала на ноги. Чёрные кудри её трепал ветер, по лицу тёмной линией текла кровь, пачкая мягкую пижаму – не только Валера не успел накинуть куртку.

   — Ну что, что тебе нужно? — Крикнула она, дрожа от боли и страха. — Я больше не могу, прекрати меня мучать!

   — Забери свои слова назад! — «Прокричала» Хозяйка, и Валера понял, что они, видимо, не слышат её слов.

   — Она просит, чтобы ты забрала свои слова назад, — ему пришлось приложить невероятные усилия, чтобы, охрипшему, перекричать бурю.

   — Я не знаю, о чем речь, но мне жаль! Извини!

   А потом она вдруг вскрикнула и упала в снег, и Иван хотел было кинуться к ней, но Хозяйка не дала этого сделать: откинула его в сторону.

   Молитвы уже не делали ей больно.

   Валера же и сейчас оставался в сознании, но видел всё то же, что и они: уже знакомое прошлое, полное сырости, болезнетворной воды и треска костра.

   Пораженное "чумой" племя – лихорадка пожаром забирает людей. Лекарша – сейчас Хозяйка, а тогда ещё просто женщина с ласковыми руками и умным взглядом, пытается этих людей поднять на ноги. Ведьма – такая же женщина, которую в распространении "чумы" обвинили.

   Они хотели её казнить. Животный страх, первобытная паника в толпе распространяется быстрее мора. Ведьма свое уже отбоялась, наплакалась, устала что-то доказывать – если зверь решил, что у него больная нога, значит, он её отгрызет. На прощание она кричит лекарше, по наводке которой – случайной ли, специальной ли, её казнят: «Будь ты проклята! Чтоб единственным лекарством оказалась твоя смерть! Чтоб даже после смерти тебе не было покоя!»

   И снег напитывается кровью.

   И ведьма – точнее, "ведьма" поднимается на ноги в слезах.

   — Я же не думала, что это правда! — Она зажимала лицо рукой, и Валере жутко было представить, как ей сейчас страшно и больно, и с какой силой кровь хлещет из носа. — Я тебя поняла!

   Видимо, эта "ведьма" дальняя родственница ведьмы той, другой, с которой пошло проклятье, потому что Валера чувствовал невообразимый гнев, обиду, отчаяние Хозяйки, хотя уже не мог уловить ни её слов, ни её мыслей.

   — Я забираю свои слова назад, — она рухнула на колени, — я прощаю тебя, ни в чем тебя не виню, я отпускаю тебя! Прекрати меня мучать...

   И в этот момент что-то сломалось, Валера почувствовал, потому что буря будто бы начала стихать, Ваня наконец смог двигаться, а невыносимой тяжести вселенское горе на плечах Валеры уступило место его привычной тоске.

   В доме зажегся свет.

   Маленькие тёмные тени, стучащие косточками и палочками, как сама Хозяйка, принялись рассеянно вертеть... тем, что было у них на месте голов. Их жизни ведь тоже на этом оборвутся.

   — Погоди. Ты обещала его вернуть.

   — Это против его желания.

   — И что мне теперь..? Ты меня обманула.

   — Нет. Поищи его. Но я тебя предупреждала, помнишь?

   Он помнил, конечно, как во сне его загрыз волк.

   Идол развалился на части, бесшумно упал в снег. Метель стихла. Иван приводил в чувство едва живую ведьму в пижаме и с окровавленным лицом, ведьму, наверное, почти что игрушечную, но такую же отчаянную, как настоящая, из прошлого.

   Валера коснулся бока под рубашкой, там, где сгустилась вся боль из его тела – кожа показалась просто раскаленной, и он приподнял влажную от снега ткань, и обнаружил там тёмное, странное пятно...

   Вот теперь, как сказал бы Константин, он вступил в контакт с аномалией и она на него повлияла.

   Константин...

   Валера собрался с силами и, босиком, не чувствуя ног, пошёл его искать. Было смертельно холодно, но уже почти что не страшно, и когда он неподалёку от дома увидел силуэт, как во сне – большое, тёмное, хищное – он испытал облегчение. В конце концов, такая смерть хотя бы не будет напрасной.

   Волк зарычал. Валера всмотрелся ему в глаза, убедиться, что это тот, кто ему нужен, хотя внутренне в этом уже не сомневался, и позвал по имени.

   «И если я вернусь – давай уже на ты».

   — Константин, всё закончилось, она ушла... ты больше не в её власти. — Говорил он негромко, неуверенно, просто... как чувствует. — Знаешь, я тебя уже почти что люблю, несмотря на... всё. И ты обещал забрать меня к себе на новогодние. А ещё ты так и не выбрал подарок сыну. У тебя сын есть, помнишь?

   Волк – Константин – не двигался, словно и правда слушал, но и ближе подходить не спешил.

   — Вернись, пожалуйста. Я тебя не обижу, ты же меня не обижал.

   И эти слова, или сама интонация, и его запах, и знакомый голос видимо, сработали, потому что он подошёл ближе, позволил Валере дотронуться до морды, в дикой смеси восторга и ужаса, провести рукой между ушей, и наконец рискнуть обнять совсем как собаку или человека, и завалиться с ним в холодный снег.

   — Константин, — даже сейчас, кошмарно замерший, уставший и ошеломленный, Валера умудрился выдержать полную форму имени, — давай лучше вернёмся в дом?

   Константин тычется мокрым носом ему в шею.