I think you know
That my Heart still holds the rage, no
But you still believe in me
And I choose the mercy of your heart
I'm just looking for a home
There together we'll find home.
Они рухнули на траву, кашляя и задыхаясь. Над ними вспыхнуло лилово-сумрачное небо. Едва сдерживая рвоту, Иллиатрэ перевернулся на спину.
Я…
Она стояла над ним, ее улыбка резала по-живому, да так, что желудок скрутило от ужаса.
Я потерял контроль.
— Ты… — начал Иллиатрэ и снова зашелся кашлем, сплевывая пыль и грязь. — Ты не сможешь… меня сломать… как бы ни пыталась, сука!
Я едва их не убил. Едва не убил их!
Перед глазами стояли искаженные в ужасе лица друзей, Астарион, Гейл, Лаэ'зель жались друг к другу, пытаясь спастись от обломков, от его неудержимого, сметающего все на своем пути гнева…
Иллиатрэ сел. С огромным трудом поднялся, будто каждая мышца весила тонну. Вскинул голову.
Вот и все, подумал он с неожиданной усталостью и обернулся. Это конец. Конец всему.
Астарион, Гейл и Лаэ'зель смотрели на него неотрывно. Ветер развевал их волосы, хлопал полами плащей.
— Мы, конечно, чуть не погибли, — Астарион издал нервный смешок и стер со щеки пыль. — Но ты, случаем, не можешь такое повторить, когда мы будем сражаться с Касадором?
Иллиатрэ моргнул. Склонил голову к плечу.
— Я-я… Вряд ли. Это происходит не по моей воле. Хотя, если я сильно разозлюсь…
— Не стоит… — начал Гейл, но Лаэ'зель его перебила:
— Ts'kva! Вот мы и увидели, на что ты на самом деле способен! Жаль только, что эта мощь едва не обрушилась на нас самих! Тебе нужно что-то сделать с контролем…
Они… восхищаются им?
Иллиатрэ бы подумал об этом подольше, он правда хотел задержаться на этой мысли, но боль возвращалась, толчками, хлестко, как удары кнута, и на губах вспузырился знакомый металлический привкус…
Он обрушился в темноту и уже не почувствовал удара о землю.
***
Заклинание вышвырнуло их совсем недалеко от лагеря: Астарион сразу нашел его по дыму от костров, что тянулся над деревьями, теперь не скрытый магией. А даже не увидь он дым, беспокойство и страх спутников когтями оцарапали грудь изнутри.
Они обступили его, засыпав вопросами. Астарион поискал глазами остальных, но Гейл и Лаэ'зель занимались Иллиатрэ, так что роль рассказчика волей-неволей досталась ему.
Когда он закончил, они побледнели. На него навалилась усталость, хотя, казалось бы, за двести лет привык жить среди опасности, в подспудном ожидании кошмара и боли…
— В общем, — Астарион хмыкнул, — теперь я действительно оценил значение Гейла для нашей команды!
— Спасибо, — ответил тот саркастично, подойдя сзади, но выглядел мрачным и встревоженным. — Лучше поздно, чем никогда. Можно тебя на пару слов?
Помедлив, Астарион отошел с ним к его палатке. Полог мягко трепетал на ветру, и изнутри прорывались запахи трав, совсем как у Иллиатрэ.
— Попробуй его разговорить, — без вступления начал Гейл. — Если придется… заставь, но пусть только он все расскажет.
— Как? Мне что, привязать его к дереву и пригрозить ножом? Это же Иллиатрэ — он только обрадуется!
— Ну… может, не так радикально… но тебя он послушает охотней, чем любого из нас. Придумай что-нибудь! Да хотя бы просто… зайди к нему.
Астарион недовольно развел руками.
Гейл так беспокоится об Иллиатрэ… Как возлюбленный — или даже как родственная душа.
Он отошел от палатки, а в сознании навязчиво загорелся образ: Гейл и Иллиатрэ сидят у костра, обсуждают магию и смеются… Если бы Иллиатрэ был с Гейлом, получил бы ровно то, что видел, — доброту, преданность и любовь. Не больше и не меньше.
Это все зашло слишком далеко. Астарион просто хотел склонить Иллиатрэ на свою сторону. Соблазнить, чтобы привязать его к себе, — в конце концов, Иллиатрэ сам этого хотел. Так почему тогда в душе словно пропасть разверзлась?
Астарион знал почему. Даже освободившись от Касадора, он поступил ровно так, как поступал всегда. Абсолютно так же. Обольстил жертву. Влюбил в себя. И за доверчиво протянутую руку привел к пропасти.
Перед глазами стояла улыбка Иллиатрэ, сияющая, как солнце.
Он чувствовал себя… запятнанным. Уже давно привык ползать и стелиться в грязи, пачкать руки, заводить женщин и мужчин на мучительную смерть, пытать, издеваться, похищать детей… Но тогда у него не было выбора. Всего лишь орудие. Марионетка. Инструмент в руках Касадора.
Так почему теперь, обретя свободу, Астарион сделал точно такой же выбор?
Это все зашло слишком далеко.
Теперь он лучше понимал, что творится с Иллиатрэ. Дроу, проницательный и недоверчивый, видел, когда им манипулируют и когда обманывают, но время от времени попадался на одну удочку: шел на поводу у своего одиночества. Вряд ли, конечно, он стерпит, если его начнут открыто использовать, но все же…
Раньше Астариона не волновали такие вещи, с годами он вообще научился о них не задумываться. Однако он провел с Иллиатрэ слишком много времени и против воли привязался к нему — такого не случалось уже очень, очень давно. Да и с кем? С другими отродьями, которые следили за каждым его шагом и пытали его по приказу Касадора и которых по приказу Касадора пытал он сам? Со слугами Касадора, либо обезумевшими от боли и страха, либо наслаждавшимися жестокостью господина? С одним из тех несчастных, кого Астарион заманивал во дворец?
Он вытянулся в своей палатке и закрыл глаза. Сквозь тканевый полог пробивался ветер и слабый солнечный свет догорающего пасмурного дня. Они провели в плену какие-то сутки, а казалось, прошла вечность. Перед глазами мелькало искаженное яростью и болью лицо Иллиатрэ, уши вспарывал его резкий голос и грохот рушащихся темниц…
Да, самоконтроль не самая сильная сторона Иллиатрэ — и все же он сдержался, когда они поругались в Подземье. Сказал что-то вроде: «Обычно, если меня кто-то задевает, я его убиваю или ставлю на место, но с тобой я так поступать не могу».
Проклятье. Иллиатрэ преследовал цели, понятные лишь ему одному, так что непонятно, были ли он тогда искренен или нет, но…
Астарион знал одно: ему надоело играть в эту игру.
***
Иллиатрэ трясло даже под толстым одеялом. Сквозь туман перед глазами неясно проступал силуэт Гейла, который толок что-то в ступе на алхимическом столе.
Иллиатрэ собирался окликнуть его, но, не успев заговорить, со стоном согнулся пополам. Казалось, в тело вонзаются раскаленные шипы — и снова, и снова, и снова…
Приступ быстро прошел, и он вернулся в реальность, тяжело дыша и прижимая ладони к лицу. Что-то подсказывало, что боль отступила ненадолго.
— Ты как? — склонился над ним Гейл.
— Как израненный, кричащий зверь с перемолотыми костями, — прохрипел Иллиатрэ, вспомнив Абдирака, и против воли усмехнулся. — А…
— Астарион приходил, — тут же отозвался Гейл. — Посидел с тобой немного и пошел охотиться с Лаэ'зель.
Почудилось, или его голос отдавал горечью? Иллиатрэ не мог понять. Ничего не мог понять в таком состоянии.
— Я не о том… хотел спросить… вы же смогли найти лагерь? Уилл и Карлах?..
— В полном порядке. Когда мы вернулись на Поверхность, они уже успели прочесать местность вокруг моста и собирались найти какого-нибудь мага, чтобы он указал к нам путь.
— Я все испортил, — выдал Иллиатрэ и поморщился на такой акт самоунижения. Помедлив, с огромным трудом сел и натянул одеяло на плечи, закутавшись в него. — Спасибо, что ты…
— На самом деле ты ни в чем не виноват, — пожал плечами Гейл. — Даже к лучшему, что все так случилось: у нас бы не было возможности сбежать, если бы ты не разнес магический барьер над тюрьмой. Да и, честно говоря, те двое, Бэйлот и Дэмиэн, намного сильнее нас…
Иллиатрэ никогда не признавал превосходство противников: разница в силе на самом деле ничего не решала. Разумеется, если тупо переть в лоб на более сильного врага, то проиграешь. Но у каждого есть слабые места, будь он хоть лорд-вампир, хоть могущественный маг, хоть божество. На любого зверя найдется управа.
— Надеюсь, они там и сгинули, — пробормотал он и, снова мучительно застонав, схватился за грудь.
— Я бы не стал на это рассчитывать. Но будем надеяться. Вот только, Иллиатрэ… — продолжил Гейл, помрачнев. — Если такой мощный всплеск случится еще раз, ты можешь не выжить.
Иллиатрэ промолчал. Боль горела и клокотала внутри, но еще получалось с ней справиться. Шатер заливал рассеянный, сумрачный свет, солнечные лучи с трудом прорывались сквозь плотную ткань, и казалось, будто он до сих пор в подземелье, будто так и не выбрался…
— Вот, выпей. Ты снова заснешь, и когда проснешься, должно стать полегче.
Он взял у Гейла зелье, но пить не спешил и лишь поболтал флакон в руках. Помедлив, осторожно произнес:
— Я понимаю, что сейчас не лучшее время… для такого разговора… и все же… Я тебе нравлюсь, Гейл? Не только как друг, а…
Он не договорил — все и так было понятно. Гейл застыл на миг, что-то дрогнуло в его лице, губы сжались. Иллиатрэ вздохнул.
— Ты так заботишься обо мне… И мне жаль, что я… не могу… Я очень люблю Астариона, Гейл. Прости.
Он впервые произнес такие слова, и они казались приятными и абсолютно естественными. Он любит Астариона. И любил с того момента, как впервые увидел, ни на миг даже не сомневался.
— Все хорошо, — улыбнулся Гейл, хотя в его взгляде читалась боль. — Я с самого начала все знал. И да, я бы относился к тебе точно так же, даже если бы испытывал к тебе только дружеские чувства. Не забивай голову.
Иллиатрэ посмотрел в пространство, сквозь него, глубже и глубже, во тьму своей памяти. Бедный Гейл. Никто не заслуживает быть отвергнутым — это чертовски мучительно.
Он тоже с самого начала знал, что не получит любви Астариона — разве что секс, может, дружбу, но не любовь. И что тогда? Не превратится ли любовь к нему в темную одержимость, а затем и в ненависть, как случилось с Домом Ша'эх?
Иллиатрэ закрыл глаза. Пытался провалиться в сон, но не мог. Слышал шаги Гейла, направлявшегося к выходу, и шорох полога палатки. Со всех сторон наваливались тени, и их мерзкий смех терзал уши, совсем как в подземелье, когда он говорил с Дэмиэном.
— Нечестивый… — заволновалась ближайшая тень.
— Отцеубийца… — прошелестела другая. И многоголосый потусторонний хор обрушился на него отовсюду:
— Смерть Дома Ша'эх.
Иллиатрэ перевернулся набок. Печально усмехнулся. Он так боялся, что спутники все узнают, но теперь этот страх казался далеким и каким-то ненастоящим, словно промокшая под дождем картина — и не понять, что на ней изображено, все смазалось, поблекло. Они, наверное, и так уже все знают из-за связи личинок.
И ничего не сделали. Просто потому, что он нужен им для выживания, — или…
Мысли перетекли на Дом Ша'эх, и внутри взметнулось горячечное, дрожащее беспокойство. Теперь, в безопасности лагеря, Иллиатрэ не сомневался, что Дом Ша'эх пал, а Дэмиэн просто солгал, солгал, ведь иначе…
Он все же заснул, окутанный горячечным пульсирующим воздухом, а очнувшись, почувствовал, что с ног до головы опутан паутиной.
***
Астарион вошел в шатер и тут же увидел паутину. Потом — увидел глаза Иллиатрэ, широко распахнутые, непонимающие, почти испуганные. Поспешно выпалил:
— Не двигайся.
Потянул паутину с его лица, но ее было слишком много. Иллиатрэ не двигался. Смотрел сквозь него, в его зрачках, окруженных темно-красными радужками, плескалась бездна. Астарион поспешно срывал паутину, сгребал горстями, выпутывал из его волос, пока наконец не отбросил всю. Иллиатрэ дрожаще выдохнул. Сильно потер щеки основанием ладоней, словно надеясь избавиться от липкого ощущения, с абсолютно мертвенным видом приподнял голову — и его лицо капля за каплей наполнилось радостью, несущей облегчение и свет.
— Как приятно тебя видеть, боги! — выдал он с доброжелательной улыбкой.
Астарион замер. Что же он делает? Что делает? Нельзя заставлять другого смотреть на тебя с таким выражением, ничего не давая взамен, нельзя заставлять другого ждать тебя, как надежды…
И когда же, спрашивается, он стал таким совестным? Когда его начало волновать, что Иллиатрэ чувствует?
Гейл и Иллиатрэ говорили бы о магии. Обо всем — с искренней радостью, с любовью. Проклятье. Из-за них всех, таких сердобольных и добрых, Астарион тоже сделался сентиментальным.
— «О, спасибо за нож, что ты мне подарил, Маклор…» — язвительно и театрально начал он, подражая манере Иллиатрэ, вскинул подбородок и прижал руку к груди. — «Я смотрел на него день и ночь, держал под подушкой, принимал с ним ванную, молился на него…» О, было так трогательно. Я чуть слезу не пустил.
Радость с лица Иллиатрэ как ветром сдуло.
— Знаешь что? Иди-ка ты… Что ты хочешь услышать? Я тогда был слишком молод! — и добавил насмешливо: — А вообще, твой сарказм действует на меня отрезвляюще. Как пытки у Абдирака.
Астарион вздохнул и устало потер лоб костяшками пальцев.
— А сравнение поприятнее придумать не смог?
— Я нарочно придумал именно это.
Ну нет, только не снова, не снова милый приятный фарс и почти любовный обмен колкостями. Он ведь совсем не для этого сюда пришел.
Иллиатрэ сел. Посмотрел из-под накинутого на голову одеяла, словно из-под капюшона. Астарион осторожно спросил:
— Откуда взялась паутина?
— Ллос. Какая-то крохотная моя часть все еще ей подвластна, вот она и напоминает о себе. Кстати… у тебя та же проблема с Касадором.
Руки Астариона замерли, опутанные паутиной, которую не получилось стряхнуть.
— Это ты сейчас о чем?
— Ты можешь его убить — и убьешь, — но тебе нужно время, чтобы выдрать его из головы. Месть так-то — очень больно и долго…
Астарион хмыкнул.
— О, спасибо за наставничество. Не знаю, о какой боли ты говоришь, но лично я собираюсь прикончить Касадора и праздновать это несколько недель, а то и лет! Эй, и не смотри так снисходительно!
— Я на всех так смотрю, — пожал плечами Иллиатрэ.
— И что, это должно меня утешить?..
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.
— Ты какой-то слишком спокойный, — качнул головой Астарион. — Я думал, ты тут будешь рвать и метать… или замкнешься в себе.
— Ха! — раздраженно выдал Иллиатрэ и выгнул бровь. Казался изможденным, но его дух, похоже, остался таким же неистовым, как и всегда. — Я что, по-твоему, должен рыдать и кататься по полу?
Он издал раздраженный рык и, скривившись, схватился за грудь.
— Я и без того все испортил! Не собираюсь еще и ныть… хватит с меня жалости к себе! И вообще. — Между его бровей пролегла морщина. — Ответь мне на один вопрос. Вы же все знаете, так? — и тут же, не дожидаясь ответа, добавил: — Как бы я ни представлял этот рассказ, выгляжу в нем как жертва и палач одновременно… и мне не нравится ни то, ни другое!
— Я понимаю, — вздохнул Астарион, прислонившись к алхимическому столу и скрестив руки на груди. — Сам точно такой же. Но… да. Ты как-то говорил, что мы видим сны друг друга, чувствуем эмоции друг друга и так далее. Сам сделаешь вывод, или мне сказать?
Иллиатрэ сжал челюсти, будто правда застряла у него в горле.
— И давно?..
— Ну, не то чтобы давно и не то чтобы во всех подробностях, но общую картину мы видим. Да и тут, честно говоря, даже без связи головастиков можно догадаться. Не держи нас совсем уж за дураков!
Иллиатрэ помедлил. Уперся ладонью в колено и, оттолкнувшись, с трудом поднялся. На ногах стоял нетвердо, а кровь отлила от его лица, словно такое простое действие отняло у него последние силы. В его воспаленных глазах разливалось что-то такое, чего Астарион раньше не видел.
— Всё — правда, — отрезал Иллиатрэ глухим, низким, чужим голосом. — Я уничтожил Дом Ша'эх. И убил свою мать. И сделал это не на эмоциях, а с холодным расчетом, ясно осознавая, что делаю, и наслаждаясь этим всей душой. Ты меня презираешь?
— За то, что тебе удалось уничтожить твой Дом, где к тебе относились как к мусору, убить мать, которая измывалась над тобой годами, и выйти сухим из воды? Вообще-то я тебя уважаю.
Иллиатрэ раздосадованно фыркнул. В голову Астариона капля за каплей, словно гниль, просочились отголоски чувств, обрывки видений, темные и тоскливые, полные ненависти и насилия…
Усилием воли Астарион отгородился от его мыслей и сделал единственное, что оставалось, — притянул Иллиатрэ в себе и сжал в объятиях. Тот дернулся. Уперся ладонями ему в грудь, попытался отстраниться, но вдруг обмяк. Пробормотал:
— Ну вот… Теперь ты увидел меня настолько жалким…
— Когда ты вот так себя жалеешь — да, немного жалкий. Но если ты из-за Дома Ша'эх и твоей матери так себя ненавидишь, то они заслужили то, что ты с ними сделал.
Иллиатрэ хмыкнул, отстранился, заходил по шатру кругами, заламывая руки. В его глазах, казалось, что-то дрожало, слово он держался из последних сил.
— Я-я уже говорил, что ты не обязан все это выслушивать, — его губы растянула истеричная улыбка. — Да и вообще…
— Замолчи.
Иллиатрэ осекся.
— Замолчи и покажи, — отрезал Астарион и протянул руку.
— Ты уверен?.. Это скучная и грустная история.
И Астарион вдруг понял: на самом деле Иллиатрэ очень хочется поделиться своим прошлым, но он никогда и никому не открывал душу. Никогда. Никому. Он разбирался со своими проблемами сам, а свою боль загонял в глубину, и она кипела там из года в год, доводя его до исступления. Он примерно представлял, какими должны быть доверие и сочувствие, и прекрасно проявлял эти качества к ним всем, но не понимал, как их должны проявлять к нему.
— Хочу посмотреть скучную и грустную историю.
Несколько мгновений Иллиатрэ потрясенно смотрел на него — и медленно, словно не вполне осознавая, что делает, принял протянутую руку и мягко потянул за собой во тьму.
В голове нарастало гудение, мир поплыл разными цветами, словно масляное пятно на солнце. Астарион провалился в видение и оказался под темными сводами дворца в Подземье.
Справа на возвышенности стоял трон с изголовьем в виде огромного паука, раскинувшего лапы так, что они напоминали оголенные кинжалы. Заложив руки за спину, Иллиатрэ стоял в толпе дроу, его мантия переливалась золотой вязью. Статный. Горделивый. На лице отпечатано жестокое высокомерие и властность, а волосы были значительно длиннее, чем сейчас, заплетенные в небрежную и в то же время элегантную косу. Астарион разглядывал его с любопытством. В нынешнем Иллиатрэ остались отголоски этого молодого дроу, что временами прорывался вспышками гнева и едким сарказмом, но…
Его будто разбили на осколки.
К трону вела красная дорожка, почти серая в свете блекло-зеленых магических огней под сводами роскошного зала. По обе ее стороны степенно застыли женщины в темных одеждах: практичных, но явно из дорогих тканей и с восхитительной вышивкой. На троне сидела высокая женщина, красные глаза горели на ее холодном, надменном лице. Подперев щеку рукой, она слушала, как переговариваются ее подданные, обсуждая набег на другой Дом, но в ее взгляде читалась скука, точно никто из них не мог ее впечатлить, как бы ни старался.
— У меня есть план получше, — произнес Иллиатрэ громко и шагнул вперед, оказавшись на лестнице, что вела к трону. Внутри Астариона прокатился холод. — Мы должны…
Матриарх вскочила на ноги. Сорвала с пояса змееголовый кнут и размахнулась.
Щека взорвалась. Иллиатрэ рухнул на ступени, и кровь потекла по камню, вокруг его головы, целые реки крови…
Дроу смотрели на него, перешептываясь, а в их глазах разливалось презрение, злорадство, шок, но точно не сочувствие.
— Ты так и не научился спрашивать разрешения перед тем, как заговорить, глупый мальчишка! — грохотнула Матриарх и повела головой. — Унесите его. И не смейте лечить заклинаниями! Пусть у него навсегда останется память об этой дерзости!
Зал дворца завихрился черными потеками, и Астарион осознал себя в сумрачной реальности шатра. Его почти мутило от ярости и потрясения. Он и раньше догадывался, что и как произошло, но увидеть все собственными глазами, отчасти почувствовать на себе…
— Ненавижу ее, — выплюнул Иллиатрэ, пылая от гнева. — И всегда ненавидел. Но это… то, что ты видел… — он запнулся, сжал кулаки и зло продолжил: — До того момента я надеялся, что рано или поздно смогу завоевать ее доверие и стать достойным сыном Дома Ша'эх. Когда она ударила меня кнутом, я взывал к Ллос, но она лишь смеялась, пока я истекал кровью на ступенях перед троном Матриарха! И тогда я понял, что что бы я ни делал, как бы ни пытался, я НИКОГДА не заполучу милость Ллос, и НИКОГДА мой Дом не будет смотреть на меня иначе, чем на пыль! Теперь ты понимаешь? Я убил их не из-за того удара кнутом! Я убил их, потому что вместо того, чтобы позволить мне привести Дом Ша'эх, мой Дом, к величию, они хотели меня растоптать!
Его лицо исказилось звериной, бесконтрольной яростью.
Перед глазами взвилось новое видение. Среди рощи причудливо изогнутых грибов стояли двое: фигура в плаще о чем-то говорила с высоким дроу, собравшим волосы в хвост. Из-под капюшона фигуры показался подбородок, изящная линия губ — и ужасный, распухший багровый рубец, идущий через угол рта по щеке почти до глаза.
— Ты действительно хочешь, чтобы мы напали на Дом Ша'эх? Твой Дом? — нахмурился дроу с хвостом, но в его голосе кроме беспокойства звенело предвкушение. Очевидно, что падение враждебного Дома было ему более чем выгодно, а возможность узнать его уязвимые места — и вовсе бесценной.
— А зачем, по-твоему, я сюда пришел? — выплюнул Иллиатрэ. — На тебя посмотреть?
— Я… — незнакомый дроу покосился на его шрам и сглотнул. — Понимаю твои мотивы. Но каковы условия? Уж прости, что-то мне с трудом верится в твою бескорыстность…
— Я хочу поучаствовать в нападении вместе с вами, — отрезал Иллиатрэ.
Он с самого детства мечтал, как возглавит налет на враждебный Дом, как будет разить заклинаниями одного дроу за другим, захлебываясь ощущением своей силы и власти над их жизнями, а за ним последует целая армия воинов и рабов…
Кто бы мог подумать, что это будет его собственный Дом!
Видение закрутилось водоворотом и снова превратилось в зал каменного дворца, только теперь величественные стены содрогались от грохота и глухих ударов. За узорчатыми окнами метались всполохи огня, оранжевые языки подбирались все ближе к зданию, заползали внутрь. Тут и там лежали мертвые дроу, а на их телах алели раны.
Матриарх Дома Ша'эх не казалась уже ни величественной, ни холодной: она полусидела на полу ритуального зала и с перекошенным лицом вскидывала руки, словно пытаясь защититься.
Иллиатрэ стоял над ней. Его длинные волосы разметались по плечам, в глазах плескалось безумие, шрам на щеке горел багровым и темно-синим. Под его сапогом придушенно, будто из последних сил, извивался змееголовый кнут.
Иллиатрэ схватил нож с алтаря — нож с рукоятью в форме паука с изогнутыми по кругу лапами.
И ударил.
Астарион нырнул обратно в реальность, как в ледяную воду. Иллиатрэ стоял перед ним. Его лицо теперь не выражало ничего — только бесконечную усталость.
— Потом я сбежал из Мензоберранзана и лет десять жил в пещерах Подземья, пока меня не сцапал Наутилоид. Конец. Сказал же, что история скучная и грустная.
Хотя он говорил ровно, боль так сильно вспарывала ему грудь, что ощущалась сквозь связь головастиков.
— Я одного не понимаю, — развел руками Астарион, — почему, в сущности, ты так убиваешься? Нет, твои моральные терзания я понять могу, но… от семьи у них было одно название. Они относились к тебе как к рабу! Или они что, ждали, что в ответ на постоянные унижения и боль ты будешь покорно склонять голову? Хочешь мое мнение? Будь твоя мать хоть немного умнее, то использовала бы твои таланты во благо вашего Дома, но она предпочла наслаждаться твоими унижениями — и поплатилась за это. У тебя есть достоинство. И сильный дух. Совсем неудивительно, что после того, как она ударила тебя кнутом по лицу на глазах у всего Дома, ты решил их всех прикончить!
Иллиатрэ моргнул. Кажется, слова пробились сквозь его броню.
— Понимаешь… Дело тут скорее в том, что мне не хватило сил достичь своей цели, и я вместо этого все уничтожил.
— Между тем, что не хватило сил достичь цели, и тем, что тебе физически не дали возможности ее достичь, есть огромная разница, тебе не кажется?
И в голову не могло прийти, что Астарион так яростно бросится защищать Иллиатрэ, еще и от него самого.
— А не боишься? — взвился тот. — Не боишься, что я и с вами могу так поступить? Вдруг у меня со стаей разойдутся взгляды? Или я, например, тебя убью!
— А ты хочешь меня убить? — спокойно осведомился Астарион.
— Нет! Но кто знает, что случится дальше?
Астариона разобрал громкий, искренний, издевательский хохот.
— Уф… — с усмешкой выпалил он, отсмеявшись. — Это ты так себя видишь? Хладнокровным убийцей, всеобщей угрозой, одиноким потрошителем с тьмой внутри? — он снова издал смешок и, вскинув руки, выдал: — Знаешь, что я вижу? Склочный характер и нежное сердечко.
— Нежное сердечко… — страдальчески повторил Иллиатрэ.
— Так, теперь моя очередь, — бросил Астарион, и его голос сделался глуше. — Я хочу кое-что рассказать… насчет того, что делал для Касадора.
Иллиатрэ вздохнул. Подпер щеку рукой. Он тоже все знал — иначе и быть не могло, — но давал возможность высказаться, как и всегда.
Астарион глубоко вдохнул и выложил все: как соблазнял жертв, чтобы отвести их к Касадору, — снова, и снова, и снова, как сам вынужден был делить с Касадором постель и как использовал свое тело и обаяние, чтобы расположить Иллиатрэ к себе. Рассказывать об этом было легче, чем он ожидал, хотя в груди что-то сжалось и не отпускало. Раньше он не был честен с Иллиатрэ, но теперь вот она — горькая, неприглядная правда.
Лицо Иллиатрэ исказилось, словно от сильной боли, на челюсти заходили желваки, и он произнес:
— Я… я такой дурак. Прости, что так поздно все заметил. Ну, не суди Иллиатрэ слишком строго: ему в новинку ощущать себя идиотом!
Астарион, ожидавший, что его начнут клясть последними словами или как минимум отнесутся с прохладой, лишь через несколько мгновений понял, что услышал.
— Ты… Ты считаешь виноватым себя?! — взвился он. — Знаешь, что меня больше всего в тебе раздражает, Атрэ? Твое стремление вечно быть во всем виноватым! Даже в ситуациях, которые вообще не имеют к тебе отношения, ты умудряешься влезть и остаться виноватым! Я ИСПОЛЬЗОВАЛ тебя! Но больше этого делать не намерен.
Иллиатрэ фыркнул. Взъерошил волосы на затылке, снова поднялся и подошел к Астариону.
— Ага, я же ведь не видел этого с самого начала, конечно же, нет. И уж точно не пользовался ситуацией, чтобы получить желаемое, а именно — тебя. Вообще-то что здесь, на Поверхности, что в моем обожаемом Подземье все используют друг друга. Будь я таким хорошеньким, как ты меня описываешь, я бы тебе отказал.
Астарион вздохнул, пытаясь не отводить взгляда от его пылающий глаз.
— Ты слишком много на себя берешь. Правда. Я сам это предложил, так что даже не думай винить себя за то, что принял предложение. Да и ты… проявил ко мне… доброту и нежность. Даже остановился там, у водопада… Честно говоря, я вообще не представляю, что мы делаем!
Он издал смешок, потянулся к руке Иллиатрэ и ласково сжал ее в ладонях.
— Но это… это мне нравится.
Иллиатрэ тепло улыбнулся ему, но, когда заговорил, голос зазвучал решительно:
— Если уж мы говорим по-честному… Я стал жадным. И уже не довольствуюсь тем, что имею, если мне этого недостаточно.
— К чему ты клонишь? — мягко спросил Астарион.
— Я хочу тебя. Хочу тебя всего.
— Радость моя, но я ведь и так…
Иллиатрэ вскинул руку, останавливая, и бросил:
— Я хочу тебя всего по-настоящему.
Астарион усмехнулся, потому что ничего другого не оставалось. Страстные признания в любви всегда немного выбивали из колеи, а уж сейчас — и подавно.
— Ничего не говори, — Иллиатрэ с натянутой усмешкой замахал рукой. — Да-да, шансы у меня невелики, но… я буду за них бороться, потому что я… люблю тебя. И все же — это не соревнование, а ты не крепость, которую я должен завоевать, чтобы потешить самолюбие. Если я потерплю крах, то хочу остаться хотя бы твоим другом. Как ты смотришь на такую просьбу?
Несколько мгновений Астарион ошеломленно молчал. Почувствовал, что улыбается, — онемевшими губами, слабо, едва различимо, как не улыбался уже давно.
Какая выжигающая искренность.
— Или, — продолжил Иллиатрэ с лукавой улыбкой, — мы можем быть вместе, просто не делить постель. Понимаешь ли, секс — единственный язык, который помогает мне сближаться с другими, но раз мы с тобой уже так близки, что даже слова не нужны…
— Ха, — выдохнул Астарион, улыбаясь, — звучит как вызов. Давай попробуем.
Иллиатрэ просиял и хмыкнул:
— И все же неправильная мы пара. Обычно все начинают с того, что держатся за руки, а кульминация отношений — страстный секс. А у нас все началось со страстного секса, а в переломный момент мы держимся за руки…
Астарион издал смешок.
— Да, и то верно. Ну, никто и не говорил, что мы нормальная пара!
Шагнул к нему, коснулся губами его губ и отступил. Голова кружилась, в груди разливалось болезненное тепло.
Он не знал, что делает. Не знал, что делают они оба.
Но знал, что хочет, чтобы это продолжалось.