Крики Йоусена разносились по коридорам, отражаясь от каменных стен. Астарион изо всех сил старался не ежиться и не представлять, что нужно делать с живым существом, чтобы оно так вопило, срывая голос и не останавливаясь ни на миг.

— Хорошо, что в этот раз досталось не нам, — слегка улыбнулась Аурелия, когда они завернули за угол. Их окутывал душный, давящий, сырой полумрак дворца, а эхо шагов тонуло в толще старых ковров и всегда задернутых пыльных портьер.

Астарион ее облегчения не разделял. Впервые выпустив его из Псарни после обращения, Касадор привел его к Аурелии и произнес: «Я понимаю, что быть единственным отродьем — одиноко и тяжело. Поэтому, надеюсь, вы поможете друг другу побороть свои недостатки, как семья».

Через несколько дней он заставил Астариона сдирать с Аурелии кожу.

Еще через неделю — заставил Аурелию сделать то же самое с Астарионом.

Все отродья танцевали над бездной смерти и безумия, на острие воли Повелителя. Они следили друг за другом, подставляли друг друга, доносили друг на друга, пусть даже иногда это оборачивалось против них самих. Касадор любил повторять, что они семья, но еще больше любил их стравливать: то, как напряженно и предельно осторожно они держались даже в общей комнате для отродий, наверняка доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие.

Астарион их всех ненавидел. И не сомневался, что точно такие же чувства испытывают остальные. Дергая за ниточки, Касадор насильно превратил своих отродий в недругов.

И все же — Касадор говорил правду. Правду о том, что они, отрезанные от внешнего мира, скованные цепями его жестокой воли, вынужденные скрывать свою природу, могут полагаться лишь друг на друга. Вопреки ненависти. Вопреки подозрениям. Вопреки всему. Они омывали друг другу раны, что сами же и наносили.

Среди переплетения коридоров раздалось пение — слабое, едва уловимое, но стихло так быстро, что и не понять, почудилось или нет. Астарион уже давно перестал ежиться от такого, но Аурелия, казалось, едва сдерживалась, чтобы не обхватить себя руками, хоть и стала отродьем раньше него.

В глубине дворца лязгнула дверь Псарни, приглушив крик Йоусена, но не успел Астарион выдохнуть с облегчением, как в ужасе застыл: прямо перед ними стоял Повелитель, окутанный грозовой тучей гнева. Глаза пылали углями на его застывшем лице.

— Так ты сочувствуешь брату, Аурелия?! Радуясь, что не оказалась на его месте?! — его голос ударил по ушам, как оплеуха, рука взвилась в воздух и ткнула в сторону Псарни, без слов отдавая приказ. — Гоуди! Приготовь еще одну пару щипцов, вторую иглу и тиски!

Дрожа, Аурелия опустила голову. Хотела что-то сказать — попросить прощения, вымолить снисхождение, — но не осмелилась. Ее ужас пронзал Астариона до костей. Тело, словно само собой, отступило к стене, сделалось непослушным и безжизненным, как тряпичная кукла. Он точно… точно будет следующим. Просто как дополнение к остальным отродьям на Псарне.

Касадор подождал, пока вялые, обреченные шаги Аурелии стихнут в глубине коридора и само ощущение ее присутствия исчезнет за вновь хлопнувшими дверями Псарни, и повернулся. Его взгляд прожег Астариона насквозь, словно освежевав его мысли и чувства, саму его душу.

— По-твоему, Йоусен и Аурелия заслуживают снисхождения после того, что сделали? — произнес Касадор требовательно и в то же время почти равнодушно. — Что скажешь, дитя?

Осторожно. На такие вопросы не бывает правильных ответов, и уж тем более нельзя отвечать то, что Повелитель вроде бы хочет услышать. Астарион с трудом поднял на него взгляд и произнес:

— Только ваше решение в этой ситуации будет справедливым и правильным, Повелитель.

Его тут же бросило в холодный липкий пот. Лесть. Неприкрытая, лишенная изобретательности лесть, порожденная страхом. Плохо. Плохо…

Тишина сгущалась, тяжелый воздух клубился и плыл, впивался в тело осколками льда. Касадор по-прежнему смотрел совершенно бесстрастно. Еще несколько мгновений молчал. Наконец бросил:

— Первая разумная мысль за все время твоего существования. Приятно видеть, что мои труды наконец дают хоть какие-то плоды, пусть мне и приходится иметь дело с таким неподатливым и несовершенным материалом, как ты.

Астарион с трудом сохранил непроницаемое и почтительное выражение лица. Похоже, Псарня отменяется — на этот раз. Хорошо, но в следующий раз нужно лучше себя контролировать и подбирать слова с холодной головой, не выказывая страха. В иной ситуации Повелитель мог бы обвинить его в откровенной лести, но, наверное, сейчас у него другие планы. Может, опять придется идти в его покои, но лучше уж так, чем…

— Однако, твои успехи в охоте несколько… разочаровывают. В этом месяце ты сильно отстал от брата и сестры, поэтому тебе придется отвечать за недостаток старательности.

Сердце Астариона провалилось в желудок.

— Сам скажи Гоуди, — спокойно произнес Касадор, но его взгляд мерцал удовольствием, пронзая насквозь, — что для тебя нужен третий набор инструментов.

Из-за полузакрытой двери в глубине дворца разнесся пронзительный крик Аурелии.

***

Пленник метался в крохотной клетке, пытаясь сжаться, чтобы не прикасаться к прутьям. Его губы потрескались, грудь тяжело вздымалась, из горла вырывались слабые стоны.

— У вас что, не нашлось наказания надлежащей? — резко произнес Бэйлот Барритил, блистательный Распорядитель Черных Ям. — Попусту потраченный потенциал!

И правда, потенциал у пленника был что надо: крепкое сложение, широкие плечи, сильные руки. Он мог бы стать отличным бойцом — но теперь, весь в синяках и ожогах, выглядел жалко.

— Так мы здесь наказываем убийц, — пожал плечами стражник. — Он в клетке от самого рассвета. И останется в клетке, пока не умрет.

Бэйлот приставил ладонь козырьком ко лбу и взглянул на небо. Солнце стояло в зените, воздух плыл от жара, а лучи давно бы обожгли его чувствительную, привыкшую к полутьме и прохладе кожу, если бы не плотный плащ с длинными рукавами и капюшоном. Мерзкая Поверхность. Не идет ни в какое сравнение с Подземьем!

— Ну-ка, — обратился он к хобгоблину, что съежился при звуках его голоса. — Попробуй прутья.

Тот беспокойно зыркнул на него из-под густых бровей.

— Но, хозяин, они же…

Бэйлот смерил его таким взглядом, что хобгоблин тут же бросился к клетке и, глубоко вдохнув, коснулся прута. Тут же с воплем отпрянул и затряс рукой.

— Угх, хозяин!.. Раскаленные, как решетка в камине!

Бэйлот цыкнул языком.

— Попусту потраченный потенциал… Эй, стражник! Предлагаю за него сто золотых.

Стражник фыркнул.

— Этот парень — убийца! И он сгниет в клетке!

— Я предлагаю тебе золото за полумертвое ничтожество, которое скоро отдаст концы. Неужели ты так туп, что откажешься от настолько щедрого предложения?

— Следи за языком, дроу, — скривился стражник, крепче сжимая древко секиры, но посмотрел на пленника оценивающе. — Я даже не знаю… Нарушить закон… Разве что ты предложишь тысячу золотых.

Бэйлот издал холодный смешок. Как же, тысячу золотых. Последний раз он держал в руках столько золота лет двести назад, еще когда был Архимагом Сшамата!

— Тысячу золотых? Ох, ну что ж, тысяча как тысяча, но с одним условием: если не выйдет его выходить, я вернусь за тобой, и ты займешь его место! Молодой, могучий с виду, так и бросишься в бой… Ты даже лучше подойдешь для моих целей, чем эта тухлая туша в клетке!

Стражник немного побледнел. Смотрел уже не так вызывающе — скорее испуганно. Наконец выдохнул:

— Ладно, чтоб тебя. Забирай его за сотню золотых, только… не возвращайся сюда больше, дроу.

— Сто золотых было вначале! — расплылся в улыбке Бэйлот. — Но ты слишком важничал и выпендривался, так что теперь — только пятьдесят. Отнимешь еще моего времени — будет десять. Не так-то он мне и нужен.

На щеках стражника проступили багровые пятна, но он смолчал — выглядел так, будто ему плюнули в морду и даже нет возможности вытереться. Бэйлот довольно отсчитал ему пятьдесят золотых, пока услужливый хобгоблин ковырялся ключом в замке клетки. Наконец хобгоблин со скрежетом отворил дверцу и выволок наружу пленника, что тут же громко, протяжно застонал.

— Осторожно! — рявкнул Бэйлот. — Я прекрасно понимаю, что твоим разбойничьим ручищам не свойственна деликатность, но сделай над собой усилие, кретин!

Хобгоблин поспешно отступил от пленника, пряча руки за спину. Бэйлот одним рывком вздернул свое приобретение на ноги и осмотрел, придерживая за плечи.

— Да… Вблизи все выглядит даже хуже. Вряд ли это было выгодное вложение… Ну да ладно, — он бросил другому хобгоблину, более спокойному, что почтительно держался на расстоянии: — Эй ты! Переместись с ним в медицинское крыло для участников. Дай ему немного воды и займись его ожогами. Проследи, чтобы он не отдал концы. Если справишься, получишь поощрение.

Хобгоблин степенно кивнул, подхватил пленника под мышки и поволок в сторону.

Бэйлот вздохнул. Жестом фокусника выудил из кармана мантии платок и тщательно вытер руки. Эти слуги… Все на одно лицо, и даже имена у них звучат одинаково — он никогда их не запоминал.

— А когда вернется хозяин Дэмиэн? — ни с того ни с сего спросил оставшийся хобгоблин.

Бэйлот дернулся и едва не выронил платок.

— ХОЗЯИН Дэмиэн?! — завопил он и, развернувшись так резко, что хлопнул плащ, влепил хобгоблину затрещину. — Как ты смеешь так его называть, еще и в разговоре со мной, тупая тварь?!

— Но… хозяин… — хобгоблин заслонился руками. — Умоляю, не бейте, просто хозяин Дэмиэн… Дэмиэн… заставляет нас называть его так, а если мы не будем… — он оттянул воротник и повернулся, показывая плохо заживший ожог на плече.

Бэйлот захлебнулся яростью. Так заскрежетал зубами, что мог бы стереть их в порошок.

— Как он смеет наказывать моих слуг?! Что он о себе возомнил?! Дэмиэн — такой же слуга, как и все вы, разве что рангом немного повыше! Но то, что у него есть кое-какие привилегии, еще не делает его равным мне, величайшему Распорядителю! Не смей больше называть его хозяином, понял меня?!

И все же — куда ублюдок Дэмиэн подевался? Раньше он всегда возвращался в Черные Ямы, как бродячий кот, прибившийся к порогу, но теперь что-то запаздывал. Прошло несколько дней с того небольшого происшествия, когда пленники сбежали, разрушив временное пристанище для участников Черных Ям, — а он как в воду канул.

Впрочем, у Бэйлота есть дела поважнее, чем забивать себе голову каким-то человечишкой.

***

Первым делом Астарион спросил у Джахейры разрешения. Не потому, разумеется, что был такой совестный — просто не хотел, чтобы их выкинули из таверны в кишащий тенями внешний мир из-за того, что он решил сварить кофе.

Вскоре соблазнительный аромат протянулся по кухне и просочился в главный зал. Джахейра с сожалением посмотрела в сторону Астариона, но он ее проигнорировал.

Когда Иллиатрэ, сонно щурясь, спустился по лестнице, Астарион уже добавил в кофе молока и сладкого корня и занял один из столов, выставив чашки перед собой.

— Пахнет горевшим, — выдал Иллиатрэ. — Доброе утро.

— Доброе. Вот много ты понимаешь. Иди сюда.

Астарион демонстративно провел рукой в воздухе и промурлыкал:

— Кофе для прекрасного любовника.

— Кофе? — повторил Иллиатрэ с любопытством, сел за стол и потянул носом аромат.

— На Поверхности пьют этот напиток, чтобы взбодриться. И просто потому, что он вкусный. Кофе в чистом виде горький, так что я добавил молока и сладкого корня, — Астарион усмехнулся. — Хотя, конечно, был соблазн увидеть твою реакцию…

Иллиатрэ, кажется, еще не проснулся, потому что никак не отреагировал на шпильку, но потянулся к чашке и сделал глоток. Тотчас его глаза широко распахнулись, будто его ударила молния. Астарион просто обожал его реакцию даже на самые незначительные вещи.

— Это… очень вкусно!

Улыбаясь, Иллиатрэ снова отпил из чашки, и Астарион потянулся за своей. Он не пил кофе целых двести лет, но сегодня, заваривая его, следя за закипающей водой, добавляя молока, что белым водоворотом завихрилось среди темно-коричневой жидкости, нарезая сладкий корень, вдруг вспомнил, как слуги приносили ему чашку каждое утро.

Черный, как ночь. Только такой — и никак иначе.

Лестница снова заскрипела от шагов, и наверху показалась Карлах, мучительно пытаясь протереть глаза.

— О! — выдала она, уловив аромат. — А кофе еще остался?

— Я сварил его только для себя и прекрасного любовника, — отозвался Астарион чуть резче, чем собирался, и ухмыльнулся. — Хотя… после сегодняшней ночи ты, похоже, тоже подходишь под определение.

В конце концов, из-за нее они с Иллиатрэ сделали то, что делать не собирались. Может же он хоть немного ее уколоть?

— Уф! — Карлах закатила глаза и шутливо ткнула его в плечо. — Обожаю тебя и твое чувство такта! Как будто вы были лучше.

Астарион мрачно на нее прищурился и покосился на Иллиатрэ.

— Не понимаю, как это ты промолчал?

Тот отпил кофе и с довольной улыбкой закрыл глаза.

— Да просто наслаждаюсь моментом. Чувствую от вас всех такую… мечтательность и спокойствие.

Ну да, отличный момент, чтобы расслабиться, ничего не скажешь: им в головы засунули иллитидские личинки, каждый страдает из-за личной трагедии, их будущее туманно, и, вдобавок, они застряли среди проклятой тьмы опустошенных земель.

И все же Астарион понимал, о чем Иллиатрэ говорит.

Это было их большое путешествие. Несмотря ни на что.

***

— Герой, преследующий дьяволицу, — протянул Астарион, когда они собрались в очередной раз нырнуть во тьму Проклятых земель, — в итоге оказался с ней в постели. Как прозаично.

— Все было немного не так, — подметил Уилл невозмутимо и поморщился, всем своим видом показывая, что не хочет с ним говорить, а об этом — тем более.

— Ну да. Дьяволица оказалась добросердечной, веселой и горячей девой, как раз под стать доблестному герою. Сюжетик для бульварного романа.

Уилл хмыкнул:

— Иногда мне кажется, что на тебе лежит проклятье, и ты умрешь, если хотя бы раз в день не скажешь какую-нибудь гадость.

Астарион издал высокий язвительный смешок.

— Ну что ты. На самом деле я рад за вас, — и добавил серьезнее: — Правда.

Уилл поднял брови и окинул его взглядом с головы до ног, будто впервые видел.

— Раз так — спасибо. Хотя не думай, что я тебе поверил.

***

— О-хо-хо… — протянул Иллиатрэ, склонил голову к плечу и облизнул губы. Его глаза как никогда ярко горели в ночи. — Как же я люблю такие игры!

Вокруг простиралась мгла — сырая, серая пелена, зловеще обвивала ветви мертвых деревьев, тянулась по земле, и мертвые кусты цеплялись за нее, точно когти. Человек перед ними, назвавшийся Тем-Который-Был, испуганно озирался — уже впустил в свое тело душу жертвы.

— Итак, задачка не из легких: нужно сломить жертву, но при этом не причинить слишком сильного вреда телу носителя… — рассуждал Иллиатрэ вслух, а с его губ не сходила улыбка.

Астарион жадно наблюдал за представлением. О, нет-нет, носителю нужно причинить вред, и чем сильнее, тем лучше, — чтобы знал, как вверять свое тело в руки незнакомцев. Будь Астарион на месте Иллиатрэ, то с огромным удовольствием приказал бы жертве бить себя ножом в живот до тех пор, пока он не прикажет остановиться (и не остановился бы): поступил бы с ней точно так же, как по ее вине поступили с ее друзьями. Тот-Который-Был раз и навсегда запомнил бы, что стоит быть осторожней с незнакомцами, если бы, конечно, пережил этот урок.

— Астарион… — мягко выдохнул Иллиатрэ, чуть поворачиваясь. — Твои мысли издают эхо.

Астарион не мог отделаться от образа окровавленного, израненного Того-Который-Был с искаженным в предсмертной гримасе лицом и шоком в глазах. Глубокие раны на бледной коже, кровь, струящаяся на землю…

На несколько мгновений они прикрыли глаза, наслаждаясь видением, сделавшись одним целым, как в лагере гоблинов, пока Иллиатрэ не произнес:

— Картина, конечно, славная… Но сделаем по-моему.

Такое наслаждение испортил, чтоб его. Впрочем, как и всегда. Мечтать Иллиатрэ мог о чем угодно, но в большинстве случаев поступал довольно милосердно, даже если это шло вразрез с его мыслями.

***

Иллиатрэ толкнул дверь таверны, и в чувствительных глазах полыхнули огни свечей. Он пошатнулся и зацепил что-то плечом.

На него с шелестом обрушился тканевый полог.

Иллиатрэ поспешно сорвал его с себя, выпутался и увидел статую, взиравшую на него сверху вниз.

— Бог ты мой, — протянул он насмешливо. — Какая жуть.

Неведомый мастер прорезал в цельном куске дерева женщину, что извивалась на дыбе в кошмарных страданиях. Ее рот был распахнут в беззвучном вопле, спина прогнулась, кандалы на изломанных руках, казалось, вот-вот вырвутся из креплений. По коже пробежали мурашки. Статуя выглядела такой живой, что навевала мысли об окаменевших дроу, попавших под магию Наблюдателя в Подземье (и которых он с огромным удовольствием расколотил посохом на мелкие осколки).

И вместе с тем, неведомо как, на ее лице читалось мрачное, нездоровое наслаждение.

— Подумать только, — хмыкнул он. — Дева Боли едва не прибила меня к полу!

— Отойди от нее! — раздался резкий голос, и из-под лестницы показалась высокая фигура, закутанная в плащ. — Что за варварство! Без спроса прикасаться к произведениям искусства!

— Абдирак!!! — воскликнул Иллиатрэ, едва не подскочив. — Вообще-то не стоило бросать произведение искусства у входа в таверну! Это же статуя в честь твоей богини!

Ноздри Абдирака свирепо раздулись.

— Почему каждый раз, как мы встречаемся, возлюбленное дитя, ты меня критикуешь?!

— А почему каждый раз ты так остро воспринимаешь мои слова? О, а куда делись кольца — ну, те, что были у тебя на лице? И даже следов не осталось…

— Когда я прихожу в места, — бросил Абдирак раздосадованно, — что считаются «цивилизованными», приходится принимать… более непритязательный вид. В частности, владелица этого места поставила меня в оскорбительно жесткие рамки.

— Я всего лишь потребовала, — отозвалась Джахейра от своего стола, — чтобы ты не пудрил моим арфистам мозги идеями своей богини. Если для тебя это слишком, дорогу ко Вратам Балдура ты знаешь, жрец.

Абдирак вздохнул и посмотрел страдальчески: мол, вот видишь. Иллиатрэ шагнул к нему — и словно влетел в грозовую тучу. Съежился, впившись пальцами в рубаху и пережидая боль, но через миг понял, что дело не в его перекрученных магических потоках.

— Так… Одно из двух: или меня только что ударила молния, или моя стая очень, очень сильно не одобряет происходящее.

Он повернул голову и смерил друзей ироничным взглядом.