Значит, я никогда не умру,

Пока я люблю тебя.

Немного нервно «Лиссабон»

Вообще-то, Дань Хэн не против носить Келуса на руках всю жизнь. Это звучит слишком избито, но он совершенно серьёзен в этом намерении. Но не думал, что придётся и после смерти.

Смерть и Келус не сочетаются. Это как пытаться уместить в одной фразе антонимы. Получаются странные оксюмороны вроде ослепительной черноты (той, что едва не застилает Дань Хэну глаза) или оглушительной тишины (той, что как вода заливается в уши).

У Келуса, которого он несёт в их купальню на руках после испытания, есть дыхание и сердцебиение. У того, которого он выносил из обломков вагона, бледного, окровавленного, не было. А потом снова было.

И всё становится неправдой. Кровь на белой футболке и руках Дань Хэна, которые он усилием воли заставляет не дрожать. Заставляет зажать рану, остановить кровотечение. Бешено колотящееся сердце, которое словно пытается наверстать отсутствие ударов в чужой груди. Отработать за двоих. Все мысли о том, что не уберёг, не спас, не защитил. Всё становится обманом. Смерть становится сном.

Смерть проходит, как простуда. Стекает с тела, как вода. Потому что это же Келус. В самом его организме не предусмотрена возможность смерти. Поэтому Дань Хэну почти хочется накричать на златиусов за повисшее молчание, хотя он никогда-никогда ни на кого не кричит. Но сейчас это слишком похоже на похоронную процессию.

А Келус не может умереть.

Дань Хэн не отдаст его смерти.

Даже если придётся с ней сражаться.

Кто-то начинает говорить. Дань Хэн едва разбирает слова, но становится немного легче. Он прижимает Келуса ближе к себе, чтобы чувствовать мерное дыхание. Не обращая внимания на чужие взгляды, едва ощутимо касается губами волос цвета пепла и звёздной пыли.

***

Келус не просыпается несколько часов. Дань Хэн убеждает себя, что в этом нет ничего страшного. Келус сотню раз говорил ему, что может спать хоть до тепловой смерти вселенной. Или не спать, а валяться в кровати, балансируя где-то на грани, обнимая Дань Хэна со спины или прячась в его руках, согревая горячим дыханием шею. Келус во сне, как ни странно, спокойный, почти не ворочается, но очень любит прижаться близко-близко. Сначала Дань Хэн думал, что ему будет неудобно и придётся долго привыкать. Но уже после первой ночи отчётливо понял, что никогда не спал так спокойно, как с теплом Келуса рядом. Без него теперь, может, вообще не уснёт.

Об этом Дань Хэн старается не думать. Вообще ни о чём старается не думать. Он сидит у кровати Келуса, положив голову ему на плечо.

Келус открывает глаза с явным трудом, но он вообще всегда тяжело просыпается. Его гремяще-кипучей энергии нужно время, чтобы растечься по телу и начать сносить всё вокруг.

Келус медленно моргает несколько раз, трёт глаза, а потом, окончательно проснувшись, улыбается склонившемуся над ним Дань Хэну.

— Наконец-то очнулся, — выдыхает Дань Хэн и прижимает Келуса к себе.

— Мемо всё рассказала, да? — Он смыкает руки у Дань Хэна на спине, водит вверх и вниз ладонями, словно это его тут надо успокаивать. Трётся щекой о щёку совсем по-кошачьи. Может быть, у него тоже девять жизней. Подумаешь, потерял где-то по дороге парочку.

— Да, — отвечает Дань Хэн, мечтая остаться в тепле его рук на всю свою бесконечно долгую жизнь. — Но мы придумаем способ, как тебя вернуть, не переживай.

— Да я и не пережил, — усмехается Келус.

Дань Хэн поджимает губы. Келус не видит этого, конечно, но будто бы чувствует. Прежде чем отстраниться, шепчет: «Прости», и целует в висок.

— Ну чего ты? — улыбается он. — У тебя такое лицо, словно ты собрался меня оплакивать.

Келус правда будто совсем ничего не боится. Не умеет. Или просто слишком хорошо скрывает. Дань Хэн до сих не понял о нём всего.

— Не буду я тебя оплакивать, ты ещё не умер.

Дань Хэн повторит это ещё тысячу раз, чтобы самому поверить.

— Я воспоминание, — говорит Келус задумчиво. Это другая его сторона, совершенно иная, точно вторая личность. Серьёзная и закрытая, почти никогда не показывающаяся. Несколько мгновений он словно бы смотрит внутрь себя тяжёлым золотым взглядом, пытаясь постичь суть нынешнего существования, отследить изменения, разглядеть форму смерти, её печать. А потом усмехается, возвращая на лицо улыбку и говорит: — Выходит, я оставил после себя светлую память?

Весело ему. Любой, кто не знает Келуса, сказал бы ему отнестись к делу серьёзнее. Может, даже возмутился такому поведению. Но у Дань Хэна ком подкатывает к горлу. Он готов просить Келуса не быть серьёзным. Можно вообще никогда. Потому что иначе что-то в самом Дань Хэне сломается.

Что-то в нём уже ломается.

Но Келус целует складочку, появившуюся между нахмуренных бровей, и Дань Хэн говорит:

— Если на Амфореусе существует сила, способная обмануть смерть, мы её найдём.

— А если нет?

— Создадим.

Мемо появляется вовремя, так точно рассчитав момент, когда они не целуются, что впору заподозрить, что она выжидала. В таком случае Дань Хэн ей даже благодарен за тактичность. И, если она правда тот якорь, что удерживает Келуса, за то, что он ещё здесь.

Потому что Дань Хэн знает, как это бывает. Как такие сильные, яркие, шумные, горящие внутренним светом закрывают тебя собой, попадают под случайный удар, пускают свой самолёт в самую гущу врагов, глубоко вдыхают за мгновение до и обращаются огненной вспышкой, истаевая под натиском темноты. Как они гибнут смертью храбрых, едва успевая это заметить. Как оставляют после себя огромные чёрные дыры в ткани Вселенной.

Келус улыбается и смеётся оттого, что собственную смерть проморгал, говорит, что лишился возможности драматично признаваться Дань Хэну в любви на последних вздохах. Дурак. Дань Хэн сказал бы ему молчать и беречь силы. А сейчас ничего не говорит.

Келус тоже затихает ненадолго. Не молчит, нет, говорит с Мемо, соглашается, что надо идти, искать выход, обсуждать варианты, решать проблемы. Но «затихает» в случае с Келусом — это не столько про звук, сколько про ощущение. И тишина эта всегда тревожная. И она всегда прорывается.

Когда Келус тормозит его прямо перед выходом из купальни, Дань Хэн начинает волноваться, чувствуя, как сжимаются пальцы на его локте. Чувствуя что-то странное в улыбке Келуса и в голосе, которым он говорит Мемо: «Подожди пять минут за дверью».

Дань Хэн не успевает спросить зачем. Потому что, стоит двери закрыться, как Келус прижимает его к стене и целует. Глубоко и нервно, в неровном ритме впиваясь губами в губы, отстраняясь, приникая снова, но к открытому участку шеи под челюстью, под ухом. Быстро, несдержанно, почти истерично, не давая возможности не то что ответить, даже прочувствовать до конца. Только стиснуть руками футболку и задохнуться в новый поцелуй.

— Прости, — выдыхает Келус и целует снова, прижимая Дань Хэна к себе так плотно, словно хочет пробраться ему под рёбра. Целует, ведёт языком по губам, затем по нёбу, словно пытаясь выпить чужое дыхание. Целует, сильнее вжимая в себя в стену. Целует, так что на шее точно останется красный след, заметный из-под ворота. Целует каждый сантиметр лица хаотично и быстро. И вдруг замирает, обнимая, шумно дыша в висок. Повторяет: — Прости.

И голос немного подрагивает.

— За что?

— За то, что набросился так.

Келус, каким бы бесцеремонным ни казался, ничего не делает без разрешения. Но Дань Хэн уже давно ему заранее всё разрешил, потому что ему нравится жечься теплом его прикосновений и поцелуев, расплавленным золотом глаз. Келус знает. И всё равно извиняется.

— И за то, что умер. — Он усмехается. — Глупо вышло. Я случайно.

— И больше так не будешь?

— Набрасываться буду, наверно.

— И пожалуйста.

— А умирать не буду.

— От этого правда воздержись.

«Но такого обычно и с одного раза хватает», — этого никто из них не говорит. Но оба думают.

— А ты, ну, если ничего не получится и я правда умру насовсем, не пытайся… — Келус замолкает, подбирая слова.

— Вернуть тебя, несмотря на то, сколько законов Вселенной мне придётся нарушить, — заканчивает за него Дань Хэн.

Дань Фэн уже проходил это, но Дань Хэн всегда думал, что не повторяет чужих ошибок. До этого дня.

— То самое, да. — Усмешка у Келуса так и не выходит искренней и непринуждённой. — Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось из-за меня.

Ну конечно. Ему надо погибнуть так, чтобы смерть не задела больше никого своим крылом.

Дань Хэн ничего ему не отвечает.

Когда пять минут истекают и дверь открывается снова, Дань Хэн выходит из купальни с двумя алыми пятнами на шее. Келус с одним — над левой ключицей.

***

Когда они возвращаются, в Келусе всё ещё много дурной нервной энергии. Её всегда много, но в этот раз слишком. В этот раз её четыре раза по через край. Или даже больше.

Он садится на край купальни, опускает в воду ноги, сидит вряд ли больше минуты, встаёт, расчерчивает мокрыми следами комнату. Дань Хэн думает. Какие-то умные драконьи мысли наверняка. А у Келсуа в голове пусто. И одновременно слишком полно. Это как его состояние, живое и мёртвое одновременно, два состояния разом. Суперпозиция.

Честно говоря, позиция эта вообще не супер, но Келус не хочет об этом думать.

Но всё равно думает. О том, что Дань Хэн сделает, если ничего не получится. О том, что он точно что-то сделает. О том, не вырвется ли мощь Стелларона наружу, если тело Келуса перестанет поддерживать хотя бы иллюзию жизни. Что, если его смерть станет погибелью для всего Амфореуса, для каждого из новых друзей и для Дань Хэна? Эоны, Келусу придётся убить себя за это ещё минимум трижды.

Он крутит что-то в руках. Чуть не разбивает. Ставит на место. Через мгновение забывает, что это было. Снова садится на край купальни. Трогает воду, размазывая по ней своё тревожное отражение.

Ему хочется — на силе одного лишь вредного упрямства — доказать, что он жив, потому что это вдруг перестало быть аксиомой. Стало теоремой, которую нужно доказывать себе и мрачно молчащему Дань Хэну тоже. Даже если это неправда. Келусу хочется соврать так искусно, чтобы они оба ему поверили.

Или бежать отбирать у Танатос свою жизнь, чтобы Дань Хэн перестал так хмуриться. Или выпросить у Яоши немного бессмертия, стать самой очаровательной её мерзостью. Или повернуть вспять течение реки мёртвых голыми руками. Или ещё что-нибудь. А ему говорят подождать какую-то там Цифер и передохнуть. Главное, не передóхнуть.

Вдохнуть. Выдохнуть. Сделать это, не сорвавшись в нервную гипервентиляцию.

В процесс очень вовремя решает вмешаться Дань Хэн, видимо, заметив, что Келус не справляется с последним пунктом. С первыми двумя тоже не очень.

Дань Хэн целует Келуса первым реже, чем хотелось бы. Не потому что смущается или не хочет. У всех долгоживущих рас абсолютно особые отношения с телесностью, это Келус уже понял, вычитал в умных исследованиях, выспросил у самого Дань Хэна. Он просто иногда забывает, что опция «целоваться» в принципе существует. И каждый раз ему так приятно вспомнить.

Но сегодня они празднуют межпланетарный день внезапных поцелуев. Любимый праздник Келуса. Каждый день бы отмечал.

Келус поворачивает голову, чтобы Дань Хэну было удобнее касаться языком его языка. Чувствуя, как одна рука ложится на тыльную сторону шеи, а другая скользит по груди, Келусу даже не надо спрашивать: «Чего ты вдруг?»

— Прости, — тихо говорит Дань Хэн, оставляя почти невесомые поцелуи на шее.

— За то, что набросился? — усмехается Келус.

— За то, что не уберёг.

На самом деле ему вообще не смешно.

Келус берёт лицо Дань Хэна в ладони, смотрит в позеленевшие, сияющие печалью глаза.

— Даже не думай себя в этом винить. Такое… случается. Как бы ты ни был силён, такое случается.

Но он будет, конечно. Так же как сам Келус винил бы себя, случись что-то с Дань Хэном. Это грустная обратная сторона любви. Отныне ты всегда будешь думать, что любая рана, полученная любимым, должна быть твоей.

— Хочу, чтобы с тобой никогда ничего опасного не случалось. — Дань Хэн одними кончиками пальцев убирает прядь волос, упавшую Келусу на лицо.

— Но тогда мне будет скучно.

— Знаю, — вздыхает он. — Поэтому и отговариваю только от самых плохих идей. В остальном — лишь бы тебе было весело.

— Я тебя люблю, — абсолютно невпопад говорит Келус, — даже несмотря на то, что ты не разрешаешь мне прыгать в чёрные дыры.

— Главное не становись одной из них, — просит Дань Хэн, — потому что я тоже очень тебя люблю.

Наверно, слишком сильно, чтобы отпустить.

— Поцелуешь меня ещё раз? — спрашивает Келус. — Лучше ещё очень много раз.

Нервного напряжения в Келусе всё ещё четыре раза по через край, в Дань Хэне — четыре раза по океану. Штормящему. Но он целует медленно, проверяя, насколько долго они оба могут задерживать дыхание. Рукой проводит тоже медленно, забираясь под футболку. Словно хочет почувствовать тепло Келуса языком и пальцами. Мышцы пресса напрягаются от прикосновения. Весь он напрягается, в то же время ощущая разрастающееся в груди спокойствие. Ему сегодня Вселенная сказала сочетать несочетаемое.

И обычно его поцелуи и прикосновения не подразумевают никакого продолжения. Но сегодня он в самой не суперской суперпозиции на свете, поэтому…

— Хочешь, ну, — начинает он, пока Дань Хэн оставляет поцелуй на скуле, виске, шее, надолго задерживаясь губами на бьющейся жилке, — проверить некоторые физические реакции моего тела?

Ага, молоточком по колену стукнуть. Фонариком в глаза посветить.

— В смысле не хочешь, ну… — у Келуса была какая-то мысль, но потом Дань Хэн сжал руку, слегка царапая ногтями кожу на животе, и получилось выдохнуть только короткое: — меня.

И пропасть. Потому что Дань Хэн посмотрел на него слегка плывущим взглядом, и Келус заметил тот момент, когда его зрачки из идеально круглых сузились в узкие щёлки, точно при взгляде на солнце.

— Да, — ответил он и снова потянулся к его губам, но Келус поцеловал его раньше. Легко нашёл пальцами молнии на вороте.

Вообще-то, он уже один раз Дань Хэна раздевал. Тоже на силе тогда лёгкого невроза. Потому что раздевать Дань Хэна это приятный медитативный процесс. Это почти как головоломку разгадывать. Начинать нужно с перчатки, потому что иначе вообще ничего не снимется. Там ремешок, прячущийся под рукавом. Потом можно стянуть плащ. Дальше самое сложное, но интересное. С поясом Келус, что тогда, что сейчас, возиться долго, возможно, дольше, чем на самом деле нужно. Ищет ту самую застёжку, которая прячется где-то между слоями ткани. Старательно не находит, вслепую оглаживая бёдра, низ живота и спины. Дань Хэн ему не помогает, потому что однажды у Келуса уже получилось. Выйдет и второй раз. Застёжка всё-таки щёлкает, а Келус прикусывает губу Дань Хэна и ведёт рукой вниз по внешней стороне бедра, закидывая на собственное. Затем вверх по внутренней, находя ещё одну застёжку на ремне, обхватывающем ногу.

Когда ремень падает, с лёгким звоном ударяясь о плитку пола, и Дань Хэн, и Келус дышат слишком глубоко и целуются слишком беспорядочно. Келусу же смешно оттого, что Дань Хэн ещё слишком одет, когда на нём самом ничего, кроме брюк, не осталось. Тоже, что ли, какими-нибудь ремешками себя увешать, думает Келус, но Дань Хэн прекрасно находит, куда деть слишком свободные руки, и думать о чём-либо становится сильно сложнее.

Так что Келус даже радуется отсутствию хитрых шнуровок на ботинках, которые получается быстро скинуть. И тянется к рубашке Дань Хэна, вытаскивая её из-под брюк. Потом к замку на брюках. Здесь тоже без потайных крючков или пуговиц.

Когда Келус раздевал его в первый раз, до брюк так и не добрался. В глупом порыве лизнул Дань Хэна в губы и столкнул в бассейн, а потом побежал. От ударившей в спину, захлестнувшей с головой волны всё равно убежать не успел. Сейчас тоже не успевает.

Дань Хэн правда слишком хорошо находит, чем занять руки. Одна тонкими пальцами выводит только ему ведомые узоры на спине Келуса, а другая…

Келус едва ли падает на плечо Дань Хэна, упираясь в него лбом, тяжело глотая воздух.

— Продолжать? — спрашивает Дань Хэн ему на ухо.

Келус невнятно мычит что-то в ответ и отрывисто кивает. Руки Дань Хэна двигаться в ужасающе приятной синхронности. Пальцы находят точку между лопаток, обводят круг около выпирающего позвонка, скользят вниз. И снова вверх.

Келус едва помнит, что его мёртвому живому телу нужно дышать.

Дань Хэн вспоминает о том, что он немного злопамятный. И на этот раз сам сталкивает Келуса в воду. Но так и быть сам ныряет следом. Келус прижимает его к бортику купальни, целуя и кусая шею. Хорошо, что у него ворот высокий.

Дань Хэн тяжело сглатывает, потому что Келусу тоже нравится распускать руки. Спрашивает:

— Я или?..

— Ты, — отвечает Келус, слегка прикусывая кожу за заострившимся ухом. — Ты более ответственный.

Келус бы сегодня себя себе не доверил, не то что Дань Хэна. Он откажется воскресать, если случайно сделает ему больно.

— Ну спасибо за… — Дань Хэн усмехается, пока Келус целует его ключицы и оглаживает руками основание хвоста, — доверие.

— Обращайся, — улыбается Келус, быстро целует в губы и отстраняется, поворачиваясь спиной и опираясь локтями на бортики купальни. И теперь, не чувствуя рядом тепла Дань Хэна, лишь колебание воды, ощущает себя по-настоящему обнажённым.

Хорошо, что Дань Хэн возвращается раньше, чем Келус успевает занервничать. Он покрывает поцелуями и едва ощутимыми укусами лопатки, шею и плечи, отвлекая и от движения пальцев внутри и от мыслей о том, останутся ли на коже алые пятна. Или тело его статично, сохраняет себя в неизменном состоянии Келуса до ран и поцелуев.

Келус думает об это очень недолго. А потом, обернувшись, ловит губы Дань Хэна своими и подаётся бёдрами чуть назад, чтобы немного задохнуться ошущением и застонать в поцелуй.

Дань Хэн смотрит на него с лёгким осуждением, потому что Келус мешает ему быть самым осторожным во Вселенной, самым чутким к любому неровному вздоху. Келус улыбается и целует его в переносицу, чувствуя, как вокруг бедра обвивается призрачный хвост. Чтобы больше не дёргался и не мешал.

Келус пару раз всё равно дёргается и мешает, за что получает один щелчок по носу и один укус над ямочкой на спине.

А потом ненадолго снова пропадает, хотя Келус уже настроился на большее.

— Ты там что, — Келус бросает взгляд через плечо, — наиболее удачный угол входа рассчитываешь или хорошие мальчики не входят без приглашения?

Дань Хэн закатывает глаза и вздыхает почти страдальчески. Хотя Келус прекрасно знает, Дань Хэн даже рад, когда его в нужные моменты сбивают со слишком серьёзного настроя. А Келус всегда умеет подгадать момент.

— Просто боюсь сделать тебе больно, — признаётся Дань Хэн, и Келус вспоминает, что иногда они до смешного одинаковые.

Думает: «Больнее смерти всё равно не будет, а её я не заметил». Говорит:

— Да ладно. В меня входили вещи и побольше, например, копье на Белобоге или Стелларо…

Последний звук он мягко протягивает Дань Хэну в губы, потому что он, как Келус и рассчитывал, решает сделать что угодно, только бы заставить его замолчать. И, возможно, действительно рассчитывает очень удачный угол.

Дань Хэн прижимается к нему всем телом, двигаясь медленно-медленно, водя руками по телу, словно хочет ощутить, как напрягаются и расслабляются мышцы пресса, как поднимается и опадает грудь, когда Келус неровно вдыхает, прежде чем начать яростно целовать его губы. Случайно слегка прокусывает. Шепчет срывающееся на стоны «прости-прости-прости» и зализывает ранку.

Келус на самом деле почти не шутил, когда говорил про копьё и Стелларон, потому что его тело может выдержать и принять многое. Коллапсирующую звезду между рёбер или смерть. И Дань Хэна полностью.

Они замирают в этом моменте все сразу: Келус, Дань Хэн, звезда за секунду до взрыва и смерть. Дань Хэн обнимает Келуса так крепко, что немного тяжело дышать, и утыкается лбом между лопаток. Его горячее дыхание растекается у Келуса по спине, вместе с каплями воды соскальзывает с боков. Келус чувствует его тепло внутри и снаружи, немного захлёбываясь в океане ощущений.

Когда Келус всё же выныривает и сто раз уверяет Дань Хэна, что ему не больно вообще нигде, но будет, очень-очень больно будет самому Дань Хэну, если он так и продолжит ничего не делать, потому что Келус его искусает, вот тогда он слова двигается. Келус сам задаёт ритм, потому что он и так слишком долго стоял — почти — неподвижно, для его тела это куда более серьёзное испытание. Хвост больше не удерживает, только оглаживает бёдра, обвиваясь то вокруг левого, то вокруг правого.

И Келусу так невыносимо хорошо, что он решает: даже если нет никакого секретного хитрого способа, он не умрёт. Просто потому что. Просто потому что Дань Хэн любит его слишком сильно, а Келус слишком сильно не хочет его расстраивать. Поэтому он не умрёт. Может, вообще никогда.