По коже Келуса скользят водные блики. Он, лёжа на краю купальни, лениво ведёт рукой по воде, пуская круги, смазывая собственное отражение, которое Дань Хэн до этого рассматривал. А всё потому, что он иногда забывает, что ему можно смотреть на Келуса в открытую, изучать взглядом каждую черту его тела: изгиб шеи, ровную линию плеч, совершенно нескрытых местной одеждой, полускрытые мышцы груди, длинные ноги. Дань Хэну просто интересно: тот, кто придумывал эти тоги, едва доходящие до середины бедра, думал в первую очередь о прохладе и удобстве передвижения или о чужих ногах?

Келус поджимает пальцы, чуть морщится и прикладывает охлаждённую в воде руку ко лбу.

— Болит? — спрашивает Дань Хэн, продолжая изучать Келуса взглядом с противоположного края купальни.

— Нет. — Келус, задумавшись, замирает с театрально приложенной ко лбу рукой. — Почти.

— Ты хоть помнишь, что делал? — Дань Хэн пытается добавить в голос немного осуждения. И ещё немного строгости. Но Келус бросает на него взгляд из-под ресниц и улыбается. И всё желание злиться пропадает, зато появляется сразу несколько других. На Келуса вообще сложно злиться, он обладает уровнем очарования, схожим с кошачьим.

— Помню, что ты меня на руках носил. — Улыбка Келуса становится блаженной.

— Я тебя от балкона оттаскивал.

— М-м-м, — неопределённо тянет Келус.

— Ты хотел через него на улицу выйти.

— Зачем, интересно?

— Это ты мне скажи.

— Я плоховато помню. — Келус снова морщится и отводит взгляд, всматриваясь в воду, словно может разглядеть там отражение собственных воспоминаний.

— Поднапрягись, может, благословение Памяти поможет.

И Келус поднапрягается, вспоминая разом всё, что случилось на Амфореусе.

***

Вообще-то, за время странствий с Безымянными с Келусом произошло много всякого треша типа сражений с монстроформами Авантюрина или Воскресенья, стычек с борисинцами на Лофу или одержимости мусорными баками Белобога. Некоторые вещи Келус хотел бы забыть. Не перечисленные до этого, а пару шуток Искорки, потому что они были реально обидными. Кто-то должен вымыть ей рот с мылом. Благодаря Амфореусу воспоминаний, которые хотелось бы забыть, у Келуса стало на одно больше.

Потому что, когда он пришёл в себя после крушения и увидел Дань Хэна без сознания, не подумал, что тот мёртв. Нет. Разум Келуса просто не способен думать в эту сторону, у него нет таких нейронных связей, в его личной вселенной это абсолютно невозможное событие. Так что у Келуса в голове был белый шум и сирены тревоги, только на этом фоне мысли про осторожный осмотр на повреждения, искусственное дыхание, что там ещё нужно делать с пострадавшими? Келус, честно говоря, больше по эмоциональной помощи. Дань Хэн знает это лучше многих, потому решил благоразумно вернуться в сознание сам. Видимо, недалеко уходил.

— У тебя точно ничего не сломано? Ничего не болит? — Келус оглядел его, стоя рядом на коленях и едва замечая, как в колени впиваются осколки камня от раздробленной стены.

— Ничего не сломано, голова совсем немного болит. Я в порядке. А ты?

Дослушав, Келус тут же прижал Дань Хэна к себе, осторожно, но крепко, чтобы собственной грудью чувствовать, как ровно бьётся его сердце. Поцеловал в висок, выдохнул:

— А я испугался. В остальном всё ок.

Келус же бессмертный, кажется. Его не раз, казалось бы, уже вот точно, но не убило.

— Я так долго был в отключке? — Дань Хэн гладил его по спине и совсем не собирался с себя прогонять. Келус подумал, что если кто-то с этой планеты найдёт их, пусть находит так, пусть всем сразу всё про них будет ясно.

— Нет, я просто сразу испугался. Чтобы времени не терять. Хотел тебе искусственное дыхание сделать.

— Я не дышал?

— Дышал.

— Зачем тогда искусственное дыхание?

— Не знаю. В сказках работало.

Дань Хэн потрепал его по волосам.

— Напомни потом объяснить тебе разницу между искусственным дыханием и поцелуями.

— Лучше покажи. — Келус чуть отстранился, чтобы заглянуть в серые, отливающие нефритовой зеленью глаза, — Я на примерах быстрее усваиваю.

***

Воспоминания тянутся одно за другим, свиваются, как золотые нити в руках Аглаи. Келус останавливается на этой мысли ненадолго. Он подумал, уже после боя с Никадором, когда появилось время, а сама Аглая перестала вызывать тревогу: если она видит связи между людьми, то как выглядит их с Дань Хэном?

— Она пылает, — отвечала ему Аглая, — огнём и золотом. Даже жжётся и слепит, если слишком долго смотреть.

— Тогда не смотри, — бросил Келус в ответ, внезапно смущаясь. Аглая лишь смеялась тихо и мелодично:

— Поверь это видно, даже невооружённым взглядом.

Её слова Келус понёс Дань Хэну, словно туманное предсказание пифии.

— Вообще-то, я собирался не афишировать, — сказал Келус немного виновато.

— Почему? — Дань Хэн стоял, облокотившись на балюстраду подоконника, и тёплый ветер шевелил его волосы.

— Ну. — Келус запустил руку в собственные волосы, нервно взъерошил. — Вдруг тебе не захочется. Я не спросил заранее, а потом как-то времени не было.

— То есть это ты ещё не афишировал, — хмыкнул Дань Хэн.

И Келусу мгновенно вспомнился каждый раз, когда он, увидев что-то интересное, хватал Дань Хэна за руку, прижимался плечом к его плечу без особой причины, фотографировал их вдвоём у каждого куста (он не отдаст Март эти фотки, кстати), уснул у Дань Хэна на плече в общей купальне, а после битвы с Никадором едва не сбил Дань Хэна с ног, обнимая, прижался к нему так крепко, сбивчиво дыша в висок, словно всерьёз испугался, что они могут погибнуть.

— Но мне кажется, я себя так же вёл ещё до того, как мы… — Келус попытался оправдаться, но осёкся, поняв: он и правда начал вести себя так задолго до того, как они объяснялись в чувствах. Но лишь потому что так проявлял влюблённость, сам того не осознавая. — Прости, — выдохнул Келус, не зная, куда деть себя от неловкости. — Тебе же могло быть неприятно.

— Мне не было. Наоборот, было немного обидно, что ты так ведёшь себя со всеми, кто тебе нравится.

— Но я не…

— Знаю, — перебил его Дань Хэн и отвёл взгляд, — но я не замечал разницы. Или убедил себя в том, что её нет. Кажется, все вокруг поняли раньше.

Ну да. Даже Воскресенье удивился, что у них с Дань Хэном не общая комната, хотя ему о природе их отношений не говорили, он потом, конечно, извинился за бестактность. Но Келус думал не об этом, всё сознание заполнилось одной мыслью, словно сад под их балконом солнечным светом: Дань Хэн его ревновал. Очень ненавязчиво, беззлобно и грустно. Келус улыбнулся, согретый теплом нового знания, и обнял Дань Хэна со спины, пристраивая голову у него на плече.

— Мне просто интересно, — по голосу Дань Хэна слышно, что он улыбается, — если бы ты решил афишировать, что бы это было? Светящийся транспарант.

Келус хмыкает.

— О Эоны, — выдохнул Дань Хэн, — только не говори, что я подал тебе идею.

Келус не сказал, вместо этого потянулся вперёд, касаясь губами чужих губ.

***

По ним правда видно, Келус понимает это ещё когда они заходят в свою, общую, комнату. Лежака тут два, зато купальня и кровать одни. Даже лежки Келусу хочется сдвинуть. Потому что, вообще-то, он нервничает. А когда он нервничает, ему надо быть поближе к Дань Хэну, чтобы успокаиваться и успокаивать, чувствовать себя под защитой и защищать. Март назвала это драконьим синдромом.

— Ну, это как у дракона, который защищает своё золото, — пояснила она. — Только в вашем случае дракона два.

— И что же тогда золото? — уточнил Дань Хэн.

— Как что? — Март всплеснула руками. — Ваша любовь, конечно!

В том, чтобы устроиться в одной кровати на экспрессе, было нечто смущающее. Даже несмотря на то, сколько раз они засыпали рядом в архиве. Это другое. На Амфореусе, оказывается, тоже другое, потому что после пережитых волнений Келусу оказывается жизненно необходимо почувствовать успокаивающее тепло Дань Хэна рядом. У самого Дань Хэна аналогичные же потребности, судя по тому, что он ложится рядом без всяких раздумий, устраивая голову у Келуса на груди.

— Тебе стоит спать у меня и на экспрессе, — говорит Келус, — можешь хоть жить у меня, хотя бы иногда, места хватит, ванна там точно будто на двоих рассчитана…

Келус замолкает, застопорившись на мысли о ванне на двоих. По повисшему задумчивому молчанию понимает: на этой мысли остановился не он один.

— Стоит, — ответил Дань Хэн. — Местной купальни на двоих тоже хватит.

Келус хмыкнул. Вот теперь Дань Хэн точно, вполне осознанно, подал ему идею.

Он обнял Дань Хэна чуть крепче, зная, если бы он не понимал, что Келусу будет неудобно, обвил бы его хвостом.

Драконы и золото.

Келус улыбнулся, засыпая.

***

Он продолжает рыться в памяти, пытаясь найти что-то более несерьёзное, лёгкое и дурацкое. Вот он пытается съесть корм геозавра (а чего эта ящерица смотрит на него свысока?), вот делает фото на фоне титана (да ладно, не каждый день выпадает возможность сделать такое селфи). Дань Хэн не удивляется. В обоих случаях нет. Келус зарывается глубже в собственную память и наконец находит то, что искал. Воспоминание немного смазанное и спутанное, совсем как его сознание после Амброзии.

Дань Хэн, кстати, и тогда не удивился. Только устало вздохнул.

— Поверить не могу, что ни один коктейль Пенаконии на тебя вообще не действовал, а это вынесло на раз, — вздохнул Дань Хэн, вылавливая Келуса из купальни, — и что они туда добавляют?

Келус же сопротивлялся. Не то чтобы прямо всерьёз. Он просто был свято уверен, что может попасть в Золотой миг из этой купальни, а если не получается, надо просто поглубже нырнуть. Дань Хэн, а также законы физики и физиологии, были уверены в том, что Келус захлебнётся. Что же касается балкона, всё просто: Келусу стало жарко, и он вышел подышать. Но на балконе было не менее жарко, потому он решил, что просто недостаточно отошёл от источника жара. Очевидно, никого горячее Дань Хэна на этой планете нет, поэтому стоило отойти от него. Через балкон — самый краткий путь.

На этом, решает Келус, сеанс просмотра памяти стоит заканчивать. И вырубает проектор в воображаемом кинотеатре.

***

— А идея с тогой мне нравится. — Келус улыбается, потягиваясь на нагретых солнцем плитах пола. — Но больше нравится то, что ты сам меня переодел.

После бесплодных попыток переместиться на Пенаконию с помощью купальни Келус весь вымок. И не то чтобы Дань Хэну не нравилось смотреть, как футболка облепляет его тело (скорее наоборот), но ходить в мокрой одежде неприятно. Пришлось попросить у местных что-то на смену.

— Я к тебе даже не приставал в процессе. — В улыбке Келуса так и читается: «А хотелось».

— Молодец, — усмехается Дань Хэн. Приятно осознавать, что Келус, даже едва понимая, где верх, а где низ, чётко осознаёт, что будет неприятно Дань Хэну.

Келус прикрывает глаза, позволяет руке упасть, коснувшись воды. Она в купальне всегда прохладная, ровно такой температуре, какая нравится Дань Хэну. Может, стоит забраться в купальню и лежать, спасаясь от жары? Удушливое лето Амфореуса затапливает комнату зноем, золотом света, медовым ароматом цветущего алиссума. Белёсый диск солнца медленно иссушает небо. Где-то под поступью титанов рушатся города, а здесь время замирает в полудне, становясь неподвижно безмятежным. Обманчиво безмятежным.

Дань Хэн пытается не думать о том, в какой опасности они на самом деле оказались, но всё равно думает. Первопроходцы должны быть всегда готовы к опасностям, и Дань Хэн готов. Просто именно сейчас умирать смертью храбрых совсем не хочется.

— Ты о чём-то не о том думаешь, — говорит Келус, не открывая глаз. Его пальцы выводят на воде мгновенно исчезающие узоры.

Он на самом деле тоже волнуется, из-за местных опасностей, из-за потери связи с экспрессом. Маскирует это за шуточным расстройством из-за того, что у него ежедневные входы в играх собьются.

— А о чём мне думать? — спрашивает Дань Хэн.

— Обо мне, — улыбается Келус.

Если есть лисий народ, то, может, есть такой же кошачий и Келус их гордый потомок? Ведь грация, ловкость, а главное — наглость у него точно кошачьи.

— И что мне о тебе думать?

— М-м-м, — задумчиво тянет Келус, и это такой приятный мурчащий звук, что у Дань Хэна по спине мурашки бегут. — Что-то очень хорошее?

Дань Хэн не успевает сказать своё: «Например?», продолжая эту игру. Келус раскрывает глаза, не убирая с лица улыбки, в которой поровну хитрости, обаяния и обещания. Его радужки цвета божественной кровиВ греческой мифологии кровь богов (ихор) золотого цвета. жгут взглядом.

— Мне, кстати, до сих пор жарко. Хочешь снова меня раздеть?

Дань Хэн чувствует, как лицо вспыхивает разом, одной жаркой волной. Дань Хэн вообще много чего чувствует.

Келус, совершенно довольный собой, смеётся золотым звенящим смехом.