исаги очень долго не мог уснуть. когда ему это наконец удалось, была уже глубокая ночь - около часа, никак не меньше.
и даже этот покой был недолог. полная луна подбросила ему самый жестокий сон, какой он только видел когда-либо.
снилось ему, что он снова в госпитале, всё в той же палате, сидит у той же убогой кованой кровати, на которой по-прежнему спит кайзер. только спит совсем не так, как тогда. он бледен - слишком сильно, почти смертельно; одна рука его, будто закоченелая, свисает с края кровати, и пальцы - куда более тонкие и хрупкие на вид, чем в жизни, - слегка согнуты, будто ждут, когда их кто-нибудь переплетёт со своими. вокруг темнота - не видно ни того спасительного окна, ни покоцанных стен. только кайзер и ничего больше. единственные крохи света будто исходят от его лица - всё ещё безумно красивого.
по-неземному красивого.
исаги опускает взгляд на свои руки. дрожащие, сжатые в кулаки. кажется, будто само это странное пространство трясётся вместе с ним.
трясётся от страха перед дьявольской красотой михаэля, которая словно не вписывается во тьму и всепоглощающую пустоту. которой не должно здесь быть.
тем не менее, она есть, и йоичи невольно начинает смотреть. чем дольше он смотрит, тем сильнее размывается и шатается его окружение. в конце концов всё вокруг искажается до такой степени, что он не может больше ни отвернуться, ни разглядеть что-то, кроме лица кайзера - слишком спокойного, застывшего, словно вечная маска...
никакого. да, пожалуй, это лучшее слово, чтобы описать подобное выражение лица.
и тем не менее, это, кажется, единственная постоянная вещь здесь. всё вокруг движется волнами, пульсирует в голове, подрагивает... кроме него.
он - будто единственное, за что можно зацепиться, чтобы это поганое пространство не изуродовало тебя вместе с собой. он - всё, что может спасти тебя. только так возможно перестать бояться - и не иначе.
и йоичи тянется к михаэлю. не только руками, как тогда - теперь всем телом. склоняется над ним, кладёт руки на щёки, что вдруг обретают здоровый цвет и согреваются.
кажется, сейчас произойдёт нечто прекрасное...
грудь к груди, плечи к плечам, лоб ко лбу. остался лишь один нетронутый фрагмент.
что-то всё ещё ощущается неправильно, но йоичи это не волнует. он совсем чуть-чуть вытягивает губы и
целует. со всей возможной нежностью.
ничто не предвещало _______.
ледяные губы до неприличия дерзко отвечают на поцелуй. "хрупкие" руки сбрасывают одеяло. обнажается тело - будто свинцовое. пальцы впиваются в спину, кажется, до крови. будто ловушка захлопнулась - и сразу насмерть.
больше не выберешься. никогда.
всё стремительно летит вниз, шатаясь пуще прежнего...
и тут исаги вдруг проснулся.
да, увидеть такое и тут же обнаружить себя сидящим на кровати в ледяном поту, блестящим в лунном свете - то ещё удовольствие.
ощущения рук на теле и колкого, холодного поцелуя на губах никак не хотели отпускать его, будто это всё только что взаправду случилось в каком-то параллельном измерении. йоичи снова затрясло - на этот раз уже по-настоящему: неприятные физические ощущения и экзистенциальный ужас делали своё дело.
подсознание - или что там это было - сыграло с ним страшную шутку. исаги никогда в жизни бы не подумал, что способен видеть кайзера вот таким, но вот он здесь...
вообще-то в его голове михаэль был... не чистой смертью, не демоном, как во сне. Хотя факты и говорили обратное, для него Кайзер совсем не был страшным. йоичи видел в нём и много чего светлого; чего-то, что делает его средним. Нет, не то что чем-то фантастическим между ангелом и демоном... громковато сказано.
михаэль - человек. необыкновенный, безусловно, но человек во всей своей красе - наверняка со своими страхами, слабыми местами, чувствами самого разного рода. исаги так сильно хотел бы видеть всё-всё из этого; узреть его печаль и радость, беспросветное отчаяние и непоколебимую надежду, всю его сокрытую тьму и всё сияние... в этом-то вся штука. пусть сколько угодно ругается, царапается, кусается - всё равно это он. тот же, по-своему прекрасный.
любимый.
...кстати, йоичи никогда бы в жизни не поверил, что у кайзера такие холодные и сухие губы. этого просто не может быть. чёрт знает, удастся ли исаги это проверить когда-нибудь, но он будто бы знает - эти прекрасные губы, с которых нередко слетают всякие дерзости и ругань, обязательно должны быть мягкими и чуть тёплыми. да, прямо поперёк самой натуре кайзера.
эти-то наивные мысли и помогли исаги потихоньку успокоиться. он вырубился обратно - не то что бы быстро, но и не через час-два, - и спокойно проспал до утра, уже без видений.
а кайзер тем временем совсем не мог спать. ему стало так плохо, как не было уже довольно давно. он снова пошёл к той стене с розами, но цветы уже рассыпались у него в руках.
не то что бы он слишком сильно к ним привязался. дело было в другом.
может, это глупо, но в полусонном бреду михаэлю думалось, что это - очень плохой знак. что вместе с цветами в его жизни скоро рассыплется что-то ещё. может, это всё слишком слабое, сопливо-романтичное, жалкое, но если бы он мог - облил бы эти несчастные розы слезами, лишь бы не исчезали, лишь бы не напоминали ему о плохих предчувствиях. лишь бы каждая малейшая деталь в его жизни - и эта тоже, - всегда оставалась на своём месте.
но слёз у него не осталось. то ли он выплеснул всё, что было, три года назад...
то ли они просто копятся для более подходящего момента.
не просто так его мучило ощущение надвигающейся бури. времени и правда осталось совсем на донышке.