Красивая осень потихоньку сходила. 

Дни становились короче, температура — холоднее. Было сыро, зябко и вообще в целом, ну, мерзко.

Секби фанатом осени далеко не был. Во-первых, потому что солнца как явления в октябре уже тупо не существовало, а он, как говорили товарищи-дноклассники, ящерица — или растение, живущее на фотосинтезе. Серое небо погружало его в серые мысли. А серые мысли он не любил. 

Во-вторых, потому что было некрасиво. Мир казался просто-напросто убогим, лишенным хоть чего-то ценного: дома пошарпанные, грязь, вот это вот все. Секби не то что бы нуждался в прекрасном, просто это все превращало действительность в неприятную массу, жить в которой было до ужаса уныло.

Фотоклуб бы с ним категорически не согласился. Фотоклуб мог бы со своим мнением сгонять нахуй. 

Вот поэтому он не в фотоклубе.

В-третьих, осень — отстой, потому что Секби выиграл в генетическую лотерею, получив себе билет "способность заболеть от неловкого движения". Данный билет, аки карточки в любимых играх Клайда, превращал сразу весь его геймплей в "угадай с чего тебя схуевит сегодня" — что приносило мало удовольствия и много боли на жопу. Как же круто заматываться в три тыщи слоев одежды, когда все вокруг могут хоть в толстовках ходить, о да. 

Короче, октябрь шел нахуй, вот объективная и нисколько не предвзятая оценка. 

— А мне нравится, — тут же вклинивается Джаст, сияя своей джокерской — клоунской — улыбкой. 

— Я и не сомневался, — на автомате отвечает Секби, даже не возмущаясь на прерывание его супер важной жалобной тирады. Джасту его проблемы — до лампочки. Юный фанат подвалов, свалок, летучих мышей и живых трупов, очевидно, от осени был в восторге. Особенно от гребанного холода. О, Секби готов бакс поставить, что этот поганец может выжить и в морозилке. Вон, волосня белая — небось, из нее и вылез.

Хотя, обычно статус отмороженного получает Алфедов.

— Конечно, тебе нравится, — как раз он подаёт голос, — Ты ведь любишь в мусоре копаться.

— Как это, блин, связано с осенью, — Джаст флегматично парирует, особо не протестуя.

— А вот так! — потрясающий аргумент, достойный участника школьного совета. Алфедов улыбку Джаста зеркалит первоклассно и наученно, как капля воды, — Кое-кто просто любит жить в сырых помещениях и тащить всё в свое логово. Я бы сказал, что это — абсолютно правильный каппа.

— Сказал неправильный снеговик, — фыркает названный каппа, залезая в карман названному (не названному, но определенно подразумевающемуся в этом разговоре тоже) ящеру и доставая оттуда блистер с леденцами от горла, — Научись сначала сам себе логические цепочки строить, фанат жары, а потом уже пытайся сделать это со мной.

— Прекратите ссориться, чудовища, — Секби стонет, больше для эффекта, — Я просто хотел пожаловаться.

Алфедов и Джаст синхронно на него оборачиваются, и Секби засчитывает это, как частичную победу — ну, по крайней мере, они сейчас будут смеяться над ним, а не друг над другом. Быть наблюдателем их диалогов, конечно, бесконечно забавно, но Секби не любит быть призраком. Он смотрел за ними со стороны достаточно, а привилегией голоса надо пользоваться.

— Пожаловался? — спрашивает Джаст невинно, гремя блистером и засовывая таблетку в рот, — Это оплата.

Секби морщит нос и показывает язык. Джаст делает идентичную рожу, но ещё и оттягивает веко. 

Альцест бы их сейчас обозвал детьми. Был бы прав.

Алфедов на их фоне выглядит, как порядочный ученик — конечно, игнорируя тот факт, что фанатом рожиц в их компании всегда был он, и репутацию обворожительного придурка никакой вид в моменте не пересилит. Он строит самое серьезное лицо, которое он только может, и оборачивается к Секби.

— Друг, я с тобой полностью согласен, — как будто зачитывает новый указ самоуправления, настолько он прямой и дурацкий, до невозможности, — Ты — самый дорогой человек в моей жизни.

Секби чуть не давится слюной.

Или все таки давится.

Воздух резко решает покинуть помещение — ох, фак, Секби, НЕ УМИРАЙ — потому он не находит ничего лучше, кроме как замереть, таращась на Алфедова — ХУДШАЯ ИДЕЯ — и ожидая, когда ситуация рассосет сама себя.

И она рассасывается, ибо Алфедов теряет серьезность, а Джаст заливается смешками.

— О боже, он так напуган, — задорно комментирует, хрустя леденцом, — Перспективой с тобой дружить.

Алфедов оборачивается с взглядом «заткнись немедленно», и это дает Секби секундочку вдохнуть.

Секби хотел бы, чтобы ситуаций «блять как же я безнадежен» было поменьше. 

В защиту Алфедова, с ним до такого (чтоб до жуткого ступора и состояния рыбки гуппи в аквариуме) особо не доходило. Говорить херню с серьезным лицом — черта Джаста. Если не прерогатива.

— Будто с тобой кто-то дружить хочет, — Алфедов тычет Джасту в плечо пальцем.

— Как будто я хочу друзей.

О, господи.

Хоть что-то не меняется.

. . .

— Так вот, чудовища, — басом влетает в спину Секби, а после обхватывает его шею. Раз в два дня Джаст обязан вспомнить, что он — среднестатистическая шпала, а значит, повисать на плечах друзей — его профессиональная обязанность. То, что Секби его выше на полголовы, его абсолютно не волнует.

Алфедов, тоже оказавшийся в захвате, чуть не роняет стопку учебников в руках.

Наступает неловкая пауза, пока они, застывшие посреди оживленного коридора, ждут продолжения фразы. Джаст максимально загадочно молчит. 

Секби бьет его легонько под ребра.

— Ну и че ты завис, кент?

Джаст фыркает:

— Я не город в Вашингтоне.

— Что-

— Так вот! — он всплескивает руками, наконец освобождая друзей.

— Вот, — тупо повторяет Алфедов, поправляя очки. 

— Вот, — Джаст кивает, — Как там Хэллоуин?

Председатель школьного самоуправления, мальчик на побегушках и ты-выглядишь-серьезно-когда-молчишь закрывает лицо руками и стонет, как будто он невероятно от всего вокруг заебался. Хотя, судя по его рассказам, никаким "как будто" там и не пахло. 

— Не смей произносить слово на «х» в моем присутствии!

— Хип-хоп, — говорит Секби, не поспевая за мозгом.

— Ой, да ладно тебе, — Джаст несильно тычет его кулаком в плечо, от чего Алфедов покачивается, как кукла, — Ты можешь не любить октябрь, но ты обязан любить Хэллоуин. Старейший закон штата!

— Чувак, дело не в празднике, — вздыхает Алл, возобновляя их движение в нужном направлении, — Дело в том, что я занимаюсь его организацией, и там просто тонны проклятых бумажек и указаний. Я еду крышкой. 

— Так сдай всю бумажную волокиту Душеньке, — недоуменно чешет затылок Секби, — Тебе стажеры по что? Чтобы ты сам все на себе вывозил? 

— Это бессовестно, — слабо парирует Алфедов, на что тут же возникает Джаст:

— Нисколько не бессовестно! Бессовестно — это когда ты опять выгора-аешь, — он тычет ему в щеку, и тот морщится, — А потом жалуешься нам, что выгорел, и «ой все, не могу больше, выйду из совета, на-на-на, нэ-нэ-нэ».

— Не было такого!

— О, если бы мне давали цент-

— И что вы мне предлагаете? — Алл складывает руки на груди, источая возмущение, — Чтобы выгорел Душенька?

— Да! — восклицает Джаст.

— Нет! — пытается защититься Секби.

Алфедов смотрит на них укоризненно. Чертилу этим взглядом уже давно не сломишь.

— Пусть пороху нюхнет, это не кокаин, не смертельно.

— Фу!

— Вот поэтому он вылетел из совета, — говорит Алфедов Секби, показывая за свое плечо, как будто Джаст не слышит.

— Не настраивай его против меня, — усмехается Демон, — Он меня любит. 

Ох, блять.

Опять слова не поспевают за мозгом.

— Нет!

— Смотри, Секби сказал, что не любит тебя, — от обиженного и заебавшегося клерка ни следа не осталось, снова клоунская улыбка. Джаст тут же подыгрывает, строя из себя глубоко оскорбленного и брошенного, закатывая губу и поднося руку к сердцу.

— Это предательство, нож в спину, что я не ожидал. Нож в сердце! Как Секби мог!

Секби немного паникует — даже если это дурацкая шутка, окей? — и немного опять не знает что ответить, потому все, что он решает, это — нет, не замирать, таращась, НО — сбежать, снова воскликнув «нет!»

Удачно подвернувшийся кабинет литературы любезно захлопывает за ним дверь. Тут пусто и никого нет. 

Секби нужно не в этот кабинет.

Финита ля комедия.

Блять. Какое же блять.

Если бы Секби давали цент каждый раз, когда за этот день происходила бы херня с его мозгом, у него было бы два цента.

Это немного, но странно, что это произошло дважды.

. . .

Перед тем, как Секби начнет оправдываться, он обязан признаться.

Во-первых, он бисексуал. Не самый удивительный факт, на самом деле. 

Во-вторых. . . Он не знал, что можно любить двух людей одновременно.

Слушайте, он в девятом, и всю жизнь он верил, что любовь относится только к одному человеку в одну единицу времени — ему никто и никогда не рассказывал о том, что такое полиамория. Как-то, блять, обошел он это стороной.

. . . А потом, видимо, сделал крюк, въебавшись в это лбом. Потому что у него появилось две ходящих, чертовски красивых и пиздецки прекрасных проблемы. Проблемы, разобраться с которыми было невозможно, и это рвало его изнутри.

Проблема номер один, под кодовым именем "Алфедов", была его лучшим другом. Или, по крайней мере, Секби в это искренне верил.

Он был красивым — до ебического ужаса очаровательным, с отличным вкусом в одежде — умным и находчивым. В меру весёлым и непредсказуемым. Он был безопасной зоной — никогда не потащит делать то, что не хочешь, но всегда готов посмеяться с очередной сотворенной нелепости.

Если бы Алфедов разрешил ему, Секби бы его фотографировал каждый раз, когда мог. О боже, его телефон бы взорвался — но это того бы стоило, ладно? Иногда натурально орать хотелось от того, насколько Алфедов красивый, и насколько он, блять, не понимает этого. Иногда кажется, что этот парень никогда не видел себя в зеркало. 

И в принципе, этого уже было достаточно. Одного парня, который решил первым с ним познакомиться после перевода, уже было через край. Но потом Алфедов познакомил его со второй проблемой, обозвавшейся "Джастом", и вот тогда его мир покатился кубарем.

Потому что Джаст тоже был великолепным. И это настолько же другое чувство, насколько же сильное.

Джаст не был красивым по определению — чтобы, едва заметив, можно было сердечный приступ схватить — но его хотелось разглядывать. Он не был идеальным, но на него хотелось смотреть. И чем больше Секби смотрел, тем больше влюблялся. 

С чего на самом деле можно было схватить сердечный приступ, так это с голоса. Это пиздецки пробирало — буквально до мурашек, до костей. Он удивительно контрастировал и с Секби, у которого голос громкий и звонкий, и с Алфедовым, спокойным и мягким.

А ещё Джаст был ужасно хаотичным. Он был тем, кто тащил за рамки комфорта — знакомил с новым и погружал с головой в неизвестное. И если сначала это пугало, то после это лишь подогревало интерес: в какую залупу они полезут в этот раз?

Для протокола: с термином "полиамория" его знакомит Джаст. 

И это, наверное, самая дальняя залупа, в которую он в принципе мог его завести.

(Если кто-нибудь когда-нибудь будет винить в чем-то Секби, он скажет, что это Джаст. И никакая совесть его за это не засудит.)

Прошло два года — всего два?! — потрясающей дружбы и примерно столько же — плюс-минус месяц, может три — его отвратительной влюбленности.

Секби в седьмом был идиотом. Конечно же, свой чарактер девелопмент за эти годы он получил — ага, стал влюбленным идиотом. Что. . . Не особо обнадеживало? . .

С одной из проблем он хотя бы разобрался. 

Хотя правильнее будет сказать, что она разобралась с ним.

Джаст — слишком наблюдательный утырок, чтобы игнорировать тяжелые вздохи, восхищенные взгляды и тупее, чем обычно, слова. Потому, в один чудесный день, он взял Секби за шкирку и сказал что-то в духе: «Ты. Я. Алфедов. Придурки.»

Четырех слов было, с одной стороны, недостаточно, чтобы объяснить всю сложившуюся ситуацию.

Четырех слов, с другой стороны, было даже как-то слишком много для чего-то настолько очевидного. Для Джаста.

Секби все понял на слове «придурки».

Как-то так уравнение стало несколько проще — потому что игрек самоуничтожился, и осталось только найти икс. 

Найти икс. . .

Секби о мысль спотыкается — а, не о мысль, о порог дома. 

Своего дома.

Он опять слишком задумался по дороге. 

Как сказал бы Алл: по крайней мере, он умеет думать! Вот только зачем ему это, если умных заключений от этого не появляется?

Ключи гремят кучей брелков, пока он открывает дверь и заваливается внутрь.

— Ви, я дома!

В ответ ему прилетает что-то неразборчивое откуда-то с кухни. Сойдет за «привет». 

Секби с себя неловко стягивает ботинки, шапку и шарф, чуть их всех дружно не роняя. Куртку с себя он пока не снимает — ковыляет таки на кухню, откуда пахнет мясом и макаронами.

Ви помешивает лопаткой соус в сковородке, выглядя практически скучающей. Для нее готовка — раз плюнуть, и, очевидно, нет для нее абсолютно ничего интересного в болоньезе. На ней все ещё рабочая одежда и даже фартука нет, только волосы распущены, на работу она обычно заплетает косы или собирает хвост.

Сейчас Секби замечает — на столе стоит бутылка вина. Он неловко присвистывает, пока Ви привычно чешет ему затылок.

— У нас праздник?

Она улыбается — уставше до ужаса. Задавать ей вопросы перехотелось.

— Да так.

Ничего в жизни Ви не бывает «да так». Она была расчетливой, умной женщиной, единственной ошибкой которой было усыновление Секби. 

По его мнению, естественно.

— Окей.

Он ковыляет в свою комнату и кидает там рюкзак, а потом возвращается, снимает с себя чертову куртку и подключается к готовке ужина. Потом они ужинают, смотрят серию игры престолов, Секби занимается домашкой и отключается от мира на добрые несколько часов.

Перед сном приходят сообщения от Джаста.

cybernetic asshole:

ты сбежал и мы пропустили сегодня вечер кино. 

с тебя штрафные снэки на завтра. 

и избавление от гримасы ужаса от нас двоих (опционально)

Щеки горят, и Секби зажмуривается, вспоминая весь сегодняшний день.

Столько времени держался, и в итоге дважды за сегодня повел себя, как придурок.

Гребанная осень. Блядский октябрь.