Эмма правда думала, что может попробовать быть счастливой иначе. И репетицию свадьбы планировала не она. Ей вообще тогда было не до репетиций: она все еще металась между «какого черта?» и «да и пофиг!». Поскорее бы все уже прошло, чтобы проверить — не отвалилось ли? Сработало? Забылось? Мэри Маргарет все планировала за нее: список гостей, примерка платья, аренда зала, видеосъемка, меню, приглашения…

— Ты Реджину тоже позвала? — пролистывала Эмма «свадебный альбом Эммы», который ей всучила Мэри Маргарет за очередной примеркой.

— Эмма, ну конечно же! Мы позвали всех близких. Плюс один для каждого. Улыбнись, а? Завтра репетиция, лучше подъехать заранее.

Это было как какой-то спектакль, точно: все было еще пока что ненастоящим и ей самой было неуютно и непонятно, из-за чего именно. Из-за стесняющего платья? Из-за того, что все на нее пялились? Или из-за того, что ей нужно говорить что-то при всех? Она смотрела только на Киллиана, искала радость в его глазах, чтобы порадоваться самой. Он сиял. С ним всегда было просто: он знал, когда и что сказать, чем развлечь, когда промолчать. Он был готов всегда и на все. Ей хотелось быть такой же легкой, счастливой, заразиться от него этой радостью. Но она не могла. Плюс один для каждого. Реджина сидела там, с Робином. Эмма чувствовала: можно было даже не смотреть на нее, голоса ее не слышать, но все равно понимать, что она там, среди приглашенных. Эмма отыскала Реджину среди гостей только один раз, когда репетиция закончилась, и все уже расползались. Они уходили вдвоем, Робин торопился вслед за ней, вцепившись в ее руку, и Эмма поняла в тот момент: она не сможет притворяться всю жизнь. Это не попытка быть счастливой, это попытка перестать быть несчастной. Каждый раз, когда она видела их где-нибудь вместе или слышала что-нибудь от Генри или Мэри Маргарет, каждый раз это ее дергало, выворачивало, хорошенечко встряхивало. Зубы сжимались сами собой. Все это ведь никуда не денется. Вот и тогда: гости расходились с фальшивой свадьбы, оставляя их с будущим мужем вдвоем, а зубы сжимались так, что челюсти сводило. Киллиан заметил и спросил. Она и ответила.

Я сомневаюсь. Мне надо подумать.

Она не знала, как объяснить всем остальным, что стоп, хватит. «Ты испугалась? Это ничего, это нормально», — пыталась успокоить ее Мэри Маргарет, помогая вылезти из платья. Репетиция ведь как раз для этого и нужна. Ничего, мы еще одну сделаем. Нет, нет. Не надо репетиций, и за эту спасибо, все понятно зато теперь. Но они все равно «успокаивали»: ведь мы уже все забронировали, всех пригласили, все распределили. Находиться у родителей стало невыносимым, и Эмма рванула домой, прекрасно понимая, что там может встретить Киллиана. Ну и пусть: сразу все выяснят. В квартире все перевернуто, перемешано, растаскано. Пустая бутылка джина на столе. Записка: «Я на Роджере. Надо побыть одному. Видеть тебя не могу после такого».

Эмма больше не сомневалась: вскочила в машину, оставляя в Сторибруке и Киллиана, и Реджину с ее Робином. Лес, лес, трасса, пустая трасса, поворот, машины, встречные огни. Она остановилась только перед въездом в город и, прежде чем отключить сотовый, написала два сообщения.

«Парень, мне надо в Бостон на неделю по срочному делу. Не теряй меня, скоро напишу с другого номера».

«Со мной все хорошо. Буду через неделю. Замени меня. Спасибо».

***

Бостон всегда привлекал ее тем, что особо не привлекал. Тут, как и в каждом достаточно большом городе, можно было затеряться, забыться, чем-нибудь себя развлечь. Отсюда не страшно было уезжать: никаких проклятий, заклинаний, изменений, ничего такого не могло здесь случиться. Бостон стоял на месте, как и всегда, принимал ее без особого торжества: по-весеннему мокрым асфальтом, тусклыми фонарями, ночными витринами, влажным воздухом. Тут всегда можно было позвонить старым знакомым, с которыми можно вечность не видеться, и все равно общаться, будто попрощались только вчера. Привет, как дела, чем занимаешься, все тем же? С кем ты там встречаешься, спишь и как часто, — им это неважно. Для них твои часики не тикают. В душу особо не лезут, ничего там не переворачивают, менять тебя не пытаются, и ладно.

Гостиница, номер стандарт, улицы Бостона под музыку в наушниках, кофе утром на углу, перекусить в кафе, торговый центр, кино, поужинать тут же на третьем этаже, ночью опять в кино. Написать близким, чтобы не волновались, позвонить знакомым, которые никогда не волнуются. Разговоры по верхам, шутки средней степени, забавные истории. Эмме отмерили еще одну кружку пива: за приезд. Она смеялась. Давно она так не смеялась. Как же легко, божетымой! Они все пили и смеялись. Смеялись и пили: позавчера эти знакомые, вчера те, сегодня еще одна из Нью-Йорка была проездом, узнала, что Эмма тут, решили встретиться. Друзьями назвать она их не могла, но другого ей в этом городе и не нужно было. Как раз подходили такие, которым не нужно объяснять, где она пропадала все эти шесть лет. Ну, с чего начать? С объявившегося вдруг сына, которого я родила в тюрьме, как только восемнадцать стукнуло? Или с последнего проклятья, которое мне пришлось снять? Кстати, я не говорила, что, оказывается, умею колдовать? Она смеялась, не понимая, от чужой шутки ли, от пива или от собственных мыслей: шутка вроде и не такая смешная была. И что-то так тоскливо стало.

Вышла на улицу, заказала убер, даже не сказала никому: таким можно не говорить, и так поймут.

— В Олстон? — уточнила таксистка.

— Ага, — хлопнула Эмма дверью. — Черт, — буркнула она. — Я нечаянно.

Бостон, как и любой другой достаточно большой город, можно любить уже за то, что позволено преспокойно заказать убер с функцией «предпочитаю молча» и вообще ни слова не услышать. Но именно в тот момент Эмме захотелось поговорить: захотелось, чтобы кто-нибудь в душу залез, все оттуда вытащил, перебрал бы все по кирпичкам, по косточкам. Чтобы ее сто раз спросили, нормально ли все? Эмма, у тебя все нормально? Может, расскажешь, чего так грустишь? Скорее всего именно поэтому она села вперед, как обычно не делает, и даже улыбнулась насколько ей казалось максимально мило.

— Я окошко открою? — заплетался язык.

— Конечно, — с пониманием. — Хорошо погуляли? Отмечали что-то?

— Да просто со знакомыми встретилась, — подставляла Эмма лицо свежести ветра. Отмечать нечего было. Хотя… — Вы знаете, — качнулась она, — у меня свадьба должна быть. Через неделю.

— В отрыв решили уйти? — посмеялась женщина.

— Нет, — улыбнулась ей Эмма в ответ. — Я все, — махнула она рукой, — все отменила.

— О, — не сразу нашелся ответ. — Ну, ничего, — пауза. — Испугались? Или разругались?

— Да как сказать, — улыбнулась Эмма этому «испугались». — Просто поняла, что не нужно это все. А потом уже и разругались, — откинулась она головой на сиденье. Легко говорить правду, даже если она сложная.

Молчали. Город мчался им навстречу, мельтешил: такой разный и одинаковый одновременно.

— Я на самом деле люблю другого человека, — качнулась Эмма. — Другую женщину. А его не могу полюбить.

Таксистка ответила не сразу:

— У меня одна подруга вышла замуж не по любви. Назло бывшему. Сначала встречаться начала назло, а потом дошло до свадьбы. И вроде ничего. Правда все равно потом разошлись, но не из-за этого.

— Нет-нет, — выставила Эмма руку, — я не назло. Я не специально. И она мне даже не бывшая.

— Да я просто к слову сказала, — глянула на нее женщина. — Просто хотела сказать, что всякое бывает. И причины тоже разные могут быть. Всем хочется быть любимыми, это нормально.

— Наверное, — пробормотала Эмма. Уставилась в окно. — Я просто не знаю, как теперь вернуться туда. У меня там сын. И работа. Не знаю, как мне с ней вместе работать.

— Вы еще и работаете вместе? — воскликнула женщина.

— Ага, — повернулась к ней Эмма. — И сына вместе воспитываем, — уставилась она на женщину, видя, как та старается сдержаться. Смотрела на нее и не стерпела: первая рассмеялась.

— Извините, — сквозь смех проговорила женщина. — Извините, просто это совсем уж…

— Да, — смеялась Эмма, — ничего, — стихала она. — Я понимаю. Это так смешно, — вдохнула она глубже, и еще раз. Голова закружилась совсем. — Это очень смешно, — опустились уголки губ.

Женщина тоже замолчала, щелкнула поворотником, перестроилась, и Эмма схватилась за ручку двери.

— А вы не говорили ей? Хоть раз сказали ей, что чувствуете?

— А зачем ей говорить? У нее всегда кто-нибудь… Всегда с ней есть кто-нибудь. Или никто ей не нужен. С ней сложно так все. Зачем ей это говорить?

— Ну, может, не ей. Может, вам это нужно. Вдруг полегче станет.

Эмма хмыкнула, отведя взгляд. Места вдруг показались знакомыми, хотя сначала она не понимала, где они, в какой части Бостона. Значит, скоро выходить.

Бостон всегда привлекал ее тем, что можно в любой момент покинуть его без сожаления.

***

Так быстро Эмма мчалась в Сторибрук только единожды: в первый раз, когда она везла сюда Генри. Только тогда было тревожно и ничего непонятно, а теперь все казалось очевидно ясным. Она везла в себе намерение: рассказать все, как есть, только другими словами. Не обязательно говорить о своих чувствах так, как люди привыкли это делать: помпезными фразами с торжественным видом. Она придумает как, обязательно: она уже начала накидывать в своей голове. И, как и тогда, ехала она сюда к той же самой женщине. Но в первую очередь заскочила к родителям: показаться, извиниться, успокоить, переодеться, в конце концов.

Новости сыпались на нее, как обычно случается, когда телефон отключаешь надолго.

«Киллиан уплыл. Той же ночью, когда и ты уехала». Ладно, хорошо.

«В вашей квартире был бардак. Мы перевезли часть твоих вещей сюда». Спасибо большое!

«Где ты вообще была? Ты в порядке?» Лучше не бывает!

«Генри ночевал у нас пару раз». Да, я знаю, мы с ним переписывались. Скоро с ним встречусь как раз. Заеду к Реджине.

«Кстати. По поводу Реджины…» А что с Реджиной?

Реджина взяла внеплановый отпуск, пока что на две недели. У нее, кажется, что-то типа стресса. Она еще с Робином рассталась. Может быть, из-за этого. Говорить ни с кем не хочет, из дома почти не выходит.

«А можно ей как-нибудь помочь?» — затормозила Эмма. Да хоть в бар позвать пропустить по стаканчику. Надо же так переживать из-за расставания? Встречались-то вроде не так долго.

«Мы звали ее развеяться, но она ясно дала понять, что видеть пока никого не хочет». Может, попозже.

Эмма терпеливо ожидала. На работу-то уж она точно когда-нибудь выйдет. Не может же Реджина не работать. Пока ждала, повторяла слова, которые собиралась сказать. Они дались ей легко: во много раз быстрее, чем свадебная клятва. Разгребала старые дела: с несостоявшейся свадьбы многое осталось без конца, да и без Реджины Сторибрук как-то расклеивался. Даже заходила в лес, где теперь обосновался Робин. Беседовала с ним будто бы ради интереса: как вы тут устроились? Как обжились? Помощь нужна? Смотрела на него и не могла понять, как можно по нему так долго убиваться? Две недели обернулись в четыре, и изначальное намерение Эммы уже не казалось ей таким остро необходимым. Она не сможет взять и все это сказать, глядя прямо Реджине в глаза. Может, просто письмо написать? Нет, фигня получится! Такое точно надо устно.

Эмма колесила по городу, подбирая маршруты для тренировок с Генри. Решила повторить признание для Реджины еще раз, остановилась. Библиотека попалась на глаза, и Эмма зашла, поддаваясь чутью. Книга сама смотрела на нее с полки: «Стандартные Заклинания. Расширенное издание». Она листала, а когда наткнулась, все сразу поняла. Тем же вечером направилась в лавку Голда. «Мне нужно все, чтобы сделать вот это», — тыкнула она пальцем в страницу. Сотворение образа. Нашелся даже парафин и фитиледержатели, посуду она взяла из бывшего дома: хоть на что-то сгодились эти кастрюли. Пусть она не скажет это самой Реджине, но просто скажет. Чтобы отпустило, чтобы дышалось посвободнее.

Первый раз она сделала это в лесном домике: там удобнее всего было готовить свечи. Не хотелось объяснять домашним, что вместо заварного крема у нее на водяной бане топится парафин для магических трюков. Тем более не хотелось объяснять, для какой цели. В книге не было написано, чего можно ожидать. Это тебе не лекарство: инструкции с побочками не прикладывалось, только рецепт и строки для призывания. Эмма не знала, что так будет: что образ ведает не только, как ему нужно выглядеть, но и все твои помыслы, пожелания и невысказанные слова.

— Я призываю тебя, Реджина Миллс, — произнесла она над зажженной свечой после заклинания, и дверь за спиной тут же скрипнула, заставив вздрогнуть.

Эмма не знала, что все будет настолько реальным. Она хотела всего лишь поговорить. Реджина подошла вплотную, и Эмма забыла, как произносить слова — настолько она казалась настоящей.

— Я все знаю, — коснулись пальцы Реджины ее лица. — Не нужно ничего говорить, — произнесла она в ее губы. — Но ты все равно можешь попробовать. Попробуй.

***

Реджине всегда казалось, что Крюк рано или поздно отвалится, словно грязь, наслоившаяся на брызговиках: случится кочка посерьезней — слетит и рассыплется, как и должно грязи. Но он вклеился намертво, будто клещ. Крюк. Одно только его имя, и Реджину воротит, представить его лицо — воротит вдвойне. Эмма не может принадлежать никому — так казалось Реджине с самого начала, с их самой первой встречи. Эмма принадлежала только самой себе, но всегда была рядом: из-за сына, из-за работы, из-за общих проблем. И рядом оказывалась не по случайности. Могла встать между Реджиной и собственными родителями или даже целым городом. Ради справедливости, разумеется, но все равно приятно. Могла с готовностью ожидать прямо за спиной, когда Реджине нужно было разобраться самостоятельно. Нет, помощь Реджине не нужна, но в качестве моральной поддержки допускается. Эмма могла встать рядом буквально: рука об руку, когда враг общий, и действовать надо слаженно. Иногда оказывалась и напротив, лоб в лоб: с этой игривой ухмылкой, с шутками на грани, с фразами поперек. Реджину это устраивало: вся Эмма и все ее позиции. Эмма всегда была рядом, но никогда никому не принадлежала. Эмма может принадлежать только самой себе. И чуточку — ей, Реджине. Но только не ему, нет.

Крюк никак не хотел отвалить от Эммы, а Реджина в такие игры играть не привыкла: ничем ни с кем мериться она не собиралась, и в догонялки она тоже не любительница. Если нужно за кем-то побегать, то вообще не надо бегать. Взрослые вроде уже, какие догонялки? Но Крюк не отвалился. Провалиться бы ему! — каждый раз провожала его Реджина жгущим взглядом, пока он волочился за Эммой. Сначала его, а потом и саму Эмму: почему ты вообще ему позволяешь? Сматерилась бы, да мэру не положено. Реджина привыкла, что Эмма всегда рядом: ей даже в голову не приходило, что может быть как-то иначе. Как-то она узнала, что они вместе ужинают. Сторибрук — город маленький, рано или поздно становится известно все, даже если знать не хочется. Эмма не может принадлежать никому — так казалось Реджине сначала. В тот день она не смогла уснуть: с ума сходила от неимения.

Реджина взяла то, что уже у нее имелось. Второй шанс? Да хоть триста пятьдесят девятый: что угодно, лишь бы перестать про нее думать, думать про них. Робин у нее на пороге, дома, в ее спальне, в машине, но не рядом. Это место для Реджины может занять только один человек. Но напротив Эммы стоял другой: приодетый, вылизанный, вытрезвленный. Счастливый Крюк. Невеста Эмма. Реджина не могла смотреть, но должна была видеть: чтобы убедиться, чтобы перестать хотеть, чтобы остыть. Она не сводила глаз с «красивой пары», а внутри закипало, обещая взорваться и все поглотить разом. Эмма ни разу не обернулась. Реджина выскочила из зала, как только смогла: Робин едва догонял. Идиотская репетиция! Не надо было ей сюда идти. Зачем? Зачем она вообще сюда сунулась? Она и на свадьбу не собиралась!

Реджина мчала в последнее укрытие — в склеп. Не хотела никого видеть, не хотела никому такой показываться. Мчала, а перед глазами стояла Эмма в этом платье, которое даже не под нее. Эмма никому не должна принадлежать, только ей! Белоснежное платье, кружевом по краям, Эмма смотрит только на Крюка. Ведь даже не обернулась, — сжимались кулаки, врезались ногти в ладони. В глаза даже не взглянула. Реджина ее заставит. Нужное само попалось под руку — все в чашу, смешать и выпить. Хочу видеть ее сейчас же! Голова закружилась с непривычки, и образ Эммы явился перед ней, прямо напротив, как это бывало когда-то: лицом к лицу. Реджине хотелось всего лишь одного: выпустить пар, чтобы никого не задеть ненароком. Чтобы просто взглянуть в глаза и получить ответное что угодно. Эмма молча улыбнулась ей и шагнула навстречу. Реджина приостановила ее, рукой коснулась кружевной ткани. Пальцы прошлись по пуговкам-бусинкам, и они рассыпались, вторя ее движениям.

— Давно надо было, — усмехнулась Эмма, перекликаясь с ее мыслями, и после этого Реджина себя не останавливала. Треском разошлось платье, и в Реджине тоже что-то надломилось, хрустнуло.

На следующий день она узнала, что ни Эммы, ни Крюка в Сторибруке больше нет. Может, так даже лучше: в глаза Эмме она теперь сама посмотреть не сможет. Пусть они уплыли, куда угодно. Пусть хоть навсегда. Всю ночь до этого она ворочалась, прогоняя образы, но как их прогнать, когда они внутри твоей головы, когда они тобою же и созданы? Под утро поняла, что притворяться спящей нет сил, отшвырнула подушку со зла, спустилась в зал. Включила что-то, чтобы отвлекало. Будильник запиликал. Хоть завтрак сыну приготовит.

Реджина не вышла на работу. Сначала взяла отгул на день, потом еще один. Больничный было как-то стыдно брать. Что у вас болит? У нее болела голова в первую очередь. С моими глазами еще сделайте что-нибудь, чтобы снять вот это покраснение и непонятное слезотечение, но в первую очередь сделайте что-нибудь с головой, чтобы перестать думать и поспать хоть немного. Серия сменяла серию. Кто-то сказал, что свадьбы как будто не будет, сняли аренду зала. Сторибрук город маленький. На улицу выходить не хотелось, даже сыну не хотелось показывать такое лицо.

Реджина вышла ночью на третьи сутки, села в машину на автомате. Если свадьбы правда не будет, то где тогда Эмма? Или они решили прямо на корабле обвенчаться? Она ехала к морю. Черная вода шумела. Ни одного огонька. Так она стояла там, пока не продрогла под соленым ветром, а потом вернулась в склеп. Хотелось увидеться с ней еще раз, даже если нельзя было. Всего раз.

За последний месяц она ни разу так сладко не высыпалась. Утром она вернулась в офис, чтобы раздать задачи на время, пока ее не будет. Реджина взяла внеплановый отпуск. Реджина ушла в запой: ментальный и буквальный.

***

Эмма всегда принадлежала только самой себе, но там, у берегов, опять маячит корабль Крюка: сутки прошли, а он еще тут. И Эмма опять скажет ему «да». Реджина опять мчится, но теперь целенаправленно и без особой злости.

— Мне нужен номер. На сутки. Самый большой, — барабанит Реджина пальцами по стойке. На стене за ресепшеном поеденные временем картины: они ее не интересуют. Важный момент сейчас — сколько ключей висит за стеклянной дверцей? Все пока что на месте. Ну и правильно: у них тут не курорт, нечего. Лукас протягивает ей ключи, а Реджина ей в ответ — конверт: — Я думаю, сегодня можно и пораньше уйти, раз все номера заняты, — двигает она конверт ближе в ее сторону, коротко улыбается и ждет, пока не убеждается, что ее поняли как надо. Скоро тут не будет вообще никого. Ей тут не нужны лишние глаза и уши. А деньги этому месту все равно не помешают: прибрать бы всю эту обшарпанность, линолеум в конце концов поменять, — прошагивает она медленно по коридору. Лампочка моргает пару раз. Ключи греются в ладони. Предвкушение бьется в ней жарким пульсом.

Она заходит в номер, но не закрывается, ждет еще немного, пока не слышит, как хлопает дверь на улицу. Вот теперь можно и приступать, — прикрывает она двери, достает из сумочки сверток, с осторожностью извлекает свечу, в очередной раз поражаясь качеству работы.

— Я призываю тебя, — тушит она спичку, пока пламя на фитиле занимается, — Эмма Свон.

Прямо сразу ничего не происходит, и Реджина хмыкает, усаживаясь на кровать. А столько было обещаний в этом составе. Брови не успевают нахмуриться, как в двери стучат.

— Реджина? — слышится из-за двери, и дыхание ускоряется. Это ее голос, это она.

— Открыто, — приказывает Реджина самой себе успокоиться: это ведь всего лишь образ. Но когда Эмма появляется в ее номере, настолько настоящая, нервно улыбается. Поразительно. Какая точность — переводит она взгляд на свечу.

— Сегодня что-то новенькое? — улыбается Эмма, перехватив ее взгляд. — Хочешь чего-то новенького?

— Да… я… — не сразу находится Реджина. — Я хочу с тобой поспать, — потирает она шею, и Эмма смеется.

— Даже пиццу не закажем? Я дико голодная после дежурства, — заваливается она рядом, достает сотовый. — Давай доставку, может быть? — бросает она взгляд на Реджину.

Реджина ничего не отвечает: так и сидит на краешке. Она знала, что свеча отличается от ее обычной настойки, но чтобы настолько.

— Ты же этого хотела? — смотрит Эмма прямо на нее. — Элемент неожиданности, — проговаривает она. — Подобие реального человека, а не просто отражение твоих собственных фантазий, — и по Реджине проскальзывает холодок. — Да не парься ты, — опять улыбается Эмма своей беззаботной светлой улыбкой. — Да, да, я все равно знаю твои мысли, как и любой образ. И я знаю, чего ты хочешь. Поэтому, — разводит она руками, — пицца?

— Нет, — мотает Реджина головой. — Я не пиццу хотела.

— Ну ладно, — выдыхает Эмма, откидывая сотовый. — Не хочешь играть — не будем. Опять сеанс терапии? Или как ты любишь? — подсаживается она со спины, руки ложатся на плечи. Реджина запрокидывает голову, но расслабиться не может.

— Ну чего ты, Реджина? О чем думаешь?

— Ты все равно все знаешь, — жмурится Реджина.

— Ну, давай притворимся, что не знаю. И что ты просто делишься со мной переживаниями, окей? — чувствует Реджина мягкие вдавливающие движения на плечах, на шее.

— Наверное, я все-таки хочу сеанс терапии, — с трудом даются ей слова, и Эмма посмеивается.

— Никак не можешь выкинуть этот эпизод с платьем? — слышится ей сочувствие в голосе Эммы.

— Нет.

— Тебе кажется, что я сейчас слишком настоящая, и тебя это смущает еще больше?

— Да.

— Думаешь, что ты ужасный человек, раз такое могла сделать?

— Эй! — оборачивается Реджина.

— Не мои мысли, — быстро пожимает Эмма плечами и возвращается обратно к своему делу.

— Может, и думаю, — не сразу отвечает Реджина, опуская голову. Пальцы скользят по шее, забираются по затылку.

— Так ты же ничего не сделала. Ну, может, представила, но, знаешь ли, много кто чего себе представляет, и хуже они от этого не становятся. Не успокаивает? Ну ладно. Как тебе такое? — оказывается Эмма прямо перед ней, кладет руки на колени, сжимая: — Я тебя прощаю.

Реджина смотрит в ее глаза. Молчит.

— Зря ты мне не веришь. То была не настоящая Эмма. А мне с тобой хорошо, Реджина.

Реджина слышит ее голос. Можно глаза закрыть, слушать и верить. Но она не может. Она пытается: закрывает глаза, чувствует приближение, как руки обнимают ее и тянут к себе.

— Реджина, я прощаю тебя за все. За то, что ничего не сделала раньше. За то, что сделала что-то, о чем теперь жалеешь. За все, что было и будет.

Звучит как Эмма, самая настоящая, живая Эмма, которая никогда никому не принадлежала. Может, даже самой себе.

— Не делай этого, Реджина. Тебе же хорошо со мной? — чувствует она поцелуи на своем лице. — Мне с тобой очень хорошо. Не делай этого.

Реджина обнимает ее, сжимая, чувствует тела тепло, улавливая горячее дыхание на своей щеке, трогает волосы. Шепотом проносятся слова на чужом языке.

— Эмма Свон, — выдыхает она, — я отзываю тебя.

Реджина смахивает слезы, влажными пальцами гасит свечу. Расправляет кровать с одной стороны.

***

— Хватит, это лишнее уже, — машет Руби. — Этот давно уже сломан, Эм. Хватит.

— Так, — отряхивает Эмма ладони. — Стол, стулья. Что еще было?

— Да, там посуда еще. Но это все мелочи, честно, — широкая улыбка. — Давно пора было обновить тут кое-что. Тем более, компенсация же будет. И за это уже большущее спасибо, — указывает она на вновь собранную мебель. — Я бы налила тебе, но бар пока что работать не будет, — смеется она, и Эмма вместе с ней.

— Не, я все равно на дежурстве сегодня.

— Какое дежурство? Зачем вы вообще эти патрули выдумали? Шла бы себе спать. Выглядишь так, будто тебе надо поспать дня три-четыре, не меньше.

— Налей-ка кофе лучше, — отмахивается Эмма.

— Патрулирование, — фыркает Руби. — У нас тут улиц сколько? Первая и другая.

Эмма молча улыбается, покачивая головой.

— И после вчерашнего наверняка никто никуда не сунется. Надо почаще сюда Крюка звать. Ой, — звякнула чашечка от неловкого движения. — Извини, — тише добавила Руби. — Я не это имела в виду.

— Да все нормально, — старается улыбнуться ей Эмма. — Он все равно уже отчалил.

— Он же больше не сунется? Ты выписала ему запретительный приказ? Вот, так-то лучше. Улыбайся давай!

— Спасибо, — принимает Эмма от нее чашечку.

В баре сегодня и правда никого. Во-первых, не наливают. Во-вторых, первый час ночи, а в такое время если и пьют, то не тут, так что надо обязательно проверить побережье и Кроличью нору. Заодно пройтись по всей границе защиты города: трасса, лес, колодец, обойти все лазейки, все дыры. Эмма зевает, даже не скрывая. Просит обновить.

— Эм, ну что ты опять грустнеешь? — подпирает Руби голову ладошками.

— Да вот думаю, — потирает Эмма глаза, — ночевать мне сегодня в участке или в машине. Не хочу домой, — добавляет она быстро, улавливая непонимание. — Опять все эти разговоры, переживания, обсуждения, — мотает она головой. — Устала я так от этого, — опускает она глаза.

— Гостиница? — участливо предлагает Руби.

— Там уже закрыли все. Час ночи же.

— У меня запасные ключи. Бабуля ушла сегодня даже раньше, чем обычно, но у меня всегда есть дубли. Ты пей кофе, — вскакивает она. — Я найду номер, который точно не занят.

***

Эмма забыла как это: быть тут без нее. Домой она сегодня точно не собиралась, но про гостиницу даже думать себе запретила. Если бы не Руби, не стала бы сюда заявляться. Но отнекиваться — только лишние объяснения. Ей бы и правда выспаться, завтра еще ресторан этот. Но сердце подпрыгивает лишний раз: слишком живые здесь воспоминания. Она даже идет точно так же: бесшумно, настороженно. Лампочка моргает пару раз, и от этого еще неуютней, как будто и правда сейчас поймают на чем-то, хотя ловить уже не на чем.

Стаскивает куртку, так же по привычке включает телевизор. То ли это бормотание телевизора, то ли звук проворачивающегося в скважине ключа, но как-то все на нее наваливается разом. Эмма садится на край постели, утыкаясь лицом в ладошки: губы подрагивают, но плакать она себе запрещает. Просто умывается водой похолоднее. Вот бы еще одну свечу. Зря она все отдала туда, откуда все началось. Бэлль спросила, какая цена. Сколько просишь за такую работу? Эмма просто так все отдала. А теперь жалела: надо было не одну себе оставить, а парочку. Как она тут будет спать одна? Она эту гостиницу уже иначе не представляет.

Реджина отказалась идти в ресторан. Генри так и написал: «буду один, спросил два раза». У Реджины всегда или есть кто-нибудь, или ей никто не нужен. Какой еще семейный сбор, если даже на работе с ней не всегда просто? Или она шутит вовсю и улыбается, или даже в сторону ее не смотрит. Эмма забирается под одеяло прямо так, в одежде, щелкает каналы по кругу. Она истратила столько свечек, столько слов сказала, но че-то ей никак не легче. Надо просто подождать, — обещает она себе. Пульт ловит канал с мультиками, и она останавливается. Смотрит какое-то время, пытаясь понять, что к чему, и прибавляет звука, чтобы самой не слышать, как она плачет.

На кой черт оплачивать все номера в гостинице, если приходится слушать в ТРИ часа ночи чей-то идиотский телевизор? Она только глаза смогла сомкнуть! Кто вообще сюда посмел? — стягивает Реджина с себя одеяло в одном порыве. Совсем страх потеряли? Она набрасывает пальто, чтобы не копаться с одеждой, и вылетает в коридор.

Эмма подскакивает от резкого стука, выключает звук, яростно вытирает щеки. Затихает, прислушивается. Стук повторяется. Ну, придется открыть теперь. И кто так ломится? Пьяные что ли?

По ту сторону — она.

Реджина могла поклясться, что затушила свечу. Но может, она что-то перепутала со словами отзывающего заклинания?

Эмма понимает, что стены гостиницы сами собой не могут вызвать образ без ее ведома. Но может, она хотела этого так сильно, что теперь все работает само по себе?

В гостинице никого, кроме них. Было тихо, а теперь еще тише.

— Но ведь… — приоткрывает Эмма рот.

— Я же… — хмурится Реджина

— Я тебя не призывала, — произносят они в голос.

Лампочка моргает пару раз.