сколько времени идет, схема привычная, почти не выходящая за рамки – за любым долгим перерывом долгое объятие. чтобы стереть у слова “скучать” настоящее время, чтобы отбросить его в далекое и ненужное уже прошлое и не думать о том, как оно вновь зазвучит в невидимом будущем. сейчас смысла нет. сейчас андрей пытается обнять федю с такой же силой, с какой федор его к себе жмет, будто бы со стремлением сделать так, чтобы точно андрей не пропал из рук вновь.

отбросить на задний план туры, подкасты, любые отвлеченные темы.

федины звонки в ночи, дабы андрею спокойной ночи пожелать, – не заснет иначе, – не сравняются никогда даже с лишним фединым вздохом над ухом. какая-то фотка андрея не заменит того, чтобы самостоятельно в волосах пальцами путаться, а плечи обнимать. так, легкие перебивки глупой тоски.

федя не убирает теперь вторую кружку на место, напоминая себе, что андрей сейчас не выйдет из комнаты. андрею теперь не приходится комкать подушку или края одеяла, потому как слишком привык на федора и руки, и ноги закидывать, обвиваясь вокруг большой грелки. мелочи глупые, сопутствующие отделенному друг от друга на короткий срок симбиозу.

андрея, наверное, ломает чуть больше – к тоске по феди добавляется с такой же силой скучание по ра. игнатьев понимает, из рук с сожалением выпуская дюху. но отходить не смеет, все разговор плетет, все разглядывает, все роняет случайные касания: спина, плечи, коленки. точки раскиданы, остается ломаными линиями соединить. самому созвездия выдумать, да записать смысл каждого, руководствуясь всего тремя словами. а руки андрея качают котенка словно младенца, в рыжей шерсти гуляют. губы шепчут тихо, что папа дома, что скучал безмерно, что ра самый-самый кот на свете. федору бы картину эту сфотографировать, распечатать, под самое сердце вживить.

у схемы привычной есть два важные детали, без которой совсем уж бесполезной бы она была: один из них всегда будет ждать, другой – обещается в прощальных поцелуях возвращаться. как голуби почтовые, всегда помнить дорогу домой.