Крайне редко бывает, что всё идет по плану. Вот и у Чуи все планы покатились по одному месту, хотя, казалось бы, до последнего всё складывалось удачно. Сперва в школе образовалось непривычное, но радующее затишье. Всё потому, что Дазай и Дзёно отбывали наказание в карцере. Шумел, разве что, Гоголь, но и он, вскоре, присоединился к тем двоим. Накахара сперва даже не расстроился, что на следующий день не удалось протащить с собой дневник, про который он, ко всему, умудрился забыть, слишком переключившись на взвинченного Фукучи и постоянно снующего туда-сюда Тачихару. Решив осуществить задуманное на день позже, Накахара надеялся, что сосед по комнате куда-нибудь свалит хотя бы минут на десять, но какая-то сволочь, а точнее, Мори, лично ввалился в комнату с требованием пошевеливаться и побыстрее отдать ему ключи, которые, к слову, он вернул только после исправительных работ, ещё и запретил запирать комнату, потребовав оставить дверь открытой нараспашку. После этого, по-хозяйски оглядевшись, Огай открыл и проверил шкафчики, устроив там бардак, а затем порылся в тумбочках, отчего у Чуи сердце упало куда-то вниз и там замерло. В этот момент Накахара молился, чтобы чёртов директор не начал поднимать матрасы на кроватях, иначе проблем привалит куда больше, чем было. Спасибо, что браслет был спрятан более-менее надежно и этому старому мудаку на глаза не попался. Мори снова окинул взглядом комнату, пошуровал под подушками и пощупал матрас, после чего досадливо крякнул, разрешил, наконец-то, закрыть дверь и вышел, ворча под нос что-то ругательное. 

– Что он искал? – спросил Накахара, не поняв, из-за чего вдруг такой кипеш и напрочь забыв, что с Тачихарой лучше не разговаривать для своего же блага. 

Мичизу, что было не менее удивительно, чем недавняя проверка, ответил совершенно спокойным тоном, без всякой надменности и злобы: 

– Опять нычки Гоголя ищет, ну или что-то вроде, я без понятия. 

– Нычки? – Ну да. Из года в год так. Гоголь постоянно попадается, а огребают за это все. 

– То есть? – если история с нычками удивления не вызвала, то шок от того, что Тачихара умеет общаться по-человечески, ещё не прошел. – И что теперь будет?

 – Да как обычно, – Мичизу лениво потянулся и зевнул, интеллигентно прикрыв рот ладонью. – Исправительных работ прибавят. Тем более, минус три, так что их работы раскинут на остальных. 

– Вот бля! 

– И не говори. Запарило пахать за других. Ладно бы платили за это, а так… 

– Прием лекарств! – их мирный диалог прервала Хигучи, бесцеремонно ввалившись 

в комнату. – Тачихара, к директору. Мори-сенсей выдаст тебе медикаменты лично. Уж извини, но дежурств у тебя прибавится. – ехидно сказала она, смерив Мичизу взглядом. 

Тот ничего не ответил, нехотя поднявшись и поправив смятое покрывало на кровати. После этого, подождав, пока Ичиё выдаст Чуе его порцию таблеток и проследит, чтобы он их выпил, ушел вместе с ней. Шагнув за порог, он обернулся и бросил на Чую какой-то странный взгляд. Накахара до конца так и не сумел понять, что именно читалось там – грусть, усталость, или даже некая обреченность. Однако, задумываться над этим было некогда, потому он быстро вытащил дневник из тайника в матрасе и придвинул ближе свой рюкзак, в котором носил учебники и тетради, понимая, что кроме как там, спрятать дневник больше негде. Шкафчики проверяют ежедневно, в матрасе теперь могут спокойно копаться, а вот рюкзаки, к счастью, пока не проверяли. Вернее, их как раз проверили после занятий, но местными сторожевыми собаками на предмет запрещенных веществ. Найденный дневник уж точно не относился ни к чему из того, за что могут привлечь к ответственности. Так что спасибо, что вытряхивать рюкзаки не заставили. Пользуясь отсутствием соседа, Чуя открыл следующую страницу, обнаружив, что она явно не вторая. Судя по торчащим рваным краям по центру, вторая страница была вырвана, а к следующей странице с рукописным текстом ржавой скрепкой был прикреплен обрывок, возможно, той самой страницы, которая отсутствовала. Накахара, чертыхаясь, не без труда смог оторвать клочок от страницы. Скрепка проржавела и прилипла намертво, оставив в том месте, где перекрывала несколько букв, рваное отверстие. Благо, ущерб был не настолько серьезным, и, в целом, можно было понять написанное. Чуя впился глазами в текст на обрывке, периодически отрываясь, чтобы прислушаться и посмотреть на дверь в комнату: кто знает, как скоро Тачихара вернется. 

«Я видел то, что не следовало. Я слышал, о чем они разговаривали. Мне хочется сбежать отсюда. Не хочу здесь оставаться, тут небезопасно. Я говорю Мичи, но он не слушает. Он сказал, что не может отсюда уйти. Как его уговорить? Что мне делать?» 

Дальше было невозможно прочесть, поскольку большая часть текста осталась на другой части листа, которая отсутствовала. К тому же, очень сомнительно, что оторванный клочок был именно от второй страницы, точнее, вообще из этого дневника. Страницы использованной под дневник тетради были в клетку, а обрывок – в линейку и, очевидно, из какого-то блокнота, или тетради на пружине, о чём свидетельствовал замахрившийся левый край с круглыми отверстиями. Учитывая, как автор дневника называл в этой записи Тачихару, страница уж точно не была одной из первых. Ещё больше озадачила отсутствующая часть текста с этой страницы. Наверняка там было что-то важное и, может быть, оставшаяся часть скрыта где-то среди страниц дневника. Но шанс на такое везение был ничтожным. Также возник вопрос, была ли сделана запись рукой автора дневника. Накахаре показалось, что почерк на клочке крупнее, более размашистый и наклон букв вправо сильнее, чем в тексте на первой странице, да и следующей, которая просматривалась под обрывком. Конечно, была версия, что автор тот же, и, делая эту запись, сильно спешил, но задумываться было некогда – вернулся Тачихара. Пришлось спешно убрать обрывок в дневник, забросить его в рюкзак и незаметно затолкать тот под кровать. Чуя едва успел вовремя, а затем даже завис, понимая, что с соседом по комнате что-то не так. Мичизу выглядел, мягко говоря, неважно. Мертвенно бледный, с каким-то отсутствующим взглядом он, пошатываясь, добрел до своей кровати и упал на неё, уставившись затем на какую-то невидимую точку в потолке. Какими бы паршивыми ни были между ними отношения, Накахара всё же забеспокоился. В памяти всплыл момент, когда он вместе с Рампо и Эдгаром наткнулся на Дазая, который пребывал почти в таком же состоянии. 

– Ты как? – осторожно поинтересовался Чуя, не особенно надеясь на вежливый ответ. 

– Тебе какое дело? Отвянь. – даже голос у Мичизу был каким-то шелестящим и тихим, полным равнодушия. 

– Я думал, что смогу помочь… 

– Ни хрена ты не сможешь, ясно?! Помочь ты сможешь только себе, если исчезнешь нахер отсюда! – взгляд Тачихары в этот момент на секунду приобрел осмысленность, а затем стал, как прежде, безжизненным. 

Но было кое-что ещё. Чуя заметил, что рукав лонгслива Тачихары поднят до локтя, и отчетливо видно, что левая рука перебинтована в локтевом сгибе, как будто у соседа брали кровь из вены. Мичизу, уловив любопытный взгляд, быстро опустил рукав, прошипев что-то матерное, после чего отвернулся к стене. Чуя и сам решил его больше не беспокоить, чтобы не нарваться лишний раз, но такая перемена в состоянии Тачихары определенно настораживала и даже пугала. Накахара тихо вздохнул, почесав левое запястье, и лишь затем перевел взгляд на недавний порез, который, кажется, увеличился в размере и по краям появился едва заметный отёк. До сегодняшнего дня Чуя и думать об этой царапине забыл, а сейчас чёрта с два забудешь, поскольку чесалась она немилосердно. По-хорошему, надо было бы дойти до медкабинета и попросить Йосано обработать порез, но докторша и без того доброжелательностью не отличалась, а уж если к ней прямо сейчас ввалиться, хорошо если карцер не пропишет вместо заживляющей мази. 

В этот же момент Тачихара коснулся левого предплечья, которое украшала красивая татуировка, проведя кончиками пальцев по запястью в том самом месте, где на запястье Накахары был порез. Этого жеста Чуя не увидел, но до его слуха донесся едва различимый шепот: 

– Я так больше не могу. Пусть все это закончится… пожалуйста… 

*** 

Чуя проснулся до официального утреннего подъема, сам не понимая, что именно его разбудило. Уж точно не шум, потому что тишина стояла такая, как будто была материальной, и её можно было ножом резать. Осторожно сев на кровати, он опустил ноги на холодный пол и поморщился – на отоплении тут, похоже не просто экономили, а в крайней степени. Прокрутив в голове нелестные эпитеты в адрес руководства школы и ситуации с отоплением, Накахара покосился на дверь, затем переместил взгляд на окно и кровать Тачихары, после чего, махнув рукой, улегся обратно. До подъёма ещё минимум часа два, если не больше, судя по темноте за окном. Он снова начал дремать, когда сквозь сон услышал, как кто-то шепотом позвал его по имени. Подступающий сон после такого согнало мгновенно. Первой мыслью было, что кто-то из одногруппников подорвался ни свет ни заря и решил пошутить. И, конечно же, первым подозреваемым был Тачихара, которому ходить далеко не нужно. Снова сев на кровати, Чуя вперился взглядом в кровать Мичизу, но, к его удивлению, тот действительно спал. Конечно, была версия, что он притворяется, но если хорошо подумать, то шёпот, который услышал Накахара, был над самым ухом, и слышался очень отчетливо. Даже если предположить, что это очередной дебильный розыгрыш от Тачихары, то, по логике, шипя над самым ухом, он бы не успел за такой короткий промежуток времени вернуться в свою кровать и притвориться спящим. Кто же тогда? Или что? Накахара снова неверяще посмотрел на кровать соседа по комнате, после переведя взгляд на дверь. Единственной правдоподобной и объясняющей происходящее мыслью было то, что он успел уснуть, и ему просто приснилась вся эта хрень. Ну кому придет в голову шариться в чужой комнате и пугать дешевыми скримерами из фильмов ужасов? Бред какой-то… 

Немного поворочавшись в кровати, Накахара нашел удобное положение и попытался уснуть. “Действительно, херня приснилась”, – подумал он, ощущая, как сон стремительно обволакивает, словно паук, опутывающий свою жертву паутиной. И в этот момент снова услышал как его зовут по имени, на этот раз, отчетливее и громче, растягивая сочетание звуков. 

– Блять, вам делать нехуй?! Дазай, если это ты, я тебе переебу при первой же возможности! – проворчал Чуя, подрываясь и осматривая периметр. 

Угроза, кажется, сработала, потому что воцарилась мёртвая тишина, которая после была нарушена сонным ворчанием Тачихары: 

– Че ты… там бубнишь? Заебал… спи… 

Мичизу натянул одеяло на голову и придвинулся ещё ближе к стене, возле которой находилась его кровать. Теперь было ясно, что он точно ни при чём. 

– Ты тоже это слышал? – шепотом поинтересовался Накахара, которого охватил ужас, поскольку, грешив на Дазая, он вспомнил, что тому ещё дней пять, если не больше, мариноваться в карцере. 

Тачихара ничего не ответил, лишь сердито зашуршал одеялом, завернувшись в него как в кокон. Вздохнув, Чуя подполз к другому краю кровати и привстал, опершись на стол и глядя в окно. Там всё ещё царила темнота осенней ночи. Расставленные по периметру дежурные фонари слабо освещали часть забора, за которым лес теперь казался зубчатой черной стеной, напоминавшей одновременно акульи зубы. Бледная луна окрасила всё в какие-то холодные мрачные полутона, заливая неясным светом часть забора и подсобку. Просто ночь и пустой двор – ничего необычного. Накахара уже хотел было вернуться в кровать, но вдруг взгляд зацепился за маленькую светлую фигурку у забора возле подсобки. Решив, что ему от недосыпания и дурацких кошмаров это привиделось, Чуя помотал головой и снова посмотрел на пустынный двор, но фигурка мало того, что не исчезла, так теперь ещё просматривалась чётче. И нет, это был не призрак или какой-то бесплотный дух, какими их изображают в аниме или фильмах ужасов. Девочка была вполне материальна. Можно было рассмотреть бледное лицо, длинные черные волосы и серую пижаму, которую выдавали всем ученикам исправительной школы. Только вот что эта малявка делает во дворе ночью? И разве здесь было девчачье отделение? На экскурсии Фукудзава-сан лично рассказывал, проводя новичков мимо заколоченного и почерневшего от копоти и времени корпуса, примыкающего к основному зданию, что когда-то тут и правда были корпуса для девочек и мальчиков. Вот только это было очень давно, а затем в приюте случился пожар в женском крыле, после чего приют закрыли. И, тем более, никакого отделения для девочек здесь не было с тех пор, как была открыта исправительная школа. На вопрос, почему не отремонтировали, или, что ещё лучше, не снесли ветхий заброшенный корпус, завуч ответил, что по сей день не выделен бюджет, а это стоит немалых финансовых затрат, и своими силами подобную масштабную работу, увы, не выполнить. Тогда откуда здесь девчонка? Сбежала из посёлка и шляется по ночам, да ещё и в украденной из пансионата пижаме? Полный бред! Даже если бы это и было так, то сколько километров пешком прошла эта малявка, ещё и через лес, чтобы добраться сюда? На вводном занятии Мори говорил, что ближайшее поселение – ферма семьи Миядзава, которая была километрах в трех или пяти отсюда, а небольшой город, в который выезжал Фукучи, находится километрах так в пятнадцати, если не больше. Накахара снова неверяще уставился в окно, перед тем протерев глаза и надеясь на игру расшалившегося воображения. Девочка у подсобки улыбнулась ему темным провалом рта и помахала рукой. Накахара закрыл и вновь открыл глаза: девчонка продолжала стоять всё там же, глядя прямо на него пустыми провалами глазниц, улыбаясь этим черным оскалом как у тыквы Джека и приветливо махая рукой, словно зазывая спуститься к ней. Выругавшись сквозь зубы, Чуя отшатнулся и с шумом упал на кровать. Противно заскрипели пружины, а сам Накахара забился в угол, завернувшись в одеяло. 

– Дай поспать, придурок! – проворчал разбуженный шумом Тачихара из своего угла комнаты. Чуя не в силах был что-то ответить, продолжая жаться в угол. Он тихо поскуливал, понятия не имея, что за хрень здесь творится и что это сейчас было. Перебирая воспоминания прошедших дней, он пытался убедить себя, что всё это просто кошмар. Дерьмовый сон, который рассеется и забудется, как многое другое, чем не следует засорять голову. Он всё ещё вслушивался в тишину, боясь снова услышать свое имя, произнесенное шипящим шепотом с растягиванием букв, а на окно и вовсе не хотелось смотреть. Вместо этого Накахара перевёл взгляд, рассматривая складки одеяла и свои руки поверх. Если с правой всё было нормально, то на левой теперь, даже в неясном лунном свете, пробивающемся через окно, можно было отчетливо увидеть след от ладони, который выделялся темным пятном. Вот тут уже нервная система сдала окончательно. Чуя заорал от ужаса, попытался соскочить с кровати, но запутался в одеяле и с шумом упал, продолжая орать… 

– Подъём, придурок! – прозвучало над ухом, после чего последовала ощутимая затрещина. 

Чуя распахнул глаза и посмотрел снизу вверх. Он лежал на полу, а перед ним сидел на корточках Тачихара, уже одетый в форменные штаны и расстегнутую рубашку. 

– Хватит вопить, вставай давай. – уже более спокойным тоном сказал Мичизу, поднимаясь. – Надеюсь, ты не обоссался там. А если и обоссался – сам мыть будешь, ну или, так уж и быть, помогу, использовав тебя вместо швабры. – глумливо усмехнувшись, он слегка пнул ногой по ребрам. 

Затем, словно ничего не произошло, Тачихара застегнул и заправил рубашку, надел форменный жилет, запрыгнул в кроссовки, одновременно закинув на плечо рюкзак, и вышел, бросив ключ от комнаты, который метко угодил севшему на полу Чуе в лоб. Накахара пришёл в себя окончательно, когда хлопнула дверь в комнату. Вокруг было светло и в окно вместо бледного света луны пробивались лучи утреннего осеннего солнца. 

– Это что, был сон?! – в полном недоумении переспросил Накахара, а затем, понимая, что опаздывает, поднялся, наспех заправил кровать и начал оперативно собираться, дабы не навлечь на себя ещё больше неприятностей, которых могло прибавиться в случае опоздания. 

*** 

Эдгар был совершенно разбитым. Роман застопорился, а сны про ту жуткую палату больше не приходили. Вернее, сон был, но уже про другое место, которое ничем не связано, как ему показалось, с предыдущим. Помещение, в которое его привело сегодняшнее сновидение, больше напоминало лабораторию. Тут всё было стерильным, а от изобилия белого даже глаза резало. Вдоль стены стояли какие-то металлические полки и холодильная камера в углу, в которой, по-видимому, хранились медикаменты и ампулы. И, что ещё хуже, в этой лаборатории было полно людей. Те, кто был в медицинских светло-бирюзовых костюмах, масках и шапочках, сновали словно тени, выполняя привычную для них работу. Они не заинтересовали Эдгара, а вот пожилой джентльмен в белом халате, стоящий возле похожего на операционный стола и пациент, закрепленный ремнями на этом столе, привлекли внимание. Врач разговаривал спокойно и выглядел вполне безобидным добрым доктором. Кажется, он даже улыбался пациенту, стараясь его успокоить. Вот только, прислушавшись, Эдгар понял, что всё, казавшееся на первый взгляд обыденностью, было кошмаром не хуже того – из ветхой палаты с детьми. 

– Ты же знаешь, почему я выбрал именно тебя, – всё тем же спокойным тоном произнес пожилой доктор, – ты не только одарен, но ещё и обладаешь потрясающим иммунитетом. Это то, что мне нужно. 

После этого он как-то неуклюже погладил пациента по голове. Эдгар, будучи уверенным, что его никто не видит, подошел ближе и оторопел: на столе был зафиксирован ремнями подросток лет тринадцати. Он был настолько худым, что кожа нездорового почти синюшного оттенка обтягивала кости – даже рёбра при желании можно было в буквальном смысле пересчитать. Огромные темные круги под глазами, засохшая кровь под носом и жуткие следы синяков на видимых участках тела свидетельствовали о том, что с мальчиком очень жестоко обращались. Возможно, проводили эксперименты, как в концлагерях, о которых Эдгар слышал в прежней школе на уроках истории. Ещё больше сходства с жертвой концлагеря добавляло то, что мальчик был побрит наголо, а о цвете его волос свидетельствовали тонкие черные брови вразлёт и такого же цвета ресницы. Одет он был во что-то вроде заношенной больничной пижамы, похожей на те, что выдавали в интернатах. Во взгляде рубиновых глаз были обреченность и злоба, когда, повернув голову, подросток посмотрел на доктора, а затем слабо дернулся на столе и прошипел: 

– Вы умрёте… как все умирают. 

Мальчишка снова задергался на операционном столе, но его сил было ничтожно мало. Их никак бы не хватило ослабить ремни, не говоря уж о том, чтобы порвать и освободиться. Было непонятно, как в этом измученном слабом теле вообще держалась жизнь. 

– Думаешь, сможешь противостоять мне, учитывая твоё положение? – усмехнулся доктор, жестом подозвав к себе ассистентов, которые закрепили ремни потуже, полностью сковав движения. 

Пареньку не оставалось ничего другого, кроме как злобно шипеть проклятия, сверкая полными гнева глазами на своих мучителей. Доктор принял от одного из ассистентов какой-то шприц из открытого маленького чемоданчика с противоударным покрытием, а затем, постучав кончиком указательного по шприцу, обратился к подопытному: 

– Мы уже многое с тобой прошли. И сегодня у меня для тебя подарок. 

Он говорил это все с той же фальшивой улыбкой, а в глазах “доброго доктора” был странный триумф вкупе с равнодушием и ледяным холодом. Кажется, ему было совершенно наплевать, что будет с подростком после эксперимента. 

– Вы этого не сделаете, – на лице мальчишки мелькнула слабая улыбка, – если я умру, то Вам снова придется искать подопытного, а это сложно. – в этот момент голос мальчика дрожал, выдавая рвущийся наружу страх. 

– Но ведь твой потрясающий иммунитет легко противостоял даже бубонной чуме. Ни следа – ну не чудо ли? – усмехнулся доктор, коснувшись тыльной стороной ладони щеки подростка. Вместо ответа мальчик брезгливо поморщился и нервно сглотнул, после чего продолжил сверлить взглядом своего мучителя. 

– Все предыдущие заболевания, включая последнее, как ты знаешь, очень опасны, а ты жив и здоров до сих пор. Посмотрим, справится ли твой иммунитет с более сложной задачей – сибирской язвой. – доктор удовлетворенно усмехнулся, поднося шприц. 

– Нет! Не надо! Пожалуйста! Отпустите!!! 

Подросток кричал и бился, ощущая свою полную беспомощность. Эдгару хотелось разнести к чертям эту жуткую лабораторию, где ставились бесчеловечные эксперименты. Но он ничего не мог сделать, и лишь на моменте, когда мерзкий доктор вводил пареньку вирус, отвернулся и… его выбросило из сна. 

Естественно, Рампо сразу понял, что соседу по комнате приснился кошмар. Эдгар сидел на кровати, опустив голову и крепко прижимая к себе плюшевого енота. 

– Всё хорошо, Карл. Это только сон… просто дурной сон…

– Эй, ты чего? Кошмар приснился?

 – А… ну, да. – пробормотал По, подняв голову и глядя на соседа покрасневшими от слёз глазами. 

– Стало быть, тебе и правда что-то очень жуткое приснилось. – задумчиво произнес Эдогава, но спрашивать, что именно, не стал, полагая, что Эдгару явно не захочется заново прокручивать в голове пережитый во сне ужас. 

– Очень. – тихо ответил тот, совершенно не желая записывать увиденное. Слишком это было отвратительно и жестоко. Может быть, потому, что он стал свидетелем эксперимента, а не просто наблюдал за больными детьми в палате, как это было в другом сне? Ответа на этот вопрос он и сам не знал, и решил не задумываться. Хотелось поскорее переключиться на учебу и забыть этот кошмар, желательно, навсегда. 

– Записывать не будешь? – словно прочитав его мысли, спросил Рампо, уже предугадывая ответ. 

– Не хочу. Это не имеет отношения к роману, и слишком уж жутко. Так что не стоит, я думаю. – Зря ты так. Кто знает, как работают твои сны, – Эдогава вновь задумался. – Мне кажется, они как будто пересекаются с прошлым. Правда, не могу понять, каким именно. Или даже чьим. 

– Я не хочу этого знать. – бросил Эдгар, заправляя кровать. – И лучше бы такие сны мне вообще никогда не снились. 

Больше он не сказал ничего и игнорировал любые вопросы, подводящие к кошмарному сновидению. Понимая, что лучше оставить его в покое, Рампо не упорствовал, да и следовало поспешить, поскольку им двоим надо было успеть в столовую до начала завтрака. О своем отвратительном сне Эдгар ни разу не вспомнил за учебное время, к тому же, ввиду отсутствия троих учеников, отбывающих наказание, на сегодня ему выпало дежурство по столовой, на которое он едва не опоздал. Вникать во всё пришлось быстро, поскольку переспрашивать что-то у Тачихары, с которым выпало вместе дежурить, не очень хотелось, чтобы не разозлить. К тому же, По заметил, что Чуя, который по обыкновению подсел за их с Рампо столик за завтраком, а после за обедом был как-то непривычно молчалив. Он лишь поздоровался, пожелал приятного аппетита и полностью сосредоточился на своей тарелке. Затем также молча встал и ушел с подносом и грязной посудой. 

– Интересно, что это с ним? – протянул Рампо, забирая свой поднос с пустыми тарелками. 

– Может, тоже плохо спал? Отдохнувшим не выглядит. – предположил Эдгар. – И я не пойму, почему он не ладит с Тачихарой. Он не показался мне придурком. Мы даже пообщались немного. – добавил он, а затем быстро направился в кухню со своим подносом, попутно собирая другие, оставленные учениками. Рампо пожал плечами, вроде как соглашаясь с предположением, а затем в очередной раз обратил внимание на Тачихару, которому сегодня прибавилось обучение По дежурству. Ещё вчера Мичизу был в рубашке с коротким рукавом, как и остальные ученики, а сегодня почему-то надел другую – с длинным, которая полностью закрывала обе руки, включая татуировку, которой он обычно хвастался, оставляя один рукав закатанным до локтя. Насколько помнил Эдогава, только Тачихаре по непонятным причинам была разрешена такая вольность. Остальным ученикам привилегии в виде татуировки не выпадало. Даже за пирсинг можно было получить по шапке, хотя на эту мелочь в итоге закрыли глаза. Рампо, конечно, не собирался себе никаких татуировок бить, но тогда очень удивился, когда увидел на предплечье Мичизу сперва повязку, а затем, когда она была снята, уже рисунок. Естественно, Эдогава не преминул полюбопытствовать у завуча, почему вдруг подобное разрешили. Фукудзава коротко объяснил, что это было давнее желание Тачихары, а Мори, который, вроде как, являлся его опекуном, великодушно разрешил, сделав исключение. Не увидев в этом ничего особенного и сам будучи под опекой Фукудзавы, Рампо и думать забыл об этой татуировке, но сейчас эта мысль о ней отчего-то не давала покоя, и всплывшее в памяти объяснение Фукудзавы теперь не казалось достаточно правдоподобным. Может, Мичизу поранился где-то и не хочет показывать забинтованную руку, или испорченный раной рисунок? Как-то глупо, но это хоть как-то тянуло на логическое объяснение. Конечно, можно спросить напрямую, вот только близко они, долгое время проживая в этом пансионе, никогда не общались. Ладили, конечно, неплохо, но дружбы не сложилось. Тачихара упорно сторонился более близкого контакта, что было не раз замечено в его поведении. Но он, на памяти Рампо, был таким и до появления Танидзаки. После этого всё на недолгое время изменилось, а уже после того, как Джуничиро погиб, Мичизу замкнулся окончательно и всячески избегал общения с кем-либо, делая для Эдогавы редкое исключение. Ни с Твеном, которого поселили позже, ни с Акутагавой Мичизу не общался: был дежурно дружелюбен, но не более. Они были просто соседями за невидимой перегородкой. Нейтральное отношение к Эдгару легко объяснялось тем, что между Рампо и Тачихарой была некая граница взаимного уважения, в частности, это касалось и соседей друг друга. Что до новичка этого года, то от него Тачихара стремился избавиться в самом хорошем смысле – сделать всё, чтобы Накахара не выдержал, уехал домой и никогда не возвращался в пансион. Всё-таки, иногда хочется выговориться, тем более, если постоянно находишься среди людей. Таким образом Мичизу однажды нарушил своё молчание, сказав лишнего на дежурстве в архиве. Рампо так и не выяснил, откуда и почему у Тачихары такое яростное желание держаться подальше от всех, но задавать лишних вопросов не стал, понятия не имея, какая может последовать реакция. Одно было ясно: никакой ненависти он к новичку, которого к нему подселили, не испытывает, а симпатию и желание защитить – очень даже. Только Накахара, естественно, не понимал, ведясь на весь этот спектакль, что выдающий себя за законченного психа Тачихара, на самом деле, был его надежным ангелом-хранителем. Именно он принял стоическое решение устроить Чуе отравление, избавив, таким образом от посвящения, о котором был не только наслышан, но и испытал в свое время на себе его более жестокую версию. Эдгар, который казался относительно здравомыслящим, в одиночку бы точно не сунулся на ту ночную вечеринку. Но даже если бы и попробовал, то Рампо ничего не стоило отговорить его от такого рискованного шага. На это и рассчитывалось, но всё пошло не по плану. Видимо, Дзёно понял каким-то образом, что Тачихара испытывает симпатию к новичку, и потому надумал разделаться с Чуей лично. Какие отношения у Дзёно с Тачихарой, Рампо примерно догадывался, но старался в это не лезть – себе дороже. Мичизу, конечно, было жалко, но Эдогава в святые не записывался, да и помогать, если об этом не просили, не собирался. Проводив взглядом скрывшегося в кухне Тачихару с горой подносов, Рампо остался дожидаться Эдгара. Кажется, эти двое справились довольно быстро, потому что По, проверив столы и смахнув с одного из них крошки, что-то спросил у Мичизу. Тот улыбнулся и кивнул, сообщив, что Эдгар может быть свободен. 

– О чём болтали? – тут же спросил Эдогава на выходе из столовой. 

– Да ни о чем, – пожал плечами По. – Не понимаю, почему Тачи не любят. Ты меня, кстати, тоже им пугал. 

– Просто ты его плохо знаешь. 

– Ну, не знаю, мне он показался очень милым. Всё подробно объясняет и не взваливает на меня лишнего. Даже отчитаться за дежурство взялся сам. Зря ты так. 

– Не зря. Держись от него подальше. – проворчал Рампо, заметив, как Эдгар обернулся в сторону входа в столовую и слегка улыбнулся, бросив короткий взгляд на Мичизу, который в этот момент расписывался в журнале за дежурство под строгим взором Фукудзавы. 

Больше они эту тему не поднимали. По искренне не понимал, почему Рампо опять ревностно настроен и всячески отговаривает от общения с кем-то другим. Такое уже было недавно, когда и Чуя вызывал у соседа подозрения. Хотя, если так подумать, выяснились неприятные подробности, почему. Но ладно посвящение – дело уже забытое. Тачихара совсем не казался Эдгару неадекватным и, тем более, замышляющим что-то плохое. Решив в это не лезть, По снова вернулся мыслями к Накахаре, которого успел заметить во дворе среди собравшихся на исправительные работы. 

– Мне кажется, или он выглядит подавленным? – шёпотом поинтересовался он, указав в ту сторону, где находился Чуя. 

– Может, его как-то разговорить? Мне он после посвящения вряд ли что-то расскажет. 

– Но и мне он не слишком доверяет. – задумчиво протянул По, бросив взгляд на Накахару, который находился чуть поодаль от остальных и с отрешенным видом ковырял землю носком кроссовки. 

– Ну явно больше, чем мне. Попробуй что-нибудь выведать. – шепнул Рампо, который также заметил подавленное состояние Накахары ещё утром, после чего притих, потому что пришел Фукучи в самом мрачном настрое, гаркнув построиться. 

– Живо ко мне по одному! – скомандовал он. – Не копошимся, подходим пофамильно, кого вызываю. Отмечаемся и шуруем работать. 

Строй притих, а затем каждый подходил, услышав свою фамилию. Оочи сверял количество дней в штрафных картах с записями в своем журнале, после чего отправлял на приписанное задание. Эдгар, у которого была зеленая карта с самого начала, получил задание навести порядок в подсобке с инструментом – разложить там все по полкам и убрать мусор. Чую же, подошедшего ранее, Фукучи отчитал за слишком медленную работу и посоветовал пошевеливаться, иначе светило заработать минус и добавить себе штрафных дней отработки. Вот только Накахара, к удивлению По, не пошел в здание школы, где требовалось мыть оставшиеся окна в пустом кабинете, а направился прямиком к подсобке, в которой Эдгару следовало навести порядок. 

*** 

Фёдор чувствовал себя лучше, но совсем немного. Горло всё ещё сильно болело, говорить было сложно, а глотать – тем более. Более того, температура скакала, опускаясь днём почти до нормальной, а под вечер поднимаясь до тридцати девяти. Сейчас он чувствовал себя относительно нормально и, решив отвлечься от книги, наблюдал в окно за отрабатывающими штрафные учениками. Даже повезло, что ему не пришлось вкалывать, как всем остальным внизу. Правда, Дазая он среди них не увидел. В тот день, когда сосед по комнате забегал в палату, Достоевский пребывал в плавающем сознании из-за высокой температуры, но кое-как соображал. Даже вспомнился их короткий разговор, если это можно было так назвать. Следует признать, что если Осаму кажется полным идиотом на первый взгляд, на самом деле он не так прост. Конечно, шутки у него максимально кретинские, но это не отменяет тот факт, что никаким идиотом Дазай не был. Более того, он наверняка владеет интересующей Фёдора информацией, которая далека от глупых баек, рассказанных в первый день знакомства. Всё это Достоевский понял именно тогда, когда Осаму, думая, что он спит, пытался поговорить. Это не было похоже на извинение, но и речь слишком отличалась от той, которая ранее была насыщена словами-паразитами и глупыми выражениями. Правда, куда потом исчез Дазай, Фёдор понятия не имел. Он как-то быстро уснул после того, как Осаму покинул палату, сквозь сон слыша голоса докторши и, кажется, военрука в соседнем кабинете. Что делать с уроками военной подготовки, Достоевский пока не придумал. Мозг вообще препятствовал этому, мгновенно отказываясь соображать, едва Фёдор переключался мыслями к ненавистному предмету. Но однажды больничный закончится, а значит, придется и работать как все, и посещать эти дурацкие уроки военки, которая могла серьезно испортить жизнь. Он надеялся, что Дазай заглянет к нему, а там уже можно выведать побольше информации о военруке и, конечно, как грамотно откосить. Но Осаму больше не появлялся. Вероятнее всего, отбывает наказание в карцере. Другой мысли на этот счет не было. 

– Температуру меряем! – скомандовала Йосано, войдя в палату и всучив градусник. Достоевский молча повиновался, забирая его и запихивая под мышку. 

– От окна подальше, а то ещё больше продует! Или надумал тут месяц халтурить?! Так вот, этот номер не пройдет. – заверила докторша, смерив холодным взглядом. 

Достоевский снова ничего не ответил, отползая с зажатым градусником к другому краю кровати и укладываясь, подложив под спину подушку. 

Когда градусник запищал, Акико протянула руку, намекая, таким образом, чтобы Фёдор передал его. Тот вытащил градусник, но, не удержав в руках, уронил на пол. Благо, термометр был электронным, а не ртутным, которым по старой привычке пользовались родители. Тот бы точно разбился. И уж тогда Йосано не посмотрела бы на состояние, прямиком отправив в карцер. 

– У вас что, как на подбор, руки из задницы?! – сердито спросила она, глядя как Фёдор, наклонившись, потянулся за упавшим градусником. Достоевский лишь фыркнул, подняв его и протянув докторше. Та, недовольно цокая, посмотрела на цифры, показывающие температуру тела, что-то проворчала и вышла всего на секунду, вернувшись затем со стаканом воды и несколькими таблетками. Фёдор послушно проглотил лекарства, после чего Йосано удалилась в свой кабинет, шумно хлопнув дверью. Воспользовавшись такой возможностью, пока седативный эффект от лекарств не отправил в долгий сон, Достоевский вновь наклонился, как ранее за градусником, и пристально посмотрел в проем за батареей. То, что он заметил в первый раз, не было игрой воображения: за рамой батареи виднелись какие-то сложенные листы бумаги. Сомнительно, что это для утепления, или чтобы батарея не подтекала. Выглядела она вполне новой. Покосившись на дверь и убедившись, что докторша в ближайшее время в палату не зайдет, Фёдор слез с кровати, затем, стараясь не шуметь, отодвинул её от стены, чтобы дотянуться до того, что спрятано за батареей. Удалось это не без труда и попытки так с четвертой. Он сам себе удивлялся, как не привлек этим шуршанием ненужное внимание. Но, видимо, Йосано было не до него, а может, она и вовсе куда-то вышла. Наконец, когда добыча была извлечена, Достоевский вернул кровать на место. После этого рассмотрел находку и с удивлением понял, что это какие-то записи на тетрадных листах, которых было не так много – не более пяти или семи, вырванных из какой-то тетради. В выемке за батареей они пролежали явно не менее года, поскольку сильно склеились один с другим. К тому же, от постоянных перепадов температуры бумага сильно пожелтела, а чернила выцвели, но прочесть было вполне возможно. Покосившись на дверь в палату и убедившись в очередной раз, что докторша не спешит сюда зайти, Достоевский осторожно убрал листы в книгу, которую читал. Правда, их край слегка выглядывал из неё, но подозрений это не вызывало: скорее было похоже на то, что в книге лежали дополнительные рукописные заметки, которые никому особо не интересны. Фёдор побоялся разделять листы, понимая, что на это нужно время, чтобы сделать всё аккуратно и случайно не порвать их. Следовало сделать это тогда, когда докторша однозначно покинет медблок. Знаком к этому был характерный хлопок двери. Вот только его, пока что, не было, и потому Достоевский ограничился первой записью. 

«Я ничего не понимаю, но сегодня я снова видел её. Это уже второй раз! Девочка стояла все там же – у подсобки с инструментами. Она махала мне, как будто звала. Ещё эта дурацкая царапина чешется и болит. Надо же было так порезаться! Я думал, что эта ерунда быстро заживёт, но она отчего-то начала воспаляться. Может, следует сходить в медблок? Не знаю, как сказать Мичи про девочку у подсобки. Он точно подумает, что я рехнулся. Нам говорили на вводном занятии, что женское отделение отсутствует со времен пожара, когда это здание было приютом. Но это было очень давно. Более того, я не помню, чтобы о пожаре писали в газетах или говорили в новостях. Если бы он действительно был серьезным и дети пострадали, об этом бы непременно сообщили во всех СМИ. Я даже попросил у Муситаро, который работает здесь курьером, привезти мне подшивки за тот год из библиотеки. Тут такое не запрещается, поскольку в город и, тем более, в библиотеку, нас не пускают. Конечно, он спросил, для чего мне это, и я ответил первое, что пришло в голову: хочу стать писателем, а с местной библиотекой и слишком строгим Куникидой-саном особо не разбежишься набрать побольше литературы по абонементу. К счастью, Огури сразу поверил мне и даже пожелал успехов. Что ж, пожелаю успехов и себе в своем небольшом расследовании. Хотя, Рампо-кун говорит, что от лекарств бывают галлюцинации. Может, я сам себе навыдумывал и зря все это затеял?» 

Далее была непонятная зарисовка, которую сложно было разобрать, и вновь следовал текст: 

«Я снова её видел поздним вечером перед отбоем, когда хотел задернуть шторы. Девочка стояла всё там же и махала мне рукой. Но я не видел никаких следов днём, когда проходил мимо подсобки. Там всё заросло травой, которая даже не была примята. Если бы в том месте действительно кто-то стоял, остались бы хоть какие-то следы. Или я опять надумал лишнего? Мичи со мной не разговаривает. Это странно, потому что мы всегда разговариваем перед сном, хотя бы немного. Но сегодня он просто молча лег спать, ничего не сказав. Я всё ещё думаю о том, что видел. Может, это и правда галлюцинации? Попробую не пить лекарства, вдруг это пройдет…»

Под текстом стояла дата – конец октября позапрошлого года. То есть, записям почти два года. Несмотря на то, что ужасно хотелось прочесть дальше, Фёдор убрал книгу и спрятанные в ней записи в тумбочку, чувствуя, как неумолимо клонит ко сну. Лучше разобраться с остальным на свежую голову. Он ещё какое-то время прислушивался к голосам, доносившимся с улицы, а затем, засыпая, подумал о том, что можно было бы поделиться случайно добытой информацией с Дазаем, получив в ответ равнозначную выгоду. Осаму наверняка сможет рассказать что-то куда интереснее местных страшилок, поскольку находится тут достаточно давно и всех троих погибших учеников знал лично. 

*** 

Эдгар попытался открыть дверь в подсобку, но та с места не сдвинулась. Или же требовалось приложить усилия, чтобы её открыть. Он снова дёрнул ручку, будучи уверенным, что дверь открыта – об этом свидетельствовал амбарный навесной замок, который сейчас лежал неподалеку в пожухлой осенней траве. 

– Что, заклинило? – спросил Чуя, оторвавшись, наконец, от созерцания чего-то рядом с подсобкой. 

Как показалось, Накахара рассматривал участок рядом у самого забора. Но там ничего приметного не было. По крайней мере, проходя мимо и приглядевшись, По ничего, кроме желтой травы и чахлого куста, не увидел. 

– Похоже на то. – вздохнул Эдгар, отойдя от двери. – Не поможешь мне? Сил не хватает. 

– Тренироваться надо больше. Вчера тебе Фукучи на военке минус влепил, насколько помню. – усмехнулся Чуя, но по-доброму, и даже с сочувствием, нежели с желанием поиздеваться. – Отойди-ка подальше. 

Эдгар покорно отошел в сторону, после чего Накахара, несмотря на скромные параметры, легко дёрнул на себя дверную ручку одной рукой. Просевшая старая дверь поддалась и с противным скрипом открылась, оставив внизу на земле полосатый след. – Просела, зараза! Где там свет включается, я без понятия. Спроси у кого-нибудь. Если нужна грубая сила – зови. Я на втором этаже окна мою, так что услышу. 

– Только не вздумай сигать со второго этажа. – По, которого немало радовал тот факт, что Чуя начал приходить в себя, даже решился пошутить. 

– Я похож на законченного кретина? 

– Нет-нет, просто мало ли… – Эдгар вдруг вспомнил о просьбе Рампо. – Ты там потерял что-то? Я видел, как ты что-то искал.

– Нет, думал, ключ от кабинета выронил, а он в другом кармане был. 

– А почему у подсобки? Если бы ты его обронил, то, скорее где-то на входе. – недоверчиво протянул Эдгар, понимая, что Накахара ему неумело врет.

– Курить отбегал. 

– Но тут так себе место – все видно. – задумчиво протянул По, которому открывался вид на угол школы и снующего неподалеку военрука.

– Не веришь? Я думал, что не настолько придурком выгляжу. – вздохнул Накахара, натянув подобие улыбки. – Ты б ещё с Тачихарой меня сравнил. 

– А что не так с Тачихарой? – абсолютно искренне спросил Эдгар, продолжая недоумевать, чем вежливый и очень приятный в общении одногруппник вызывает у других неприязнь. 

– Да он на всю голову ебанутый. Ты на его щенячьи глазки не ведись, а то… – начал было Чуя и осёкся, когда ему на плечо легла чья-то рука. Повернувшись, он побледнел от ужаса, увидев ни кого иного как Тачихару. 

– А то этот ебанутый отправит на фарш для котлет во время очередного дежурства в столовке, – с доброй улыбкой сказал Мичизу, слегка щуря глаза от падающих на лицо солнечных лучей. 

Вот уж кто, а Мичизу, которого сейчас Эдгар успел рассмотреть детально, меньше всего тянул на агрессивного психопата. Он больше был похож на добродушного поселкового хулигана. По прыснул в кулак, оценив шутку, затем, прокашлявшись, обратился к Тачихаре: 

– Учту на будущее. Не подскажешь, где в этом сарае свет включается? 

Ничего не говоря, тот переступил порог подсобки и коснулся чего-то вверху на стене. Темные недра подсобки тут же явили своё содержимое, залитое желтым светом тусклой лампы, висящей под потолком. 

– “Да будет свет!” – сказал монтёр и хером лампочку протёр, – почти пропел Тачихара, выйдя из подсобки. – Если нужно добавить освещения, там левее второй выключатель, а понадобится помощь – возле беседки меня найдешь, с которой я ещё не довоевал. – подмигнув Эдгару, он подхватил ведро с краской и быстро ушел, свернув за угол здания пансиона, видимо, чтобы срезать путь к озеру. 

– Не понимаю, почему вы не поладили? Мне он нравится – вежливый и дружелюбный. – Эдгар выразительно посмотрел на Чую, который от такого заявления брезгливо поморщился.

– Серьёзно?! Только не удивляйся, если он вежливо тебе кишки выпустит, проявляя свое дружелюбие. – Накахара зло сплюнул в траву и, не дожидаясь ответа, быстро ушел прочь. 

По молча пожал плечами, проводив его взглядом, а затем, оценив масштаб работы в подсобке, со вздохом поплелся туда. Второй выключатель он нашел сразу же, и переключил его, добавив больше света в помещении. Теперь можно было полностью осмотреть периметр и решить, с чего начать уборку. Разобрав один угол, Эдгар вынес мусор, оставив ненужное барахло снаружи у двери, а затем приступил к первым полкам, убирая с каждой предметы, смахивая пыль и раскладывая инструмент в логическом порядке. Он всегда подходил с ответственностью к порученному ему делу. Работа в подсобке так увлекла, что он даже не замечал времени, наводя порядок и вернувшись мыслями к недописанной главе романа. Правда, мысли эти задержались ненадолго – По случайно задел ногой тяжелую пилу болгарку, после чего зашипел от боли и вернулся в реальность. Понимая, что находится тут довольно долго, он решил выйти и хотя бы пару минут подышать свежим воздухом, поскольку в подсобке было ужасно пыльно, из-за чего еще и на чих пробрало. Прихрамывая, он направился к выходу, наступил на незамеченный им развязанный шнурок кроссовки и растянулся на полу. Выругавшись, Эдгар отряхнулся и присел, чтобы завязать шнурок, после чего замер, удивленно уставившись на связку ключей, валяющуюся рядом. Как ему подумалось, не зря всё же тётушка ругала за рассеянность: он забрал связку с собой, вместо того, чтобы оставить её в замке. Хорошо, что не потерял, и успел заметить, что она выпала из кармана. Выйдя из подсобки, По нашел в траве замок и теперь был удивлён ещё больше: связка, врученная ему Фукучи, была на месте, точнее, в навесном замке торчал ключ, который Эдгар оттуда не вынимал после того, как открыл и снял замок. Покопавшись в кармане, По нащупал связку ключей и вытащил, рассматривая в лучах закатного солнца. Возможно, эти были запасными, ну или, как вариант, от каких-то других помещений. Самым лучшим будет отдать их военруку, а там уже пусть сам разбирается. Убрав ключи в карман, Эдгар вернулся к своему заданию, стараясь на сей раз быть внимательнее. 

*** 

Мичизу успел закончить покраску беседки ещё до заката. На самом деле он очень спешил. Всё потому, что с него сняли дежурство в карцере, а это значит, что сегодня малый шанс навестить Сайгику. На это просто не останется времени, учитывая, что после сдачи выполненных работ нужно бежать в душ, затем на сеанс психотерапии, далее – дежурство перед ужином, а там уже комендантский час. О последнем объявили ещё утром. То есть, теперь так просто не покинуть здание пансиона в свободные вечерние часы. И всё потому, что Хигучи, перепроверяя грязное белье, сложенное в корзину для прачечной, на предмет забытых в карманах вещей, обнаружила косяк в кармане брюк одного из учеников. Даже догадываться не надо, кто был владельцем штанов с сюрпризом и, как следствие, виновником того, что теперь охранники посменно дежурили на всех этажах. Хуже то, что проверки эти распространялись на вход и выход из здания. Проскочить, как недавно удавалось без труда, теперь стало невозможно. Так что прямо сейчас у Тачихары оставалось от силы жалких десять-пятнадцать минут, чтобы успеть к окошку карцера до окончания исправительных работ. Однако, когда Мичизу выглянул из-за угла здания, пришлось спрятаться обратно. У стены, куда выходили окна карцера, какого-то чёрта ошивался Тэтчо, притом, стоял он именно напротив окна камеры Дзёно. Прислушавшись, Тачихара понял, что он разговаривает с Сайгику, вот только последний был явно этому общению не рад. Каждая минута текла словно целый час и, когда наконец-то Суэхиро соизволил уйти, оставалось каких-то жалких пять минут. Мичизу практически долетел до нужного окна и присел, на всякий случай, оглядываясь по сторонам: не хватало, чтобы запалили и окончательно всё испортили. На этот раз Дзёно и звать было не нужно. Он продолжал стоять у зерешеченного окна, глядя распахнутыми слепыми глазами на сгущающуюся темноту. 

– Извини, всё через задницу сегодня, – выдохнул Тачихара, прислушиваясь, не идет ли кто. – У нас всего пять минут. 

После этого он передал термос, наполненный свежим горячим отваром. 

– Твоя доброта не знает границ, Тачихара-кун. Одна из причин, по которой я никогда не смог бы тебя убить, – усмехнулся Дзёно, привычно задержав свою ладонь поверх ладони Тачихары, и закрыл глаза. – Даже эти пять минут позволят мне не замерзнуть сегодняшней ночью. 

– Ну, хватит уже. – шикнул Мичизу, осторожно освободив руку. – Теперь всё сложнее. Меня отстранили от дежурства в карцере. И не факт, что я смогу прийти завтра. 

– Я слышал, тут секрет грязного белья обнаружился, – протянул Сайгику. – В любом случае, Гоголю в карцере торчать дольше, чем мне, – и на том спасибо. И не переживай так – я выдержу оставшиеся дни. 

– По крайней мере, Тэтчо сможет меня хоть как-то перекрыть, я надеюсь. 

– Глаза б мои его не видели, – тихо усмехнулся Дзёно, хотя Мичизу эта дурацкая самоирония вообще смешной не казалась. 

Про отношения Суэхиро и Дзёно он знал. Равнодушный ко всему и вся Тэтчо готов был на что угодно ради Сайгику, которому, увы, было абсолютно на него наплевать. Зато поиздеваться лишний раз – всегда пожалуйста. Правда, Суэхиро на все провокации реагировал одинаково – никак, что бесило Дзёно ещё больше. Он даже как-то жаловался, что Тэтчо ничем не проймешь, и, возможно, если ему член отрезать, даже на это не последует никакой реакции. 

– Дзёно, у нас мало времени. Скорее всего мы не увидимся больше до окончания твоего наказания. 

– Опять Мори? 

– Да… 

На несколько секунд повисла тишина, и Мичизу услышал, как Дзёно вздохнул и едва слышно выругался. 

– Извини, мне пора. Сейчас всё строго по времени. 

– Как скажешь, Тачихара-кун. Не буду тебя задерживать. Но, обещаю, мы обязательно сбежим отсюда, когда я выйду. И я не спрашиваю твоего согласия, если ты понимаешь. 

Тачихара ничего не ответил. Хотелось молча коснуться руки Сайгику на прощание, как это было заведено у них ещё с прошлого года, но, услышав приближающиеся шаги, он поспешил скрыться за стеной прежде, чем его заметят. Дзёно, разочарованно поймал рукой пустоту и, проворчав что-то ругательное, вернулся на холодную неудобную скамью. В его голове за недолгое время выстроился план, но для его осуществления требовалось изучить окрестности. Без доступа к интернету сделать это было практически невозможно. Зато можно было в очередной раз использовать идиота Суэхиро. В конце концов, должна же быть польза от его существования. 

Решив осуществить задуманное уже завтра, Сайгику открутил крышку термоса и налил в неё немного отвара, сделав осторожный глоток. По телу сразу разлилось приятное тепло, а затем вдруг стало не по себе от мысли, что этот вечер был последним, когда Тачихара сумел прийти. Сидеть в карцере ещё долго, и этот отвар – последний. Тэтчо однозначно не станет нарушать устав и приносить что-то, как это делает Мичизу. 

– Нет ничего невозможного, для меня уж точно нет… 

Его шепот казался зловещим среди сгущающихся сумерек. Остальных же, отбывающих подобно ему наказание, слышно не было. Гоголь вообще вел себя непривычно примерно, хотя обычно шумел громче всех, а Дазаю было наплевать в принципе, в карцере он, или на сеансе психотерапии. Допив отвар и закрыв термос, Дзёно снова прижал его к себе, завернувшись в плед, который пока никто, к счастью, не заметил и не отобрал. Он сидел так какое-то время, напряженно вслушиваясь в тишину ночи и прокручивая в голове план побега. Если бы не новичок, которого подселили в пятый номер, не пришлось бы торчать здесь и мёрзнуть. Дзёно ненавидел с кем-то делиться, особенно тем, что считает своим по праву. Сейчас как никогда хотелось оказаться в кровати и, укрывшись теплым одеялом, мечтать об обычных вещах, каком-то будущем, обнимая спящего рядом Тачихару. Большего было и не нужно. Но этого уже не вернуть. Если и этот новенький коньки отбросит – Мори точно не оставит Мичизу в живых, хоть тот и не виноват в том, что происходит и не может это контролировать. Если бы только чёртов директор пошел на уступки и переселил Дзёно в пятый номер, все было бы нормально именно потому, что против слепоты никакие кошмары не действуют. 

– Дзёно… 

Сайгику прислушался, будучи уверенным, что никак не мог ослышаться. 

– Желаешь на моё место? – усмехнулся он, предположив, что это глупая шутка кого-то из одногруппников. Вместо ответа последовал тихий шелестящий смех. Тупее некуда, и уж кого, а Дзёно таким не напугать. 

– Вали отсюда и не беси меня. – шикнул он в темноту. 

В этот же момент приоткрылось окошко на двери в камеру. 

– Дзёно, с кем ты там разговариваешь? – обеспокоенно спросил Тэтчо, рассматривая замершего на скамье Сайгику и пустую камеру. 

– Только тебя не хватало. – процедил сквозь зубы тот, даже не удосужившись повернуться. 

В этот момент Дзёно стало не по себе от осознания, что уже довольно поздно, поскольку Суэхиро заступил на дежурство, и на улице в такое время никак не мог находиться кто-то из учеников, особенно при учёте введенного сегодня комендантского часа… 

Чуя снова раздосадованно скрипел зубами: прочесть дневник не удалось. Он уже в который раз мысленно проклял Гоголя с его дурацкой травой. Если бы не эта находка Хигучи, можно было бы спокойно пронести рюкзак в пустой кабинет, сославшись на то, что во время отдыха решил совместить приятное с полезным и прочитать параграф из учебника. На учителях бы эта отмазка сработала, но вот охранникам, выставленным теперь на каждом этаже, было плевать. Накахару развернули обратно, перед тем проверив рюкзак. Пришлось тащиться обратно в комнату. Понятное дело, что Чуя еле успел домыть окно до окончания времени исправительных работ. Ну и, как повелось, Тачихара снова первым занял стол, сосредоточенно расписывая что-то в тетради и листая какой-то справочник. Но, как оказалось, Мичизу заканчивал задание, так что ждать пришлось недолго. Накахара уже достал учебник и тетрадь, когда вошла Хигучи с лекарствами, что удивительно, сегодня раньше обычного. 

– Тачихара, ты же помнишь, что тебе к Мори-сенсею? 

– Да, конечно. – ответил тот, убрав учебник и по привычке оставив тетрадь на столе. В этот раз он не дожидался Хигучи, а ушел сразу. Чуя с полным равнодушием выпил лекарства и, открыв рот и высунув язык, показал администраторше, что ничего не припрятал и выполнил требуемое прилежно. Удовлетворенно кивнув, Ичиё ушла. Накахара наконец-то смог приступить к выполнению домашнего задания. Изначально он планировал сделать его самостоятельно, но опять тетрадь Тачихары так заманчиво лежала на столе, что грех было хотя бы не посмотреть. Аккуратно открыв и пролистав её до нужной страницы, Чуя замер, уставившись на обнаруженную там записку: 

“Если я не вернусь – все будет хорошо. Если вернусь – беги”. 

Что бы это ни значило, а звучало странно и даже зловеще. Было непонятно, то ли это попытка напугать, чтобы потом поиздеваться, то ли не менее глупая угроза, или, всё-таки, предупреждение. Ни времени, ни сил думать над этим не было. Пожав плечами, Накахара убрал записку и, ощущая дикую усталость, начал переписывать выполненное задание из чужой тетради, забив на то, что ещё недавно хотел справиться с этим сам. Закончив, он убрал записку на место и закрыл тетрадь Тачихары, вернув её в исходное положение, после чего выключил лампу и улегся в кровать, вновь удивляясь, что уже мигнул свет, оповещая отбой, а сосед, как и вчера, все ещё не вернулся. 

Мичизу действительно хотелось не возвращаться. Мори уже ждал его, сидя в своем большом кожаном кресле, закинув ногу на ногу и привычно улыбаясь. 

– Добрый вечер, Мори-сан. 

– Здравствуй, Тачихара-кун. Пойдём, – ответил директор, поднявшись с кресла. 

Он подошел к старому потемневшему от времени шкафу, открыл его и коснулся чего-то внутри. Шкаф с шумом отъехал в сторону, открыв проем с длинным коридором, освещённым узкими светодиодными лампами. Мичизу молча проследовал за Огаем до уже знакомой двери слева в конце коридора. Эту лабораторию он знал во всех деталях, поскольку бывал здесь неоднократно. Когда приходилось идти сюда, Тачихара надеялся, что этот раз станет последним и для него, и для всех остальных. По крайней мере, если он умрет, больше не умрет никто. И так будет лучше всего… 

– Мне не нравится это делать, и я знаю не понаслышке, как сильно тебе приходится страдать. Ты ни в чем не виноват, но у меня нет выбора. – Мори повернулся к холодильнику и вытащил ампулу из маленького металлического контейнера, затем отломив у неё верхушку и набрав содержимое в шприц. 

– Как думаете, сколько я еще продержусь? Не хочу, чтобы снова всё повторилось. – Тачихара лег на уже знакомый ему операционный стол, покорно закатал левый рукав рубашки и позволил Мори закрепить ремни. Мичизу прекрасно знал, что будет дальше, но выбора у него не было. Впрочем, его с самого рождения не было, как такового, учитывая особенность, с которой он родился. 

– Все зависит от твоего иммунитета, Тачихара-кун. Ты знаешь, насколько он у тебя необычный, – ответил с привычной улыбкой Огай, вводя содержимое ампулы. 

Уже после первых минут, как вещество попало в кровь, Тачихара почувствовал сильное головокружение, а затем начало стремительно мутнеть зрение. Зато сердце ускоряло ритм, словно готовилось выскочить, мышцы противно ныли, чем больше проходило времени, тем сильнее. По финалу боль становилась такой сильной, будто всё тело выворачивали наизнанку, или кромсали изнутри бензопилой. 

– Я надеюсь, мне больше не придется это использовать. Но, даже если и придется, уверяю, я добьюсь нужного мне эффекта.

Мори некоторое время молча стоял у операционного стола, стараясь абстрагироваться от осточертевших ему криков и отсчитывая минуты. Тачихара, на этот раз, пребывал в состоянии искусственной агонии на десять минут дольше. Когда он, наконец-то успокоился и затих, Огай проверил пульс, отметив, что он пропал на две минуты, после чего вновь пробился – едва ощутимо. Облегченно выдохнув, Мори вернулся к своему столу, сделал запись в медицинском журнале, после чего взял у Тачихары венозную кровь на подробный анализ. Пульс был все таким же слабым, и это означало, что два дня Мичизу предстоит провести в лаборатории, пока его состояние окончательно не стабилизируется. 

Огай вынул скальпель, который большую часть жизни был его верным спутником и поднёс к шее Тачихары, после чего замер, словно раздумывая.

– Рано или поздно я найду способ от тебя избавиться. – прошипел он, убирая скальпель и снова проверяя пульс, который понемногу начинал выравниваться.