– Ну так что? Не отдашь по-хорошему? – усмехнулся Осаму, натягивая цепочку, отчего она ощутимо впивалась в кожу, и из символа веры неумолимо превращалась в удавку. 

– Если выиграешь у меня хотя бы партию – забирай. – выдохнул Фёдор, понимая, что это единственный способ отделаться. 

– Поздновато уже играть, ты так не думаешь? 

Дазай чуть ослабил хватку, но его изрядно веселила беспомощность Достоевского в сложившейся ситуации. Было приятно ощущать, как с этого пафосного засранца сходит спесь. 

– Отыграться никогда..кхх–кхх, не позд… – Фёдор вдруг замер, не договорив.

Замер и Дазай, удивившись такой перемене. 

– Эй, Федь, ты че…

– Ты это слышал?!

Осаму первым делом подумал, что это нелепая отмазка, чтобы выиграть время, но какое-то сомнение в подсознании заставило его промолчать и прислушаться. Действительно, отдаленно слышалось что-то похожее на шаги – рваные и шлепающие. Будто кто-то вышел из душа босиком и заблудился в коридорах пансиона, раздумывая, куда идти, и потому останавливаясь с большими паузами.

– Разве душ не закрыт в это время? – он сам не заметил, как перешел на шепот, отпуская цепочку на шее Достоевского и приподнимаясь.

– Я почем знаю? – цыкнул Фёдор, нашарив и затем ловко толкнув смятые листы, которые закрывал телом, прямиком к под свою кровать, которая, к счастью, была в паре метров от него. Что бы там ни было за пределами комнаты и кто бы там ни шлялся – это хоть какой-то шанс спрятать записи. Если что, под кроватью их найти проще, чем отбирать у Дазая.

В комнате на какое-то время повисла звенящая тишина, среди которой шаги из коридора стали слышны отчетливее, повторяясь какими-то рывками, как будто кто-то то ходил по кругу, то взад-вперед, периодически останавливаясь.

– Там что, ужрался кто-то, а потом помыться решил? – тихо усмехнулся Осаму.

– Не думаю, что кому-то из преподов нужен душ общежития – у них в комнатах у каждого своя душевая, как я понял. – тихо ответил Достоевский, продолжая прислушиваться.

В этот момент свет настольной лампы стал более приглушенным и заморгал, а шаги по коридору послышались снова, приближаясь к комнате двадцать четыре. Чёрт знает, кто там был, но лучше подстраховаться. Потому, толкнув Дазая в спину освободившейся рукой, Фёдор, шипя проклятия, выполз из-под него и, быстро отряхнувшись, взлетел на свою кровать, юркнув под одеяло. 

– Ты как хочешь, а мне не нужны дополнительные работы или карцер. – хмыкнул он, покосившись на противно моргающую настольную лампу. Та, словно подтверждая опасения, несколько раз мигнула и, издав какой-то треск, погасла вовсе. 

Не понимая, что происходит, Осаму начал озираться по сторонам, но глаза еще не успели привыкнуть к темноте, потому он ни черта не видел, ориентируясь исключительно на слух. И отчего-то чутьё кричало последовать примеру соседа по комнате. Не раздумывая, Дазай поднялся и сделал несколько быстрых шагов по направлению к своей кровати, но зацепился рукавом за спинку стула и едва не загремел вместе с ним.

– Твою мать!

Судя по шуршанию, на пол упало несколько карт, которые он задел, положив колоду слишком близко к краю стола. Да фиг с ними – с этими картами. Можно и утром подобрать. Главное, чтобы тот, кто, похоже, намеревался сюда зайти, не запалил. 

Забравшись под одеяло и замерев, Осаму снова прислушался: теперь шаги были у самой двери. А когда глаза привыкли к темноте, он был готов поклясться, что слышал звук, будто кто-то царапает дверь. Но кому это, чёрт возьми, было нужно во втором часу ночи? Из подобных шутников тут был только Дзёно Сайгику, который, насколько известно, теперь находился в медблоке с многочисленными переломами. Сомнительно, что в своем состоянии он бы сюда добрался и устраивал теперь клоунаду… 

Царапание длилось еще примерно минуту, а затем пропало, как будто это было галлюцинацией. В комнате снова воцарилась тишина, только вот настольная лампа уже не собиралась радовать освещением.

– Ты это видишь? – тишину разрезал шёпот Федора.

Дазай перевел взгляд на него, затем на его тонкую бледную руку, указывающую на дверь. Посмотрев в ту сторону, куда указывал Достоевский, Осаму едва не выматерился вслух: дверная ручка, которую с трудом удавалось разглядеть, была опущена вниз, как будто со стороны коридора её кто-то держал, готовясь открыть, но замер в нерешительности. 

Фёдор продолжал следить за дверью, незаметно вытащив цепочку и крепко сжав крестик. Скрежет повторился – на этот раз более настойчивый, а затем дверная ручка с противным щелчком взлетела вверх, заняв исходное положение, но, к счастью, дверь не открылась. Перебирая в голове все возможные логические варианты, как такое может вообще быть само по себе, Достоевский понял, что объяснить происходящее чем-т обыденным невозможно. Самой правдоподобной версией было, что это сквозняк в коридоре, но чем он мог быть вызван – непонятно. Там не было окон, или каких-то вытяжек. Душевая с небольшим окошком сверху была заперта, а окошко то и вовсе никогда не открывали, наверное, со времен постройки здания судя по лохмотьям покрытой пылью застарелой паутины.

Повторяя про себя одну из заученных молитв, Фёдор продолжал незаметно сжимать крестик, периодически поглядывая в сторону кровати Дазая.

То ли молитва сработала, то ли это действительно дверь от сквозняка замкнуло, но все так же внезапно прекратилось. Тишина снова вернулась, но ощущалась теперь куда более напряженной.

– Как думаешь, что это было? – зашушукал Осаму.

– Раз так любопытно – сходи и проверь, – хмыкнул Достоевский, которому было совершенно плевать что там, и он точно не считал себя идиотом, чтобы пойти проверять.

– Неужели тебе не интересно?

– Нет. Но раз тебе так интересно – можешь пойти проверить.

– А чего сразу я? – Дазай с сомнением покосился на дверь.

– Струсил? 

Тихий подначивающий смех Достоевского нервировал, но пытаться что-то ему доказывать Осаму не собирался.

– Я-то?! Это ты в угол забился и под одеялом прячешься.

– Как будто ты…

В этот момент дверная ручка с шумом опустилась вниз, а затем стала дергаться, наполнив комнату шумом. Словно в чертову дверь дьявол вселился – ручка быстро опускалась и поднималась, набирая скорость. Дазай и Фёдор замерли и уставились на дверь, уже не силясь понять, что это. В темноте даже сама комната теперь казалась небезопасной, а ручка продолжала дергаться, пока, наконец, также внезапно не затихла. После этого снова послышался скрежет, как будто по двери царапали чем-то острым, желая вырезать на ней что-нибудь. Достоевский крепче сжал крестик и, сидя на кровати и закрыв глаза, мысленно повторял молитву. Что в этот момент делал Дазай, ему было все равно. Главное, чтобы это нечто, которое находилось сейчас за дверью, убралось отсюда. То, что это не шутка кого-то из одногруппников – было очевидно: приоткрыв глаза, Фёдор заметил темное пятно под дверью, которое расползалось, становясь шире, а затем дверная ручка вновь опустилась вниз и… дверь со скрипом приоткрылась. За ней была сплошная темнота – видимо, дежурные лампы также не горели. Дазай и Достоевский замерли, вглядываясь каждый со своего ракурса в открывшийся промежуток, но ничего не смогли увидеть. Дверная ручка снова взлетела вверх, словно кто-то невидимый там, в коридоре, пытался понять, нужная ли это комната. После этого снова возобновилось затишье, а затем шлепающие шаги стали удаляться. 

Фёдор и Осаму посмотрели на оставшуюся приоткрытой дверь и быстро исчезающее пятно под ней, затем переглянулись.

– Да ну ее нахрен! – синхронно прошептали оба, отвернувшись каждый к своей стене и плотнее заворачиваясь в одеяло.

***

Мичизу медленно спускался по ступенькам, ориентируясь лишь на легкое свечение, исходящее среди этой кромешной темноты от призрака Гин. Сам себе удивляясь, что ему удалось целым и невредимым спуститься вниз, при этом не упав, Тачихара вглядывался в темноту в поисках бра. Он уже бывал в одной из частей этого подземелья, но точно не в этой. И там, где бывать ему доводилось, бра и факелы в них были. Наверняка и здесь должны быть, только вот разглядеть в такой темноте хоть что-то было весьма проблематично. Мичизу покопался в карманах в надежде обнаружить в одном из них зажигалку, и облегченно выдохнул, когда она действительно нашлась. Повезло, что не выпала, когда он находился на операционном столе, а затем изучал фото. Карманы в форменных брюках были неглубокими, и потому что-то из них, порой, могло выпадать. У Сайгику так пару раз зажигалка вылетела, а как-то раз – набор самодельных отмычек, что иронично, прямо перед носом у Мори. Понятно, что директор тут же забрал трофей, а Дзёно впаяли два дня дополнительных работ…

“Как он там? Надеюсь, ему немного лучше” – подумал Тачихара, чиркая зажигалкой. После искр вспыхнул веселый язычок пламени, освещая крохотный участок. В этот же момент Мичизу почувствовал, как его нетерпеливо дёрнули за руку. Он посмотрел на Гин, кивнув, что готов следовать дальше, а затем перевел взгляд на стену, куда указывала девочка. Осторожно добравшись до стены, Тачихара посветил зажигалкой, обнаружив, к своей огромной радости, бра с факелом. Вскоре радость сменилась досадой: факел отвратительно вонял плесенью и на ощупь напоминал комок спрессованного мокрого тряпья. Кажется, это была куда более старая и глухая часть катакомб, нежели та, куда ему доводилось спускаться. Из-за сырости здесь было намного холоднее, а каменный пол под ногами ощущался довольно скользким. Попытки поджечь факел также никакого результата не принесли – продолжая чадить и источать противный запах плесени, он так и не загорелся. Идти вперед с одной только зажигалкой было бы проблематично. Газа в ней не так и много – не факт, что хватит, дабы куда-то продвинуться, а еще обратно как-то следует вернуться…

Гин, прервав поток его мыслей, настойчиво дёрнула за рукав рубашки.

– Ты хочешь, чтобы я пошел туда? 

Она молча смотрела на него – такая маленькая и очень серьезная. Лишь спустя минуту, коротко кивнула и снова дернула за рукав.

– Но там так темно, что я ничего не увижу, да еще и переломаю себе все, что можно. А факел… – Мичизу вздохнул, вернув чадящую гнилушку в проржавевшее бра на стене. – Думаю, следует вернуться сюда поз…

Мичизу внезапно замолчал, чувствуя ледяную мертвую хватку на своем запястье. Щелкнув зажигалкой, он посветил на свою руку, затем на призрачную девочку, хватка которой была очень даже материальной и, можно сказать, болезненной. Запястье в том участке онемело и будто замёрзло. Собственно, это даже выглядело похожим на подступающее обморожение: участок кожи, который сжимали пальцы призрака, приобрел бледный синеватый оттенок, какой обычно бывает у свежих трупов, а вены теперь выделялись темными полосами.

– Ладно-ладно, как скажешь. Если я убьюсь, будем бродить здесь вместе, ахаха…

Смех вышел нервным, а идти вперед – в непроглядную темноту, было чертовски страшно. Но был ли у него выбор? – Идем. Но не отходи далеко, иначе потеряемся. Договорились? – Тачихара старался говорить с призраком как можно дружелюбнее. Пытаться сбежать все равно бесполезно, а злить девчонку – гиблое дело, если в планах выбраться отсюда живым. 

Гин двигалась почти бесшумно, а Мичизу осторожно следовал за ней, стараясь отогнать все непрошенные мысли на счет того, что и для чего делает. Он вслушивался в звук её шагов, больше ориентируясь на слух, чем на зрение, которое тут мало чем помогало. В какой-то момент, чувствуя, что нога соскользнула, он попытался выровнять равновесие, но не сумел и упал на холодный мокрый пол, грязно выругавшись. Обрывок ругательства, словно насмехаясь, уволокло эхо куда-то вглубь тьмы уходящего в неизвестность коридора. 

– Пой…дем…

Отрывистый шепот Гин, которая стояла перед ним и смотрела сверху вниз своим пустым мертвым взглядом, не на шутку пугал. В любом случае, придется идти – вернуться обратно самостоятельно он уже вряд ли сможет.

Тачихара давно потерял счет времени – казалось, этот путь был бесконечным. За это время он успел поскользнуться и упасть ещё несколько раз, в один из которых сильно ушиб руку. В мыслях прикидывая, какого размера там намечается гематома, Мичизу снова едва не пропахал собой пол, чудом устояв на ногах, потому что призрак внезапно замер, указав на темноту впереди, где едва просматривалась глухая стена. Чиркнув зажигалкой, Тачихара посветил в указанном направлении. Нет, это была не стена, а массивная железная дверь с разбитым кодовым замком, похожим на тот, что был у Мори в кабинете и при входе в туннель, ведущий к лаборатории. Более того, помимо знания кода к такой двери требовалась именная ключ-карта. Но понять это было сложно – замок был разбит и вмят в дверь, будто по нему колотили топором или киркой. Кажется, если вспомнить тот участок подземелья с лабораториями, где-то в стене должен быть рычаг, включающий дежурную лампу над дверью. Мичизу еще раз чиркнул зажигалкой, освещая заметно ослабевшим огоньком участки стен рядом с дверью. Рычаг не сразу, но нашелся – весь покрытый ржавчиной и отвратительно скользкий. Убрав зажигалку в карман, Тачихара схватил рычаг обеими руками и с силой опустил вниз. С противным скрипом рычаг ушел в заданное положение и замер, а ушибленная рука отозвалась неприятной ноющей болью после напряжения мышц. Откуда-то сверху посыпались искры. Мичизу отпрянул, а затем облегченно выдохнул, щурясь от появившегося освещения. Чудом было то, что тут вообще что-то работало. По логике, проводка должна была сгнить и превратиться в труху, но она, непонятно благодаря чему каким-то образом сохранилась. После долгого путешествия в темноте глаза резало даже от такого тусклого света, как закопченная дежурная лампа над дверью. Зато, привыкнув, Тачихара сумел рассмотреть изуродованный замок как следует. Восстановлению он, естественно, не подлежал. Кнопки были частично вмяты, а некоторые отсутствовали вовсе. Посмотрев по сторонам, Мичизу обнаружил и предмет убийства замка – сломанную кирку, которая вся покрылась чёрной плесенью и догнивала здесь с черт знает каких времен. Призрачная Гин все так же стояла напротив двери, будто в ожидании. И сейчас Мичизу заметил, что девочка будто изменилась – участки видимой кожи приобрели мертвенный оттенок, а вены змеились как какая-то черная паутина. Словно чувствуя, что её разглядывают, Гин повернулась. Все ее лицо также было страшного синюшного оттенка с выступающими венами, а глаза заволокло желтовато-белой мутной пленкой – они были совершенно пустыми и мертвыми, как у трупа. Ничего не сказав, девочка повернулась обратно и указала пальцем с почерневшим отваливающимся ногтем на дверь.

– Хорошо… я понял. 

Воспользоваться киркой возможным не представлялось – пришлось полагаться на собственные силы. Дверь успела полностью сгнить, несмотря на внешнюю прочность, и шаталась как гнилой зуб. Сколько было попыток – Мичизу не считал, подозревая, что не только ушибленная рука, но и плечо теперь будет украшено здоровенной гематомой. 

– Черт… я… я больше не могу! Не могу, понимаешь?! – он устало прислонился к неподдающейся двери, переводя дыхание.

Гин стояла на том же месте, все так же глядя мертвыми глазами в пустоту – куда-то сквозь него. Несмотря на то, что на какое-то время от попыток выбить дверь стало жарко и Мичизу даже вспотеть успел, сейчас было нестерпимо холодно, будто холод проник под кожу и медленно замораживал внутренности.

– Я не могу! Черт…

Тачихара обессиленно стёк вниз, оперевшись спиной на дверь и тяжело дыша. Его запястья с татуировкой вновь коснулась ледяная мертвая ладошка. Он поднял голову и уперся взглядом прямо в невидящие глаза мертвой девочки, которая теперь выглядела еще страшнее: кожа на лице расползалась от разложения, мягкие ткани уже местами сгнили, обнажая часть черепа, на котором еще сохранялись остатки лицевых мышц – почерневших и больше похожих на порванные провода. Полупрозрачная зеленоватая слизь вытекала из уголка левого глаза, как будто призрак плакал...

– Так холодно… мне очень… холодно…

Её голос напоминал треск ветки или скрип мела по доске… нет, что-то среднее между этими звуками, заставляющее сердце сжаться от ужаса и, одновременно, проклинать себя за бессилие. Толку от этого дара, если ничего не можешь?! Тачихара смотрел в остекленевшие белые глаза, и его будто затягивало в туман. Он уже не понимал, на какой грани находится. Так уже бывало несколько раз, когда приходили другие призраки, пытаясь показать крохотную частичку своего прошлого, когда они были живыми людьми. Скорее всего, он останется здесь навсегда, умерев от истощения и обезвоживания, потому что за то, что он видит была своя плата – силы полностью иссякали. 

– Н-не надо… тогда я точно не…

Его ослепила яркая вспышка, а затем выбросило в иную реальность – отрывок жизни который, если бы он знал о том заранее, предпочел бы не видеть. 

Длинные коридоры разветвлялись. Гин застыла в нерешительности, пытаясь отдышаться. Ей было почти шесть, но этот роковой день рождения, который должен был наступить завтра, так и не случился. В тот день пришли не люди в белых халатах, а тот, кого она боялась больше всего на свете. Тот, кто поставил ей клеймо на запястье, пронумеровав как животное. Но Гин отчаянно сражалась за жизнь, уже не задавая вопросов, где её брат. Здесь было запрещено разговаривать и, тем более, задавать вопросы. Все, на что она могла надеяться – Рюноске не попался. Возможно, он прячется, а может, сбежал и ищет её. Он старше и сильнее, а потому, если она сумеет сбежать, брат её отыщет, и они убегут отсюда вместе. Лучше на улице, под мостом – да где угодно, чем в этом подвале, где постоянно делают больно, бьют, а еду нужно отрабатывать, даже если ты маленькая пятилетняя девочка…

ОН стоял впереди и смеялся, крутя на пальце связку ключей.

– Попалась, мелкая негодница!

Продолжая смеяться, ОН сделал несколько нарочито медленных шагов. Гин испуганно попятилась, озираясь по сторонам как затравленный зайчонок. Отступать было некуда, но, приглядевшись повнимательнее, она поняла, что один крохотный шанс у нее есть. Сглотнув и потупившись, девочка не двигалась с места, позволяя своему мучителю подойти ближе. Совсем юноша – лет не больше восемнадцати – двадцати. Но сколько же на его лице было злобы и презрения. Даже улыбка, похожая на оскал гиены, говорила о том, что человеческие и, тем более, детские жизни для него пустой звук. ОН приблизился, а затем ударил так сильно, что Гин не удержалась на ногах и упала, после чего ОН брезгливо пнул ее ногой.

– Вела бы себя хорошо – этого бы не было, маленькая дрянь. Я ведь не давал тебе права разгуливать где хочешь! – он плюнул на её слипшиеся от влаги и грязи черные волосы, разметавшиеся по спине.

Когда Гин попыталась встать, ОН ударил снова и залился смехом. Конечно, чего ему бояться обессиленной малявки, чья участь уже предрешена, как и других отработанных образцов?! Именно тот момент, когда ОН отвлекся на собственное самодовольство, наслаждаясь триумфом победы над ребенком, который в разы слабее его, Гин рванула вперёд, пытаясь как можно быстрее проползти у него под ногами, однако ОН заметил.

– Снова пытаешься сбежать?!

Кажется, пытаясь ее схватить, он ничего не понял, или, может быть, не воспринимал действия ребенка всерьез, полагая, что в легкую справится. Даже ногу для удара не успел занести, чем Гин и воспользовалась, впиваясь в нее зубами. Заорав, ОН отскочил. Несмотря на боль во всем теле и вытекающую из разбитого носа кровь, девочка поднялась на ноги и, собрав оставшиеся силы, побежала вперед по коридору, уже не думая, что там дальше. Главное – бежать отсюда. За её спиной слышались ругань и проклятия. Дверей, куда можно забежать, не было. Гин продолжала бежать, почти задыхаясь, только бы оторваться и хоть где-то спрятаться, а там, если пересидеть, можно осторожно выбраться и продолжить путь. Как назло, ничего не попадалось, а её мучитель был все ближе. Единственное, за что зацепился взгляд – отверстие вверху на стене, но, чтобы туда добраться, нужна была лестница, или хоть что-то… Этим чем-то служили разве что неровные выступы кирпичей на стене. То ли всплеск адреналина, то ли отчаянное желание выжить: девочка ухватилась за выступы, вскарабкалась и сумела забраться в отверстие вентиляционной шахты, замерев там.

– Где ты, маленькая сука?! Как только я до тебя доберусь, буду медленно дробить твои косточки молотком и слушать, как ты кричишь, ахаха! Давай, выходи! Тебе некуда прятаться!!!

Гин закрыла глаза и разжала руки – ее маленькое тело легко скользнуло вниз по вентиляционной шахте... 

Тачихара распахнул глаза. Мёртвая девочка была все так же перед ним и держала его за запястье, продолжая смотреть сквозь него. По синюшной коже пробежала мерзкая многоножка, а на левом глазу застыла дорожка влажной слизи.

– Бра..тик… я..хочу… нашел.. ме..ня…

– Обещаю, я найду. Вас двоих. – эти слова Тачихара выдохнул, а затем сжал зубы, чтобы не заскулить и не разреветься к чертям. 

Он знал того, кого девочка-призрак ему показала. Слишком хорошо знал – настолько, что все шрамы на теле заныли, будто снова стали свежими и кровоточили. Все они были оставлены им – самым жестоким, бесчеловечным надзирателем по имени Эйс…

***

Утро было мрачным и пасмурным. Слабые солнечные лучи лишь слегка пробивались сквозь плотные серые облака, а затем и вовсе сдались, скрывшись безвозвратно и уступив противно моросящему дождю. Так что казалось, будто рассвет передумал наступать.

Чуя сонно моргал, не понимая, какого черта их разбудили в такую рань, однако, услышав повторную трель сирены-будильника, понял, что время такое же. Часов тут, чтобы свериться, не было. Точнее, настенные были в холле каждого этажа, но вот в комнатах не предусмотрены, видимо, чтобы, привыкнув к местному режиму, ученики начали ориентироваться по времени самостоятельно. Вспомнив то, что произошло ночью, Накахара поёжился, а затем посмотрел на соседнюю кровать. Заправлена она была абы как, а Гоголя уже и след простыл. Видимо, Николай проснулся раньше и поспешил свинтить до начала официального подъёма, чтобы не получить за свою самоволку дополнительные минусы и, как следствие, добавку к исправительным работам. Заправив свою кровать, Чуя также заправил и соседскую, дабы не влетело. Сомнительно, что Тачихара будет слушать объяснения про внеплановую ночевку Гоголя и остальное. Еще и наверняка на смех поднимет, а потом за шиворот к Мори потащит…

Охранники были какими-то нервными, суетливо обегая этажи и проверяя чуть ли не каждую царапину на каждой стене. Озаки-сенсей, которая была сегодня дежурной, громкими выкриками поторапливала учеников. 

– Чуя, ты чего еле ползешь?! У тебя дежурство по столовой!

Накахара даже вздрогнул, понимая, что про это гребаное дежурство напрочь забыл после чудовищной ночи. 

Долетев до санузла и растолкав толпящихся там одногруппников, он наспех привел себя в порядок и хотел было рвануть быстрее в комнату, чтобы забросить вещи и затем бежать в чертову столовую, но у входа столкнулся с Рампо и Эдгаром. 

– Уф, хорошо, что… – сорвалось само собой, но Накахара, сообразив, что чуть не ляпнул лишнего, быстро прикусил язык. 

Рампо серьезно посмотрел на него, словно понимая, что дело нечисто, а затем переключил свое внимание на Эдгара, погладив того по плечу. На По смотреть без слёз было невозможно. Кажется, его трясло, а эту ночь он будто не спал, а пахал без отдыха на исправительных.

– Эд… ты как? – тихо спросил Накахара.

– Не трогай его. – цыкнул Рампо.

– Я… все нормально. Спал… так себе. – пробормотал Эдгар, пытаясь прийти в себя. 

Чуя не стал задерживаться, понимая, что и так безбожно опаздывает. Да и Рампо прав – судя по виду несчастного Эдгара, лучше оставить его в покое до вечера. Придет в себя и сам расскажет, если, конечно, захочет…

В столовую Чуя влетел, едва не протаранив дверь, но был остановлен Тэтчо, который схватил его за шиворот.

– Бегать запрещено. – безэмоционально сказал он, продолжая держать как шавку, слегка приподняв над полом. Кажется, даже ворот рубашки, за которую он держал, начал трещать. 

– Понял я, отпусти уже. – проворчал Накахара.

Суэхиро своим поведением напоминал ему робота, что отталкивало и даже несколько пугало. 

– Ты опоздал. – так же безэмоционально бросил Тэтчо, резко отпустив ворот Чуиной рубашки, отчего тот еле сумел удержать равновесие, коснувшись ногами пола. 

Он молча побрел за Суэхиро в столовую, слушая по пути его монотонные сухие объяснения на тему что куда ставить, за чем проследить и так далее. Даже удивительно, что, будучи разбитым с самого подъема, Накахара как-то справлялся, получая одобрительное “Угу” от напарника по дежурству. Совершенно непонятно, как этот истукан разговорить, но, может быть, Гоголь подскажет. По крайней мере, этот с кем угодно мог болтать, – хоть со столбом.

Спрашивать у Эдгара было бесполезно – он пребывал все в том же состоянии, в котором Чуя увидел его у санузла. Рампо находился рядом и мрачным взглядом следил, бросая в его сторону настороженный взгляд, тем самым намекая, чтобы Накахара сегодня к их столу не совался. Так что, когда столовую наводнили ученики, пришлось сесть за свободный стол – тот, где обычно сидели Дзёно и Тачихара. 

Даже когда Чуя отвлекся на завтрак, все еще ощущал взгляд Эдогавы. В любом случае поговорить с Эдгаром не светит – сегодня – как минимум. Значит, придется искать другие источники. Гоголь, что удивительно, был непривычно тихим: быстро поел, подхватил свой поднос с пустыми тарелками и тенью шмыгнул к кухне, а затем, растерянно оглядевшись, убежал. Пожав плечами, Накахара занялся уборкой, собирая подносы и тарелки, оставленные на столах. Когда уборка была закончена, Тэтчо сообщил, что распишется сам, но Чуя специально задержался под предлогом, что хочет знать, как и где расписываться – на будущее. Суэхиро одобрительно кивнул, затем указал на журнал…

На урок, как Накахара и планировал, они шли вдвоем. Он, честно говоря, понятия не имел, что спросить, дабы выведать информацию. Отчего-то в голове всплыли записи из дневника, и с языка сорвалось само собой:

– Ты знал Эйса?

Тэтчо резко остановился, а затем пристально посмотрел в глаза. Даже взгляд у него был каким-то неживым и будто стеклянным. Чуя уже ожидал чего угодно, – даже того, что этот здоровяк ему врежет. Но тот ничего не сделал и молча продолжил идти к кабинету. Лишь когда они пришли к пункту назначения, Суэхиро повернулся к нему и коротко бросил:

– Да, знал.

В кабинете стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь шагами Куникиды, который пристально следил за каждым учеником. Гоголь, который обычно крутился и вертелся, теперь сосредоточенно что-то писал, а Рампо незаметно подвинул свою тетрадь ближе к Эдгару. Накахаре пришлось полагаться на себя, еле вспоминая, что там они проходили. С горем пополам написав дурацкую контрольную, он вывалился из кабинета математики, ощущая, что голова вот-вот взорвется от роя мыслей, которые постоянно отвлекали от решения задач и уравнений. Настораживало, что Тачихары на уроке не было. Вполне возможно, что его к вечеру выпустят, как ранее было с Дазаем и Гоголем, но черт его знает. Даже странная мысль мелькнула, дал бы он списать, если бы присутствовал на контрольной. К слову, Дазай присутствовал, но был удивительно тихим и каким-то пришибленным, не отпустив за все время никакой дурацкой шутки.

После математики Чуя направился к раздевалке, где должны вскоре собраться остальные, чтобы переодеться, а затем будет ад под названием самооборона, то бишь, местная физкультура. На полпути его окликнула Озаки-сенсей:

– Чуя, подожди, пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить.

– О чем? – Накахара резко остановился и, насупившись, скрестил руки на груди.

– О твоем переводе. 

– Чего?! – Чуя был, мягко говоря, шокирован таким заявлением. Куда и зачем его собрались переводить?!

– Понимаешь, – осторожно начала Коё, – Мичизу сейчас нужен покой, его состояние… ухудшилось. Ему лучше некоторое время побыть одному. Поэтому мы посовещались всем преподавательским составом и решили, что тебя следует перевести в другую комнату общежития.

– Ладно, – равнодушно бросил Накахара. 

– Ты не против? 

– Нет, если там сосед спокойный.

Ему было наплевать и, если честно, эта новость о переводе хоть и шокировала, но не могла не радовать.

– Тогда вечером после исправительных работ жду тебя на первом этаже в холле. – пропела Озаки. – Не волнуйся, Ацуши – тихий и спокойный. Только, пожалуйста, будь сдержаннее. Он очень не любит, когда кричат и грубо с ним разговаривают.

– Хорошо.

– Вот и славно! 

***

Эдгар все еще находился в прострации. Сон, который он увидел сегодня, никак не желал отпускать. Да что там – подорвавшись в пятом часу утра в холодном поту и забив на то, насколько это странно, По прижался к Рампо, обняв того со спины. Естественно, Эдогава от таких внезапных обнимашек тут же проснулся и потребовал объяснений. Сгорая от стыда, Эдгар неоднократно извинился, запоздало вспомнив, что он в чужой кровати, а затем пришлось рассказывать отвратительный сон, который даже не хотелось вспоминать.

Сновидение забросило его в ту же локацию, где ранее он видел палату с детьми и мерзкой санитаркой, развешивающей таблички на кровати. Вот только вместо палаты и санитарки он оказался в длинном коридоре с каменным полом. У запертой решетчатой двери, как в тюрьме или темнице, стоял какой-то юноша – светловолосый, с хищным взглядом и отвратительной ухмылкой. Всем своим видом, хоть и выглядел ухоженно, он создавал очень неприятное впечатление. Было в нем что-то жуткое и злое, хотя внешность нельзя было назвать непривлекательной. Он стоял и посмеивался, глядя на ползущее по стенам пламя через решетку, за которой находились дети, которые просили их выпустить. Но этот хрен лишь усмехнулся и, крутанув на пальце отчего-то показавшуюся знакомой связку ключей, ушёл, бросив малышей умирать. Их крики боли, когда огонь подобрался совсем близко, превратились в чудовищную какофонию, более всего напоминающую то, что иначе как звуками из преисподней не назвать. Последней По запомнил ту рыжеволосую девчушку, в руках которой был медвежонок, когда он еще видел эту девочку в больничной палате. Она громче всех умоляла открыть дверь, но тот тип ушел, даже не обернувшись. Затем Эдгару оставалось лишь смотреть, как огонь пожирал детей, протягивающих руки сквозь прутья решетки. Он слышал, как кричала та девочка, когда пламя коснулось её одежды и волос, видел, как огонь пожирает и уродует её. И самое главное – видел, как отчаянно она и другие пытались цепляться за жизнь, протягивая объятые пламенем руки сквозь решетку… 

Когда он проснулся, эти образы намертво засели в памяти. По даже не понял, что плачет. Об этом ему сказал проснувшийся от его крика и объятий Рампо. Но было в том сне кое-что ещё, мелькнувшее как продолжение истории, когда По пребывал на границе страшного сна. Его переместило в уже знакомую локацию – задний двор возле пансионата, где была подсобка с инвентарём. Тот светловолосый, пнув ногой дверь в подсобку, не глядя зашвырнул туда ключи. Даже не слышно было, как они упали. Затем, насвистывая какую-то мелодию, блондин направился к пансиону. Там его ждал некто, чью внешность невозможно было рассмотреть – все скрывали длинный белый халат, медицинская маска и шапочка. Тот самый "доктор", который в прошлом сновидении забирал мальчика из страшной палаты... 

Кажется, блондин и этот “доктор” были знакомы, потому что общались на “ты”, и довольно фамильярно. 

– Ты нашел их?

– Да, но решетку заклинило. Прости, я ничего не смог сделать. Я пытался… правда, пытался! – воскликнул блондин, картинно заламывая руки и изображая скорбь.

– Не слушай его! Он врет! Он запер их и сжег! Всех сжег!!! – закричал Эдгар, но, к сожалению, тот, который “доктор”, его не слышал. Что ещё хуже – поверил этому белобрысому на слово. 

Все, что оставалось – запомнить детали сна, а самое главное – образы. Мерзкого блондина По запомнил слишком хорошо, а вот рассмотреть "доктора" не удалось, но была замечена одна важная, как показалось, деталь: длинный застарелый шрам на запястье, которого незнакомец коснулся после рапорта блондина, слегка подняв рукав. Отчего-то шрам показался По очень знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и у кого его видел. Вскоре и это стало неважным, потому что "доктор", обращаясь к блондину, коротко бросил:

– Нам нельзя здесь задерживаться. Эйс, заводи машину, я заберу выживших.

Прозвучавшее имя выбросило Эдгара из сна, словно крепкая затрещина. Выходит, тот сумасшедший, который проводил опыты на детях, мучил и убивал их, а также какого-то черта вернулся в пансион и все это продолжил позже… Именно о нем было в дневнике погибшего Танидзаки. По еще долго не мог заставить себя отпустить опешившего Рампо. Вот только говорить ему про то, что знает, и, тем более, кто явился ему в кошмарном сне, он не собирался. Будет еще больше вопросов, да и не хотелось втягивать Эдогаву в этот кошмар. Скорее всего, он понятия не имеет, что тут творилось…

В себя Эдгар пришел только на исправительных работах, которые сегодня проводились в здании. Ему было поручено отдирать старые обои от стен в каком-то кабинете, а затем уже, когда это задание будет выполнено, – приступить к следующему: зашпатлевать и выровнять стены и поклеить новые обои под чутким руководством Куникиды. Математик, к слову, вне своего предмета был весьма человечным. Не орал, не шарахал кулаком об стол, а разговаривал мягко и тихо, из раза в раз поясняя, как и что следует делать и в каком порядке. Возможно такая смена обстановки сработала на уровне успокоительного. 

– Неважно выглядишь, – заметил проницательный Доппо, помогая По убирать обрывки оставшихся на полу обоев в большой пакет, который был набит уже до отказа. – Плохо спал?

– Да… есть такое. – выдавил из себя Эдгар, опустив взгляд. 

– Не переживай. Просто не привык еще. Поживешь – вольешься в режим и все будет нормально. – в голосе математика улавливалось тепло и желание подбодрить. – Давай, иди. Мешок я сам вынесу. 

– Хорошо, спасибо. 

Выскользнув за дверь, По еще раз мысленно от всей души поблагодарил Куникиду за это отчаянно нужное сейчас хорошее отношение. Даже пообещал сам себе усерднее изучать ненавистный предмет. 

В душевой, что и следовало ожидать, По столкнулся с Эдогавой. Тот внимательно посмотрел на него, а затем тихо, с явным беспокойством спросил:

– Ну, ты как? 

– Нуу… получше. Боюсь, как бы опять какая дрянь не приснилась, – вздохнул Эдгар, подсушивая мокрые волосы полотенцем.

– Может, тебе стоит Озаки-сенсей рассказать, – задумчиво произнес Рампо, но уверенности в его словах не улавливалось. 

– Не знаю, правда… Я пока не хочу.

Больше он ничего не говорил, пока они вдвоем не вернулись в комнату. По также молча плюхнулся на свою кровать, перед тем развесив на её спинке мокрое полотенце, и прижал к себе плюшевого енота Карла. Пусть уж Рампо его двинутым считает, или из детства не вышедшим – наплевать. С Карлом не страшно и спокойно. Так всегда было, когда кошмары снились ещё в детстве. Стоило взять в руки Карла – становилось легче.

– Ой… такой милый! – воскликнул Эдогава, указывая на плюшевого енота.

– П..правда?! – Эдгар робко улыбнулся и чуть покраснел. – Ты не считаешь меня… поехавшим?

– А почему я должен считать тебя поехавшим? – серьезно спросил Рампо. – Плюшевые игрушки классные. Они мягкие и никогда больно не сделают. – добавил он, продолжая с интересом рассматривать игрушку. 

– Его… мама подарила, я тогда совсем маленьким был. 

– Понятно. Береги его. – Рампо тепло улыбнулся. – Скоро прием лекарств. Подумал над моими словами? Точно не хочешь рассказать Озаки?

– Нет… видимо, просто перенервничал вчера. Нуу, из-за Чуи и всего того, что тут происходит. 

– Если снова приснится кошмар – можешь снова перебираться ко мне. – ответил Эдогава, подмигнув. – И енота не забудь. Ему одному тоскливо целую кровать занимать.

– Хорошо. Но, думаю, сегодня буду спать нормально. – ответил с уже более бодрой улыбкой Эдгар, чувствуя, как с души сорвался и упал куда-то вниз огромный камень. 

***

Видимо, воспоминания спровоцировали злость и ненависть, которые копились все эти годы – за каждый шрам и все остальное. Едва Гин отпустила его, Мичизу встал, держась за стену, чтобы не упасть, а затем, собрав оставшиеся силы, ударил по двери. Она противно загудела и поддалась уже лучше. Он уже не соображал, что делает, продолжая яростно пинать дверь, и пришел в себя лишь тогда, когда она с грохотом рухнула внутрь, образовав в стене широкий неровный проем. Внутри было сухо – настолько, что Тачихара закашлялся от поднявшейся пыли, а затем с удивлением посмотрел вокруг. Длинный коридор был освещён тусклыми желтыми лампами, а пол был не каменным, а из чего-то вроде кафеля грязно-желтого цвета. Но, что самое удивительное, – Гин исчезла. Он долгое время озирался, даже позвал ее, но призрак испарился, оставив его в этом помещении, знакомом теперь уже по видению. 

– Наверное, тебе страшно заходить сюда снова, – тихо сказал Мичизу пустоте, полагая, что призрак все ещё рядом и наверняка его слышит. 

Пошатываясь от усталости, он побрел вперед, уже будучи неуверенным, что дойдет до конца. Сил оставалось все меньше, но маршрут после увиденной через призрака локации, прорисовывался очень четко. Поворот, за ним – следующий. В какой-то момент Мичизу то ли от усталости, то ли из любопытства свернул вправо, оказавшись в незнакомой локации. Тут стены и пол снова были каменными и вокруг стояли и лежали массивные клетки из металлических прутьев. В клетках… лучше бы этого было не видеть. В них находились дети возрастом в диапазоне от девяти до двенадцати лет. Истощенные до предела, и одеты в какую-то рванину. Все они спали, о чём свидетельствовало едва различимое дыхание. Неужели сюда кто-то ходит?! Мори?! Но для чего?" И откуда здесь все эти дети?! Скорее всего, сироты, которых никто не будет искать… Проходя мимо одной из клеток, Мичизу заметил, что спящий в ней мальчик, напоминающий живой скелет, обтянутый нездорового цвета желтушной кожей, вытянул руку сквозь прутья. На тонком запястье был железный браслет с металлической биркой и гравировкой – буква и группа крови. Если так подумать – буква, видимо, – первая буква имени. Похожим образом, если вспомнить историю, во время второй мировой войны отряд семьсот тридцать один регистрировал биоматериал для своих экспериментов…

Нервно сглотнув и стараясь двигаться как можно тише, Тачихара вернулся в коридор, боясь, что здесь может скрываться кто-то ещё. И этот кто-то куда опаснее, чем эти кошмарные коридоры и комнаты, скрывающиеся под зданием школы.

Пройдя дальше по коридору, Мичизу словно вновь оказался в локации из видения – то же освещение, неровные стены с выступающими кирпичами, одна неисправная лампа под потолком, которая противно мигала, а дальше – последний поворот. Тачихара быстро обнаружил вентиляционное отверстие. Оно было довольно большим – он без труда туда пролезет, а уж маленькой Гин там было и вовсе просторно. По его предположениям, девочка, скорее всего, неудачно упала и погибла. Но если бы это было так…

Не без труда забравшись на стену, Тачихара, тяжело дыша, ввалился в отверстие шахты. Дальше пришлось ползти в темноте. Подсветить зажигалкой было не вариант – пространство узкое и дотянуться до кармана было сложно, к тому же снова заныла поврежденная рука, что усугубляло положение. Шахта шла под уклоном, а через некоторое время был поворот, после которого вентиляционное отверстие сужалось. Двигаться становилось все сложнее, но отступать было поздно, да и некуда. 

Когда Мичизу, наконец, еле сумел повернуться и протиснуться дальше, понял, что успел вовремя ухватиться за край. В противном случае он слетел бы вниз и сломал себе шею при падении или, что хуже – упал бы на обломки клеток внизу, на которые его нанизало бы как шашлык. Вентиляционное отверстие обрывалось из-за частично разрушенной стены. На противоположной стороне был завал. Оставалось только спуститься вниз. Стараясь делать это максимально осторожно, Тачихара, повиснув на руках, мягко спрыгнул на пол, успев сгруппироваться. Чиркнув зажигалкой, он огляделся. Помещение было похоже на лаборантскую. Гора развороченных ящиков и битого стекла от пробирок в углу, разломанные в щепки стулья и несколько тех самых клеток с выгнутыми неестественным образом прутьями, а местами, и сломанными. Будто тут бушевал некто, обладающий чудовищной силой, желая выбраться как можно скорее из этого места. Чуть позже Мичизу обнаружил и Гин. Девочка в позе эмбриона лежала у самой двери, к которой, чтобы подобраться, пришлось расчищать проход. Кажется, у нее была сломаны нога и несколько пальцев на руках после неудачного падения. Мичизу коснулся, чтобы проверить пульс. Его не было, как и тепла, которое обычно присутствует в живом человеческом теле. Осторожно взяв девочку на руки, Тачихара пнул хлипкую дверь и та с мерзким скрипом вывалилась, повиснув на уцелевшей петле. Гин на его руках напоминала куклу. Только сейчас он ощутил, что тело девочки не просто холодное, а ледяное, и все покрыто тонким слоем инея – даже длинные черные ресницы приобрели сероватый оттенок.

– Почему так? За что?...

Увы, царившая вокруг разруха и тишина не могли дать ответа. Он замер в проёме между комнатой и захламленным коридором, освещенным тем же тусклым светом, а затем, оглянувшись, покинул разрушенный кабинет. Пройдя несколько шагов, Мичизу почувствовал, что он уже на пределе. Решив немного отдохнуть, присел возле стены, не выпуская из рук тело Гин.

– Я… я тебя нашел. Нашел…. Нашел, черт возьми! Мы выберемся и...

Даже выдать связное предложение не было сил. Переполняющие его эмоции били через край, и он уже готов был заорать, глядя, как тело девочки на его руках быстро меняется. Бледная кожа пошла уродливыми пятнами, будто плавилась, пижама словно в ускоренной съемке, стремительно превращалась в лохмотья, а длинные черные волосы стали отваливаться прядями и превращаться в пыль. Через какую-то минуту на руках у Мичизу остался серо-коричневый детский скелет в обрывках старой пижамы. 

– Как же… так? Почему никто… почему тебя никто не искал…

Смахнув слезы, Мичизу хотел было встать, но новая вспышка заставила его упасть обратно. Сил уже не оставалось и, похоже, уйдет он отсюда нескоро, если вообще уйдет. Тело было свинцовым и будто сопротивлялось любым попыткам действий. Сознание мутнело, а зрение теряло четкость. Последнее, что он видел, пребывая на грани – еще живую Гин. Она беззвучно плакала, из оставшихся сил дергая дверную ручку, затем с трудом подползла к развалу, откуда медленно капала просочившаяся вода, и жадно глотала ртом падающие сверху капли грязной воды. Видимо, где-то там наверху подтаял снег... Больше девочка не могла встать на ноги от истощения, и подползла к двери, пытаясь дотянуться до ручки, но… не смогла. Сперва ее оставили силы, а затем и жизнь. Она так и умерла здесь забытая всеми, а затем ее тело вмерзло в пол и заледенело – холода вернулись...

Когда Тачихару снова выбросило в реальность, он, видя перед собой лишь размытый фон, в который слилась локация с коридором, направился вперёд, прижимая к себе детский скелет. Шаг, следующий… он не считал, сколько их было. Не помнил, сколько шёл. Последнее, что он помнил – яркий слепящий свет, который ударил в глаза, а затем, ничего не успев рассмотреть, Мичизу потерял сознание.

***

Чуя устало плелся по коридору – сегодня в очереди в душевую он был одним из последних. Хорошо хоть с дурацкими окнами было покончено. Но это не значит, что новых работ не подкинут. Ну, хоть бордовую карточку на зеленую уже заменили – и на том спасибо. Ещё и дурацкую домашку делать, а Тачихару он сегодня так и не увидел за весь день. Невольно вспомнилась его тетрадь, словно нарочно оставленная на столе – с готовым домашним заданием. От этих воспоминаний сердце почему-то болезненно сжалось. Но еще хуже стало, когда в голову врезались воспоминания о записях из дневника. Если все сопоставить – Тачихара вовсе не урод и засранец, каким себя выставляет. Но почему тогда?...

– Эй, ты меня не слушаешь!!!

– Коль, хватит! Мне домой пора! Муситаро-сан там уже заждался, а мне тоже домашку делать, между прочим!

Чуя вздрогнул и посмотрел туда, откуда услышал голоса. Неподалеку, рядом с информационным стендом в холле третьего этажа ссорились Гоголь и Сигма.

– Я ничего не курил, чем угодно могу поклясться! – кричал Коля, прижав ладонь в области левой груди.

– Хватит! Ты мне обещал, а теперь такую дичь несешь, что у меня уши завяли этот бред слушать! – сердито цыкнул Сигма. – Я хочу тебе помочь, но ты делаешь всё, чтобы угодить в место куда как хуже этого. Коля, прекращай это все, или, – он сделал паузу, серьезно посмотрев на друга, – мы перестанем общаться. 

– Что?! 

– Что слышал. – отчеканил Сигма, выворачиваясь из цепких рук Гоголя, а затем добавил. – Извини, но у меня тоже есть дела. Я не могу быть вечно твоей нянькой и ждать, когда ты возьмешься за голову наконец-то и начнешь отдавать отчёт своим поступкам.

После этого он зашагал прочь по лестнице, даже не оборачиваясь. Накахаре стало не по себе от увиденного. Он, конечно, не мать Тереза, но, судя по виду Гоголя, тот был в самом настоящем отчаянии. Понятно, что лучший друг ему не поверил, но это логично. Сигма знать не знает, что тут происходит на самом деле, а учитывая, что его приятель уже не раз попадался с психотропными веществами – не мудрено, что он не поверил ни единому его слову. Да и фиг с ним – оставлять Гоголя в таком состоянии, пусть они и приятелями не являлись, как таковыми, было бы как-то нехорошо и даже несправедливо, если вспомнить, что они успели пережить прошлой ночью. 

– Эй, вы что, поссорились? – спросил Чуя, подойдя ближе и присев рядом с Гоголем возле стенда.

– Ну… ты сам видел. – буркнул тот.

Только сейчас Накахара заметил, что в небесно-голубых глазах Коли стояли слёзы. Он по себе знал каково это, когда тебе не верят, и ты остаешься один на один вариться в каше, которую не заваривал. Тот еще квест…

– Ниче, вот шибанет ливень, размоет тут к хренам всё, и когда Сигма тут заночует – поверит. – оскалился Накахара, желая таким образом подбодрить.

– Не дай Бог! – воскликнул Коля. – Не каркай! Я не хочу, чтобы еще и Сиг… Сигма…чтобы он…

Договорить Гоголь не смог – на слёзы его все-таки пробило. 

– Тише, тише. Я просто пошутил. – Чуя заволновался. Хотел как лучше, а получилось, твою мать, как обычно. – Успокойся. Если хочешь, можешь у меня ночевать и сегодня. Тачихары нет, а завтра меня переселят. 

От услышанного Гоголь притих, затем в шоке уставился на Чую, смахнув слезы.

– Что?! куда переселят?!

– Да хрен его знает. К какому-то… Ацуджиме. – фамилии одногруппника, который станет его новым соседом, Накахара не запомнил совершенно. В мыслях лишь вились какие-то вялые отголоски.

– К Накаджиме, наверное. – усмехнулся Николай, потерев глаза кулаками. – Ну, он тихий. Но Тачи лучше, я тебе скажу!

– Что ты несешь?!

– Говорю как есть. Понятия не имею, чего вы не поладили. Помнишь посвящение?

– Такое забудешь, – хмыкнул Чуя, которого передернуло от воспоминаний об упомянутом событии.

– Ну так и я его проходил. И знаешь что?!

– Что?

– Тачи меня спас! Я за какую-то корягу зацепился и тонуть начал, вот! Ору, водой этой вонючей давлюсь, и только Тачи в эту бездну сигануть не побоялся. Вытащил меня, тут же помог согреться – плед мне кинул. Мы с ним потом винчик пили, я успокоился уже. Ну и после того уже пару раз гоняли в лес пыхануть. Он вообще прикольный, но иногда в себя уходит. Если прям молчит, то фиг разговоришь – с мёртвым проще пооб…

– Стой, что?! Ты тоже проходил посвящение?! – перебил Чуя, судорожно вспоминая собственное и сопоставляя факты.

– То! Все его проходят! 

– И ты дружил с Тачихарой?!

– Пытался. Он сам не захотел. Ну, как будто хотел, но и нет. Не знаю я, как это объяснить. – Гоголь насупился, рассматривая шнурки на своих красных кедах. – То он анекдоты травит, страшилки прикольные рассказывает, на гитаре лабает, то молчит и шныряет по углам. Как только я тусить вместе предложил – ушел в молчанку и всё. 

Гоголь вздохнул, очевидно, сожалея, что той дружбы, на которую он надеялся, так и не случилось. 

– И больше не тусили?

– Не-а, только здороваемся и парой фраз можем перекинуться.

– А этот… Танидзаки?

– Джуни? Я его не застал уже. – Коля вздохнул. – Тачи о нём упоминал иногда, но сразу грустить начинал и в себя уходил. А чего вы не поладили?

– Да он мне втащил при первом же знакомстве.

– Ты прикалываешься?! – воскликнул Гоголь.

– Нет. Он мне втащил, ножом угрожал и…

– Погодь, чего?! Ножом угрожал?! Тачихара?! 

– Ну да.

Чуя уже ровным счетом ничего не понимал, в частности, почему от удивления глаза Николая готовы вот-вот из орбит выскочить. 

– Слушай, я тут уже больше года, и ни разу не видел, чтобы Тачи на кого-то так кидался. Огребал он тут за всех – это да. Заступался – да. Мне рассказывали, он против Эйса даже вышел! – в последней фразе улавливалось то ли уважение, то ли восхищение.

От таких новостей Чуя сел на пол.

– Кто рассказывал?!

– Дзёно. А что?

– Ты и с ним общаешься?!

– А почему бы нет? Ну, он ёбнутый маленько, но если с ним по-хорошему, то и он по-хорошему. – пожал плечами Коля, искренне не понимая, чему тут удивляться. – Ладно, мне пора! Я до сих пор в душ не сходил, а уже скоро Озаки припрет со своими колёсами. 

Встав и отряхнувшись, Гоголь на ходу стянул рубашку. Накахара заметил тонкий шрам на его левом запястье и, стараясь не показывать волнения, поинтересовался, указав на на отметину:

– Погоди, а это у тебя откуда?

– Шрам?

– Ну да.

– Ааа, фигня. За гвоздь в доске зацепился – в том году ещё, в ноябре вроде, когда меня отпинали в кабинете матеши доски в полу заменить на новые. – беспечно ответил Гоголь и, не дожидаясь ответа, стартанул в душевую. 

В комнату Чуя вернулся в состоянии, будто его дубиной по голове огрели. Мыслей был целый рой, но все они не связывались воедино, предпочитая толпиться кучей и напирать каждая в свою степь. Понятно, что в голове царил полный хаос, и даже когда Озаки-сенсей пришла проконтролировать приём лекарств, Накахара выполнял всё на автопилоте. Про стирающие память таблетки вспомнилось запоздало, но эту мысль сменила чуть успокаивающая другая – не от Мори же он лекарства лично принимает. Так что вряд ли ему выдают то же, что и Дазаю с Гоголем. Все-таки анамнез у всех разный.

– Начинай собираться. Я зайду за тобой через час. – сообщила Озаки, поставив галочку в своём журнале. 

– Куда собираться? – не понял Чуя.

– Ну, я же говорила тебе утром, что ты переезжаешь. Кстати, ты молодец. У Тэтчо и Фукучи-сенсея к тебе за дежурство никаких нареканий. 

– А можно… завтра переехать? И не знаете, когда Тачихара вернется?

– Ну, если ты…

Договорить преподавательница не успела – в кармане её халата агрессивно заквакала рация, которая имелась у каждого здесь преподавателя. Затем Чуя услышал голос Мори:

– Озаки, срочно спустись! Мне нужна помощь! Быстрее!!!

– Хорошо, если хочешь, переедешь завтра. – торопливо ответила Коё, выбегая из комнаты номер пять.