В последний день года Гордеева проснулась в скверном настроении. От слова «сквер», не иначе. Ни отдых в ближайшие дни, с возможностью поинтровертировать и выспаться, ни приезд в начале января родителей и брата (все они были археологами), ни наступающий праздник – ничего не радовало.

Женщина нехотя сползла с постели и почти последней подползающей поплелась в ванную. Вода, которая обычно расслабляла и успокаивала, на этот раз тоже не спасла – только усилила отвратное настроение и ускорила поток мыслей в том же направлении.

Катя вернулась на кухню и без сил упала на стул, просидев так около получаса. Хотелось плакать, но не плакалось – кажется, Катерина уже разучилась это делать.

С трудом, но заставив себя прийти в саму себя же, женщина потянулась к мобильному телефону.

– Доброе утро, Евгеша, – поздоровалась она с женой брата. В трубке, помимо голоса родственницы, послышались крики и детский смех – у Евгении и Ильи было трое детей.

– Привет, золовушка, – бодро отозвалась Женя, – дети, поздоровайтесь с Катюшей, – сказала она подрастающему поколению.

– ПриветтётьКать! – одним словом выпали три очень похожих голоса.

Гордеева не могла не улыбнуться:

– Привет, ребятки. С праздником. Оптимизма вам не занимать, поэтому желаю всем здоровья и терпения, чтобы каждый раз спокойно дожидаться наших археологов.

– Это ты загнула, конечно, – фыркнула Евгения. – Но спасибо. Тебе желаю того же и простого женского счастья, – отношения с женой брата у Гордеевой сложились доверительные, ровные, но не очень близкие, поэтому обе женщины часто отделывались общими фразами.

– Придёшь к нам сегодня?

– Не смогу, к сожалению, прости, – Катерину передёрнуло от самой себя – врать она ненавидела. Но кто сказал, что она солгала? – Приду вместе с путешественниками.

– Ну, ладненько, – не особо огорчившись, отреагировала Евгеша. – Не одна хоть справлять будешь?

– Нет, – односложно отозвалась Катя, из последних сил стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Чуть позже, с помехами в скайпе, но Катерина дозвонилась сперва до родителей, потом до брата. Все наговорили Гордеевой искренних слов, сообщили, что соскучились и скоро приедут, поинтересовались о том, как дела.

Естественно, Катя сказала, что «всё хорошо, у меня иначе не бывает». Noblesse oblige. То, что на самом деле бывает по-другому, она привыкла ото всех скрывать.

Кто-то охотно верил, а брат и родители только делали вид. Всё станет более или менее понятно при личной встрече. Только вот будет она третьего января, не раньше.

Гордеева устало откинулась на спинку дивана.

– Вроде только проснулась, а уже успела задолбаться. Спать обратно, что ли, лечь? – она не переживала о том, что проснётся во время боя курантов или чуть позже и будет рыдать в гордом одиночестве, не в силах заснуть.

Катерина могла приказать своему организму спать хоть сутки. К тому же, ночью женщина спала мало и плохо – больше потолок гипнотизировала, вспоминая Лисицына, чёрт бы его побрал.

Катерина действительно отключила мобильник и домофон, – домашнего телефона у Гордеевой давно не было, и собралась нагло проспать один из самых ожидаемых дней в году, как в дверь позвонили.

Катя вздрогнула, но не двинулась с места – дверью, наверное, ошиблись. Но звонок повторился ещё раз, другой, третий. Пришлось открыть.

– Костя? – удивлению женщины не было предела: Лисицын, с раскрасневшимися щеками, весь в снегу, в обнимку с ёлкой.

– Привет, – лучезарно улыбнулся мужчина, высвобождая руку, и протянул женщине букет тюльпанов, который умудрялся держать, несмотря на ёлочку и два немалых пакета.

Гордеева отмерла, забрала букет, пакеты и пропустила нежданного, но от того не менее приятного гостя в квартиру.

Мужчина затащил ёлку в ближайшую комнату, которая как раз играла роль гостиной и задумчиво протянул:

– Нет, я понимал, конечно, что ты праздновать не собираешься, но чтоб настолько.

И только сейчас до Катерины дошёл весь смысл ситуации – она, в пеньюаре, не накрашенная, с влажными и спутанными волосами и красными от недосыпа глазами…. И, при этом, не поздоровалась по-человечески и даже «спасибо» не сказала! Блестяще.

Костю, кажется, наоборот, ничего не смущало:

– Куда ставить ёлку?

– Я у окна обычно ставила, – еле слышно проговорила женщина, не зная, что делать первым: приводить себя в порядок, орать на Лисицына за вторжение или помогать ему украшать комнату.

– Не будем нарушать традиций.

– Кость, зачем ты это делаешь?

Мужчина установил ёлку, развернулся лицом к хозяйке квартиры и односложно ответил:

– Хочу.

***

Спустя пару часов всё было кончено.

Гордеева привела себя в более или менее, по её мнению, божеский вид, и наготовила блюд из тех продуктов, что приволок её гость в одном из пакетов, после чего уселась на диван, внимательно наблюдая за мужчиной.

А Лисицын, быстро освоившись на территории, украшал уже не только еловую красавицу, но и остальную комнату. Что примечательно – всё происходило молча.

Когда из украшений осталась только звёздочка, мужчина подошёл к женщине и, присев перед ней на корточки, протянул Кате звезду, параллельно с этим заглядывая Гордеевой в глаза.

Руки задрожали. Ноги, впрочем, не отставали. Катя, затаив дыхание, во все глаза смотрела на мужчину.

А он, казалось, медленно, но верно сходил с ума: нежными поглаживаниями обрисовал контуры лица женщины, задержал пальцы на её губах, после чего скользнул ладонью вниз по шее.

Внутри всё предательски сжалось и оборвалось в небытие.

– К-о-с-т-я, – на пределе слышимости шевельнула губами женщина.

Вместо ответа мужчина просто её поцеловал. И ещё, и снова, и опять… Майоры потеряли счёт времени.

В ладони что-то хрустнуло – Гордеева не обратила внимания. И только тогда, когда стало больно, женщина смогла оторваться от Лиса.

– Боже мой, – помимо воли вырвалось у Кати, когда она разжала кулачок. Маленькой красивой звёздочке не суждено было побывать на своём законном месте – верхушке ёлки.

Игрушка отомстила – неглубоко, но ощутимо и сразу в нескольких местах оцарапала ладонь женщины. Лисицын среагировал мгновенно – убрал осколки, обработал руку и, настроившись не обращать внимания на возмущения, стал перебинтовывать ладошку.

Но возражений и не было – Гордеева сидела, словно громом поражённая. И так ей стало жаль эту маленькую бездушную игрушку, что Катерина не смогла сдержать слёз.

Лисицын был в растерянности – впервые за время знакомства, за исключением самого знакомства, он не знал, что делать и как себя вести.

Крепко прижал Гордееву к себе, гладил по спине, целовал волосы и лицо, вытирал слёзы. Катя ревела молча и на истерику это похоже не было – доверившись Косте, она выплакивала все горести, случившиеся с ней за последние несколько лет.

Только стало легче, как Гордеева вспомнила о внешнем виде и вырвалась из объятий мужчины. Костя последовал за женщиной, понимая, что уже ничего не понимает, но всё равно не уйдёт.

– Зачем ты пришёл? – сухо обронила Катя, приводя лицо в порядок всевозможными умываниями и тониками.

– Хотел устроить тебе праздник. Да не красься ты, ты и так красивая, – не выдержал Лисицын. Гордеева фыркнула, но послушалась, отложив косметичку:

– Как корова сивая.

– Ты не корова, – он снова осмелел и сомкнул руки на её талии.

Катерина снова усмехнулась, поворачивая лицо к мужчине:

– Но насчёт сивой не споришь, да?

Лисицын горячо выдохнул прямо ей в губы:

– Помолчи, пожалуйста.

И почему ей хочется растаять в его объятиях?

И почему он не в силах её отпустить?

***

А потом они направились на поиски новой звёзды и, выбирая игрушку, умудрилась почти что поругаться. В самый последний момент Катя доверчиво прижалась к мужчине и, быстро его поцеловав, сказала:

– Бери, что хочешь, только пойдём уже.

Когда они вышли на улицу, Гордеева, ничтоже сумняшеся, рванула вперёд, успев крикнуть:

– Догоняй!

Конечно же, он догнал. Не сразу, потому что поддавался, но догнал. Обнял, повалил в сугроб и начал целовать. Оторвался, когда Катерина начала смеяться.

– Маленькая девочка, – сказал он, широко улыбаясь.

Катя сделала большие глаза:

– А маленькие девочки, между прочим, с большими мальчиками не целуются.

Костя приложил палец к её губам:

– А кто сказал, что я большой?

У них получился потрясающий праздник: тихий, уютный, по-семейному атмосферный. На душе было светло, и это отражалось в глазах. Майоры почти не разговаривали, только смеялись над персонажами в телевизоре и постоянно целовались, как последние романтики на планете Земля.

Слова могли всё разрушить.

Или построить.