Байчжу не нравится во дворце. Он слишком молод для должности придворного лекаря и слишком своеволен для государственной службы; конечно, его негодование заметно приглушено жалованием серебром и доступом в императорскую библиотеку, но порой от просьбы об отставке Байчжу удерживает только страх. О Сыне Неба говорят, что он редко проявляет милосердие и выпускает кого-то за стены Запретного города с головой на плечах.

— Пульс Вашего Величества ровный и сильный. Меридианы открыты для циркуляции энергии, а телесные Инь и Ян пребывают в равновесии, — отчитывается Байчжу, преклонив колени у кресла из чёрного дерева; тонкий отрез шёлка, через который он касается кожи императора, с каждым мгновением становится всё более зыбкой преградой, вызывая необъяснимое желание сбежать. — Ваш слуга уверен, что дурной сон и слабость — признаки утомления от государственных дел, а не скрытой болезни. После хорошего отдыха симптомы исчезнут.

— Если всё так, почему не смотришь Нам в глаза? О чём-то умалчиваешь?

Байчжу смиренно склоняет голову ещё ниже, надеясь выиграть время: дворцовый этикет, полный подводных камней и неписаных правил, слишком опасен. Небрежно брошенная господином фраза может оказаться как шуткой, так и прямым обвинением; если нет уверенности, что именно слышишь в свой адрес, благоразумнее всего промолчать.

— Или смущаешься? Ты врач или юная наложница, Байчжу-лаоши?

«Небеса даровали тебе великий талант, и ты проявишь чудовищную неблагодарность, не посвятив всю жизнь его развитию. Где это можно сделать лучше, чем в центре мира? — сказал однажды учитель, когда Байчжу впервые поделился с ним сомнениями насчёт дворца. — Ступай, служи достойно и не позорь своего старого наставника перед народом…»

— Недостойный слуга почтёт за честь быть тем, кто более всего необходим Вашему Величеству, — без задней отвечает задетый за живое Байчжу, потому что благоразумие не является одной из его добродетелей. И лишь по одобрительному смеху императора понимает, что задуманная им дерзость может быть расценена как приглашение.

«…Вот только язык твой перед этим следовало бы укоротить».