— Анто-он, — Арсений кричит вместо приветствия, едва прикрыв за собой входную дверь.

Прислушивается. Ответа не следует.

— Антон!

Все еще тишина.

Арсений вздыхает и стягивает кроссовки. Зря он на прошедшую Пасху подарил Антону наушники — шутка была смешная, вытянутое лицо Антона, когда Арсений вручил ему празднично упакованную коробочку с елейным «Христос воскресе», в моменте определенно стоило потраченного полтинника, но теперь до него слишком часто бывает не докричаться.

Антон обнаруживается на диване в гостиной, и правда в наушниках, смотрит что-то на ноутбуке. На вошедшего Арсения внимания не обращает. На Арсения, с суровым выражением лица и скрещенными на груди руками облокотившегося о дверной проем, не обращает тоже, причем добрых минуты две. И только когда Арсений подходит и нависает над ноутбуком сверху, Антон поднимает взгляд, щелкает мышкой и стягивает наушники.

— Привет.

Глядит невозмутимо своими неадекватно-зелеными глазами. Арсений хмыкает.

— Привет. Что смотришь?

— «Друзей».

— Молодец. Ты белье развесил?

— Ты же проходил мимо ванной. Стиралку проверить не догадался?

Арсений закатывает глаза.

— У тебя лично хотел спросить.

— Возвращайся в ванную и спроси у стиралки. Я занят.

Он даже не дает Арсению времени возмутиться — тут же надевает наушники и щелкает мышкой, всем своим видом показывая, что продолжать диалог не намерен. Все-таки, план был так себе: делать из демона домохозяйку и надеяться на активное сотрудничество. Шагая обратно по коридору, Арсений думает, что, знал бы японский, черканул бы создателям «Темного дворецкого» жалобу за введение в заблуждение об услужливости компаньонов из Ада.

А также об их предпочитаемом стиле в одежде. Арсений представляет, как попытался бы натянуть на Антона смокинг или хотя бы приличный костюм, и воображается что-то вроде запихивания орущего и вырывающегося кота в кукольный свитер.

Только тут двухметровый мужик или трехметровый баран с когтями и тремя парами злющих глаз. Тикток бы вышел хороший, а вот рентген после — так себе.

Кстати, в стиралке белья не оказывается. Развесил ли его Антон до прихода Арсения или прямо сейчас какой-то своей темной магией перенес на сушилку мимо него, Арсений никогда не узнает.

А за чуть более, чем полгода сожительства с ручным демоном узнал о нем Арсений немало.

Во-первых, этот демон ручной очень условно, как кошка: куда больше тебя ей нравится твой дом, ты ей в целом нахуй не нужен, по крайней мере, так она будет себя вести. Антону куда больше Арсения нравятся ситкомы, футбол и видеоигры. Поручения он выполняет исправно, но как-то не от души; что, если подумать, логично: откуда бы эта душа у него взялась.

Во-вторых, ничего демонического Антон почти никогда не делает. Первое время он еще напоминал викторианского мальчика, которому пытаются объяснить, что такое космический спутник (Арсений реально чуть сам с ума не сошел, рассказывая Антону про интернет), но быстро освоился. Создание преисподней в нем выдают только искажения пространства и времени и все еще всплывающая иногда кровожадность. Как-то раз Арсений пожаловался, что ему нахамил бармен, и едва отговорил Антона от идеи воссоздать что-нибудь из едва просмотренного им «Ганнибала».

В-третьих, Антон та еще язва.

Арсений не уверен, насколько это его вина (ха-ха, питомцы похожи на своих хозяев), а насколько само собой разумеющееся, учитывая Антоново происхождение. А может быть, это своего рода равноценный обмен: за полезность в быту Антон берет нервами.

Но это не страшно, Арсений тоже не лыком деланный и не пальцем шит.

Вернувшись в гостиную, он плюхается рядом с Антоном на диван, закидывает ноги ему на колени и, потянувшись, бесцеремонно стаскивает наушники.

— Тошенька, радость моя, — тянет ехидно, — а что у нас на ужин?

Антон кривится от обращения. Довольный собой Арсений ставит ему стопу на бедро и ползет ей выше.

— Хочешь, зажарю дворника, который машину тебе поцарапал? — Антон пародирует его интонацию, а заодно хватает за лодыжку и силой укладывает ногу обратно.

Арсений недовольно фыркает, но попыток высвободиться не предпринимает.

— Ты все еще от «Ганнибала» не отошел?

— Нет, посмотрел «Молчание ягнят». Лучше, чем сериал, кстати.

— Ой, как многие с тобой не согласятся…

— Их проблемы. Если серьезно, копыта свои убери, и я разогрею вчерашнее.

«У кого тут еще копыта», — ворчит про себя Арсений, но послушно подтягивает ноги к груди.

``

Сначала Арсений хотел уволиться. То, как коллеги начали перед ним пресмыкаться, ощущалось неестественно и незаслуженно, а Арсений гордый; но потом он решил, что гордость — валюта, стремительно теряющая в объективной ценности, и передумал. Убедился в правильности своего решения, когда осознал, что, хоть услуги демонического домохозяина ему ничего не стоят (кроме вечности в адском пламени), потому что этому домохозяину не требуется ни есть, ни спать, деньги на него все равно уходят. Причем немало.

Во-первых, одежда. Антон в человеческой форме не сильно больше Арсения, но Арсений почти всегда носит в обтяг, так что Антону все жмет и коротко. Помимо разницы комплекций, в дьявольском отродье обнаружилась еще и любовь к уродливой обуви и бижутерии. Арсений думал, у его колец есть какой-то сакральный смысл, а оказалось, этот баран просто в душе сорока. Антон, конечно, может украсть, причем так, что никто не заметит, но ноет: «нет, хочу купленное». Как будто Арсений не демона, а шуга бэйби завел.

Во-вторых, в один день Арсений совершил чудовищную ошибку, показав Антону видеоигры. Мало того, что это чудище с Арсова ноутбука без спросу скупило пол библиотеки «Стима», так спустя месяц еще и потребовало приставку. Цитируя его самого: «за моральный ущерб».

В-третьих, наушники на Пасху, ноутбук на Рождество, смартфон на именины. То ли шутка, зашедшая слишком далеко, то ли Арсению просто нравится дарить Антону подарки, — он старается об этом не думать. Об Антоне вообще сложно думать и как о демоне, и как человеке; он никуда не вписывается: странный одновременно слишком и недостаточно.

— Пересолил, — Антон морщится, осуждающе хмурясь в свою тарелку.

Да, есть ему не обязательно, но это не значит, что он не будет, и это «в-четвертых».

— Да норм, — Арсений ободряюще улыбается, пережевывая салат, который и правда норм.

Антон ничего не отвечает, только качает головой. Арсений начинает жевать активнее.

Если не вдаваться в подробности, их действительно легко принять за обыкновенных соседей. И Арсений временами почти забывает о том, кого приютил, пока Антон не выдаст что-нибудь типа «давай принесем его в жертву» в ответ на рассказ Арсения о том, как какой-то мудак подрезал его на перекрестке.

В какой-то момент Арсений в шутку пообещал купить бутылку святой воды, залить ее в пульверизатор и брызгаться каждый раз, когда Антона заносит. Антон тогда очень возмущенно втянул воздух носом, растворился в пространстве и дулся еще неделю, топоча по вентиляции, скрипя дверцей шкафа и стучась в окно, пока Арсений пытался уснуть. Прощение Арсений вымаливал кровью — точнее, гематогенками, из которых очень старательно выложил пентаграмму; еще и слушал «Montero» Лил Наса и «Demons» Доджи Кэт на повторе. До шестисот шестидесяти шести минут этого марафона так и не дотянул — взвыл, что ничего ближе к сатанизму не знает, но ему очень стыдно.

Антон вернулся. Отказался от гематогенок, но старания, кажется, оценил.

Чего Арсений тогда не сказал, это что без Антона в квартире стало как-то неправильно. Не то что тихо, много шума он и не производил, просто неприятно было внезапно не ощущать чьего-то присутствия где-то за стенкой. Слова «одиноко» Арсений старательно избегает даже в собственной голове.

Но, правда, жить с демоном оказалось весело. Антон не только полезный, ему можно рассказать все что угодно, потому что он не осудит; с ним можно смотреть кино, а потом рассуждать, кого из персонажей как будут пытать в Аду; а еще он удивительно неуклюжий и, когда что-то роняет или на что-нибудь натыкается, то ругается своим этим страшным голосом на каком-то нечеловеческом языке. Арсений сначала пугался, потом привык, теперь ему смешно.

Еще иногда Антон возвращается в демоническую форму на пару дней, потому что поддержание человеческой требует сил; и смотреть, как огромный шестиглазый баран сосредоточенно пытается своими когтистыми руками с Арсову голову управиться с джойстиком — это вообще комедия.

Детали потустороннего мира Антон раскрывать отказывается. Говорит, что, если Арсений действительно хочет, он может пожелать о «запретном знании», но тогда, во-первых, сойдет с ума, во-вторых, их сделка будет считаться закрытой. Арсению любопытно, конечно — еще бы, он всю сознательную жизнь прожил атеистом, а тут такое, — но не настолько, чтобы отказываться от собственной вменяемости. Или Антоновых сырников. Антон рассказывает только, это что все религии мира правы процентов на пять, а единственного человека, почти идеально угадавшего, как все на самом деле устроено, зовут Даг Форсетт.

— На девяносто два процента, если быть точным. Он типа местная знаменитость, — Антон говорит это, пока гладит Арсению рабочие брюки.

— Монах какой-нибудь?

Арсений лежит на диване, перекинув ноги через подлокотник. Без брюк, соответственно.

— Не, — Антон оценивает получившуюся стрелку. — В семидесятых был обычный пацан. Как-то раз он нажрался грибов, его друг спросил, мол, че, думаешь, происходит после смерти, и этот как выдал ему монолог. Мы там все охуели.

Он поднимает взгляд от доски и, кажется, оценивает ноги Арсения. В Арсении желание их перекрестить борется с желанием выгнуться поэффектнее; он в итоге остается лежать на месте.

— И как у него дела сейчас?

— Да херово. Живет очень жалкую жизнь, изо всех сил пытаясь заслужить себе место в Раю, а еще не факт, что получится.

— Почему?

Вместо ответа Антон смотрит ему в глаза, выразительно выгнув бровь.

— Понял-понял. Запретное знание.

— Нет, если хочешь…

— Вторую штанину гладь.

Антон усмехается — он это давно не всерьез. Первые пару месяцев только при любой возможности пытался предложить Арсению променять свою душу на что-то масштабное, а потом то ли сдался, то ли проникся смертной жизнью и расхотел назад.

А может, проникся жизнью с Арсением.

Арсений неиронично считает, что у них взаимовыгодное партнерство. Немного переживал поначалу, что заставляет бездушное, но живое и разумное все-таки существо действовать против своей воли, но несчастным Антон не выглядел. А потом сам признался, что пятьсот лет безостановочно пытать грешников — это любой затрахается, даже самый лютый фанат; так что он в какой-то степени рад сменить обстановку.

И все же, есть в их сожительстве минусы. Один. Но большой и толстый.

Личная жизнь Арсения идет по пизде, а ему, пардон за каламбур, хотелось бы на хуй. Все и так было не очень, но теперь, когда у Арсения дома живет кто-то еще, водить туда кавалеров ему, ну. Неловко.

Когда Арсений Антону об этом сказал, тот вошел в положение и перекинулся в черного кота, чтобы Арсений мог устроить своему Валере — осветителю по профессии, друзья познакомили — романтический ужин. Только вот, сколько бы Антон ни сидел на коленках, ни игрался со шнурком на радость Валере и ни лизал яйца, развалившись прямо на кухонном столе, Арсений-то знал, что никакой это не кот.

Ничего у них с Валерой не вышло. Даже флиртовать под пристальным взглядом зеленых глаз было чересчур странно, куда там что-то серьезнее.

И из дома Антона не выставишь — такой вот демон попался, интровертивный. Буквально при любой возможности не идти на улицу он не идет, даже самостоятельно разобрался в приложениях по доставке, чтобы урезать вылазки в продуктовый до минимума. «Ну погуляй вечерок по Питеру, тут красиво», — пытался уговорить Арсений. «Нахуй ваш Питер, — ответил Антон. — Сыро и серо, унылее, чем в Аду».

А кататься каждый раз в чужие квартиры — во-первых, заебно, во-вторых, Арсений помнит, что случилось в последний раз.

— Как я выгляжу? — он пританцовывает в гостиную боком, пытаясь на ходу застегнуть ремень.

У него свидание, потому что он отказывается сдаваться.

— Как гифка с пляшущим тараканом, — со смешком отвечает Антон.

— Я не об этом. Лук. Аутфит. Образ. Как?

— Норм, — Антон незаинтересованно пожимает плечами, но опять останавливает взгляд на чужих ногах. Еще бы, джинсы сидят на Арсении как вторая кожа.

— Все ясно, толку от тебя никакого.

— Ну, хочешь наколдуем тебе что-нибудь эдакое? Крылья там, рога или хвост. Или все сразу. Глаз будет не оторвать. О! Хочешь еще парочку глаз?

— Ага, чтобы я, не доехав до бара, уехал в секретную лабораторию на опыты, — Арсений кривится и уходит, крикнув уже из коридора: — Я серьезно, только попробуй!

— А мне такое нравится! — Антон уже откровенно ржет.

Арсений бы и сам посмеялся — подумать только, из-за контракта с демоном у него теперь вынужденный целибат.

— Да ну классно ты выглядишь. Буду нужен, зови, — Антон говорит на прощание, выглядит будто бы даже раскаивающимся.

Насколько это серьезно, Арсений не знает, функцией доставки демона прямо к ноге ни разу не пользовался. Но, кстати, если и правда достаточно назвать его имя, чтобы Антон примчался на крыльях ветра, встает вопрос, почему он не отзывается, когда Арсений зовет его, находясь в той же квартире.

— Ни за что, — отрезает Арсений, прежде чем хлопнуть дверью квартиры.

Успевает заметить, как Антон отводит потяжелевший взгляд.

``

— Анто-он.

Дежавю.

В этот раз Арсений зовет его не у самой входной двери, а из своей спальни; потому что, как лег поперек кровати, так и осознал, что физически не способен двинуться.

— Анто-о-он!

— Да тут я, тут.

Арсений открывает глаза. Вернее, сначала с удивлением обнаруживает, что они закрыты, переваривает эту информацию пару секунд, а потом открывает. Антон действительно тут — стоит рядом, нависнув сверху с умиленно-сочувствующим выражением лица. Будто глядит на котенка, извалявшегося в сметане.

Арсений чувствует себя котенком, извалявшимся в говне.

— Не задалась свиданка?

Он отвечает тяжелым вздохом.

— Раздеться не хочешь?

На это — мычанием.

— Квадратный корень из двухсот пятидесяти шести?

— Иди в жопу.

— Это приказ?

Арсений воет, закрывая лицо руками.

Антон ни о чем больше не спрашивает, молча наклоняется, чтобы потянуть Арсения вверх за плечи и усадить на край. Делает это на удивление осторожно, — мелькает где-то в глубине плывущего сознания, но тут же растворяется в рассуждениях о том, как бы ему не сблевать.

Он не планировал возвращаться домой в таком состоянии. Он вообще сегодня возвращаться домой не планировал. Но очередной подсунутый знакомым знакомых мужик оказался настолько беспросветно тупым, что Арсений пил и пил, лишь бы, во-первых, не участвовать в диалоге, а во-вторых, не стукнуть его по башке.

— Я умру в одиночестве, — мрачно заключает Арсений, пока Антон пытается выпутать его из футболки.

Помогать ему в этом деле Арсений не собирается — нет сил даже руки поднять.

— Неправда. Я буду рядом до конца твоих дней.

— Еще хуже.

— А вот это обидно.

Футболка все-таки оказывается снята, и Арсению сразу становится холодно; так что о том, стоят ли уважения демонические чувства, он подумать не успевает.

Когда Антон оказывается не сверху, а прямо перед, встав на колени, Арсений не отсекает тоже.

— Я уже ничего не понимаю, — решает просто продолжить жаловаться. — Может, на мне проклятье?

— Нет на тебе проклятья, — Антон говорит убедительно, но выглядит — не особо, с трудом управляясь с Арсовым ремнем.

— Тогда в чем дело?

Антон поднимает на него уставший взгляд.

— Ты мне лучше скажи, чего ты на этом так помешался.

Арсений прикусывает губу.

Вопрос-то хороший. Человеком, которому обязательно нужен человек, Арсений никогда не был, жил вполне самодостаточно, иногда позволяя рядом с собой находиться кому-то еще, но никогда не пытаясь никого ни искать, ни удерживать. Что внезапно переключилось у него в голове, почему затопил такой страх одиночества, он и сам не знает. Может быть, запоздало догнало осознание, что не вечна молодость, где всегда найдется, с кем приятно провести время, не думая о последствиях и не вешая ярлыков. Может быть, с годами сквозь панцирь начала просачиваться сентиментальность, и ее, в отличие от седины, не закрасишь в салоне. Может быть, он просто устал все тащить в одиночку, захотелось ощутить, что такое это ваше «в горе и в радости», где можно, если не гору переложить на чужие плечи, то хотя бы уткнуться в это плечо лицом.

А может быть, осознание, что все это Арсению нужно, что ему всего этого хочется, свалилось из-за того, что кто-то постоянный в его жизни все-таки появился. Только не после свидания вслепую по чьей-то наводке и не с сайта знакомств, а из глубин преисподней.

Хочется сказать какую-то глупость. Типа, признаться Антону, что Арсению было без него одиноко, когда он пропал; или что у него глаза красивые и кудри классные; или что он смешной, вкусно готовит, а в процессе выглядит очаровательно сосредоточенным. А еще какую-нибудь глупость хочется сделать — например, наклониться и лбом уткнуться Антону в лоб.

Ничего из этого Арсений не успевает — его кладут обратно спиной на кровать, и приоритетной задачей моментально становится осознать себя в пошатывающемся пространстве. Все глупости оседают на языке вместе с привкусом десятка химозных коктейлей.

— Горе луковое, — ворчит Антон, задирая его ноги, чтобы стянуть с них джинсы.

Арсений не придумывает ничего остроумнее набора рандомных гласных.

Как его заканчивают раздевать, перекладывают и заматывают в одеяло, он не запоминает. Только когда темная фигура Антона уже собирается закрыть за собой дверь, стремительно вырубающийся Арсений окликает его из последних сил:

— Анто-он.

— Что еще? — звучит очень мягко.

— Шестнадцать.

— Что?

— Квадратный корень из двухсот пятидесяти шести.

``

После этого раза Арсений решает сдаться. Ну, не суждено ему умереть с кем-нибудь в один день; зато и правда несколько успокаивает мысль, что в потустороннюю жизнь они с Антоном отправятся вместе. А если Арсений попадет в нужный котел, то и там не расстанутся.

Он думает, что Антон похож на кошку еще и тем, что, хоть она в тебе не слишком заинтересована, к ней привыкаешь. Это, типа, прикольная деталь интерьера, которая большую часть времени существует сама по себе, иногда сшибает с полок все стеклянные предметы, которые ты не догадался убрать, а иногда позволяет себя погладить. Такой комочек хаоса в серой обыденности.

Когда сидишь за компьютером в офисе по восемь часов в день пять дней в неделю, одной мысли о том, что дома у тебя тусуется демон, хватает, чтобы немного развеселиться. И никакие Владимир-рычи уже настроения не испортят.

К тому же, Арсов демон в последнее время совсем подобрел. Стал почти плюшевый: заебывается со сложными блюдами, реже отвечает подколами, чаще — интересуется, как у Арсения прошел день.

А может, просто раньше Арсению надо было прекратить искать свое счастье на стороне и принять, что вот он, его истинный спутник жизни.

На закатном небе вспыхивают золотом росчерки перьевых облаков. Горизонт медленно рдеет, огонь перекидывается на воду, вся Нева горит жидким пламенем угасающего майского дня. Под легкую куртку лезет кусачий ветер, тяжелые, налитые дождем тучи притаились в засаде у Арсения за спиной, готовятся укрыть город сырой серостью; но пока — выжидают. Может, залюбовались, а может, тоже боятся сгореть.

Арсений не обращает на них внимания, ежится в куртке, но остается на месте, подставляя огню лицо. Вздох обжигает холодом. Людей туда-сюда снует куча, поэтому Арсений зовет полушепотом:

— Антон.

Замирает, выжидая, что произойдет.

Ничего не происходит.

Арсений хмурится, воровато оглядывается по сторонам и, когда никого не оказывается в радиусе хотя бы метров пяти, повторяет громче:

— Антон.

Опять ничего.

То есть, либо ему соврали, либо Антон козел. Вернее, баран.

— Антон! — Арсений уже почти кричит, чувствуя косые взгляды прохожих через одежду.

— Ась?

Он выдыхает неровно от нервов. Баран, все-таки.

— Сюда иди.

— Так я уже тут.

— Поближе.

Антон послушно становится рядом. Арсений поворачивается на него, смотрит: дутая черная куртка, кепка, ровный нос, щетина. Ну парень и парень. Ничего необычного, кроме, может быть, роста.

— Чего хотел-то? — с усмешкой, но без укора.

Арсений кивает на реку.

— Смотри.

— Зачем?

— Потому что красиво.

— Лужа как лужа, — Антон пожимает плечами, но не уходит.

Закат облизывает ему щеки. Арсений фыркает:

— Красиво горит.

— Ты будешь гореть красивее.

Вау, это что, демонический флирт?

— Меня реально отправят в Ад за то, что я случайно тебя призвал? Я же даже не приказывал тебе ничего плохого.

— Тебя отправят в Ад за скверный характер и беспорядочные сексуальные связи.

— Какие-то устаревшие там порядки.

— Ты даже не представляешь насколько.

Атмосфера между ними трепещущая. Все как-то слишком лично, Арсений ничего подобного не планировал, он планировал просто вытащить наконец этого хикку из дома. А на любую ситуацию, кажущуюся потенциально рискованной, у Арсения одна реакция: нести хуйню.

— А какой у тебя член в демонической форме?

— Что, прости?

Арсений прокашливается, стараясь сохранить спокойное лицо под Антоновым охуевшим взглядом.

— Ну, в смысле. У тебя же прям морда с рогами, но человеческий торс, но копыта. Вот я и пытаюсь понять, где одно с другим состыкуется.

Они долго и пристально смотрят друг другу в глаза. Где-то на фоне догорает Нева, а Арсений все не отводит взгляда, пока Антон не выдерживает и не смеется в голос, сгибаясь почти пополам.

— Сука, какой же ты ебанутый, — выдавливает сквозь хохот.

— Ты не ответил.

Выпрямившись и утерев слезы, Антон снова поворачивается к нему.

— Домой пошли, додик. Простынешь еще.

Дома никакой член ему не показывают: ни человеческий, ни бараний, ни демонический, — а сразу заталкивают греться под горячий душ. Ну пиздец теперь. А ведь Арсению действительно интересно.

В целом — все возвращается на круги своя (ага, по заветам Данте). Антон выполняет поручения, смотрит футбол или сериалы, играет, не отзывается, когда сидит в наушниках, хотя теперь Арсений знает наверняка, что его услышат из любой точки мира. Арсений все чаще к нему присоединяется. Они и раньше время от времени что-то смотрели вместе; но теперь из череды случаев это переквалифируется в традицию.

А еще Арсений начинает замечать за Антоном… всякое.

Во-первых, Антон следит, чтобы Арсений нормально питался. Арсений не давал ему четких инструкций, только озвучил табу на рыбу; и Антон мог бы не заебываться, каждый день скармливая ему макароны с сосисками, а Арсений бы даже не сразу заметил. В его понимании потребность человеческого организма в пище — тяжелое бремя. Но Антон закупает овощи, хорошее мясо, крупы, бобовые; варит супы и режет салаты, редко жарит в масле. Арсений думал, ему просто прикольно изучать мир человеческой кулинарии, а теперь прикидывает и осознает, что ему скармливают белки, жиры и углеводы в пропорциях, как будто просчитанных крайне дотошным диетологом. И оно при этом получается вкусно.

Во-вторых, Антон выебывается, но делает не только то, что Арсений просит словами, но и куда больше. Например, Арсений обнаруживает, что у него во всей квартире всегда начисто протерты все полки в шкафах, подоконники, ободки зеркал и даже постираны занавески. И если о том, что убираться время от времени стоит, Арсений напоминает, стирать занавески он Антона точно не заставлял. Как и поддерживать помещение в чистоте постоянно. Арсений, честно, если бы мог, жил бы в бочке, как Диоген, ему с мирским вообще тяжело, если оно не приносит удовольствия.

В-третьих, Антон делает его жизнь комфортнее. Не только в том плане, что берет на себя всю работу по дому, но и по мелочам, о которых Арсений, опять же, не просит. Покупает ему компьютерное кресло с удобной спинкой. Меняет старый промятый матрас на новый ортопедический. Наслушавшись нытья, как ноют ступни после кед, заставляет взять себе стельки. Еще и массаж делает — вот тогда Арсений вообще охуевает настолько, что даже не успевает поспорить, прежде чем его пятки уже сосредоточенно мнут.

Если подумать, его угрозы расправой каждому, кто на Арсения не так подышал, тоже в каком-то смысле забота. Возникают какие-то смутные и совершенно нереалистичные подозрения.

— Антон, — Арсений зовет тихонько, когда лежит на диване, опять закинув на него ноги, — а че у демонов по эмоциям?

Они смотрят «Люцифера», так что пути отхода у Арсения есть.

— В плане? Ну, имеются. Вот она, например, — Антон указывает на экран, где что-то вещает Богиня, — бесит меня, пиздец.

— Ну, с негативными ладно. А с позитивными что? Вот, Люцифер любит Хлою. Неканон?

— Тут неканона в других аспектах хватает. А это как раз нормально, — Антон замолкает ненадолго, будто размышляет, хочет ли развивать тему, и в итоге тянется за пультом, чтобы поставить на паузу. — Короче, любовь вообще хуевый пример, это же не всегда абсолютное благо. Но даже если бы, у демонов в базовых настройках не стоит, типа, запрет на все хорошее. Я вот сырники, вроде, неплохие пеку, так себе великое зло. Мы вашим, смертным, представлениям о морали в принципе не подчиняемся, это как минимум неудобно: их куча разных, часто друг другу противоречащих, они еще и меняются каждую сотку лет. Заманаешься.

— А каким подчиняетесь?

— Строго говоря, никаким. Нас не для этого создавали. По крайней мере, не на уровне, э, самого нашего существа. Норм объяснил?

— Вроде, — Арсений задумчиво хмурится. — Но ты же говорил, ну, про Рай и Ад, Бога и Дьявола, цитировал библию в нашу первую встречу. То есть, все это есть, значит, есть какие-то высшие представления о морали, по которым судят людей, хотя люди даже не в курсе, чему нам требуется соответствовать.

— Бля, ну, если бы существовал общедоступный четкий свод правил, что хорошо, что плохо, с гарантией результата, ему бы все следовали, но это же читерство. А всякую религиозную терминологию я использую, чтобы тебе было понятнее. Иначе ты ебнешься.

— И ты уйдешь.

— И я уйду.

— И никаких больше сырников.

Антон со смешком гладит Арсения по голени и бормочет наигранно недовольное «лишь бы пожрать». Остаток серии Арсений почти не следит за происходящим. Но и думать не получается — он полностью сосредотачивается на ощущении холодной ладони, лежащей на его ноге.

``

Долго думать о том, что там между ними и между строк такое образовалось и что Арсений по этому поводу чувствует, вообще не хочется: странно, стремно, неясно даже, с чего начать. Так что Арсений решает действовать. Импровизировать на ходу у него всегда получалось лучше многоступенчатого планирования.

Поэтому, когда в следующий раз вместо Антона-ровный-нос-щетина-пухлые-губы на кухне он видит Антона-баранью-морду, то не сомневается ни секунды.

— Можно рога потрогать?

Антон отворачивается от плиты, где на огне стоит кофеварка (и как только управился своими ручищами). Моргает всеми шестью глазами, наклоняет свою огромную голову — правда, огромную, раза в два больше Арсовой. Арсений живо представляет себе, какое лицо бы скорчила его человеческая ипостась, и не удерживается от улыбки.

— Нахуя?

— Хочется, — Арсений подходит ближе.

По этой морде ничего не понять. О том, что Антон после такого предложения не решил прикинуться каменным изваянием, сигнализируют только его вздувающиеся ноздри. Арсений уже решает, что ему откажут, когда Антон резко выпускает из носа пар и наклоняется со смешливым:

— Ну, трогай.

Дважды повторять не приходится: Арсений сразу же тянет руку вперед.

Рога наощупь… обычные. Арсений не так много их щупал за свою жизнь, но что-то такое и представлял — твердо, чуть-чуть шершаво. Но он не разочарован, потому что это было прикрытие; на самом деле уже много месяцев Арсения преследует навязчивое желание Антона погладить.

Поэтому он осторожно скользит к основанию, пока не чувствует под пальцами кудрявую шерсть. И вот она удивляет приятно: оказывается куда мягче, чем Арсений рассчитывал. Убедившись, что бодаться башка не собирается, Арсений кладет на нее и вторую ладонь. Одной зарывается в кудряшки за большим, тут же дернувшимся, гладким ухом, второй — лезет почесать Антона под подбородком. Замечает, как расслабленно прикрываются все глазищи и Антон льнет навстречу прикосновению.

Пятница, семь утра. Арсений самозабвенно чухает какую-то хтонь у себя на кухне. Не так он себе представлял свою жизнь.

Ему в какой-то момент даже кажется, что Антон мурчит — что его этим демоническим голосом звучит, как приближающееся землетрясение, — но подумать об этом Арсений не успевает: его вдруг подхватывают под бедрами и поднимают вверх. Не бьется головой о потолок Арсений только за счет того, что рефлекторно складывается у Антона в руках, вжавшись лицом ему в шею.

— Спина устала, — поясняет Антон и опять лезет головой под ладони, мол, перестал-то чего?

Арсений смотрит вниз через его плечо. Высоко. Но руки у Антона большие (а еще очень когтистые), и Арсения он, наверное, все-таки не уронит. На всякий случай Арсений потеснее обхватывает его ногами и, чтобы дополнительно задобрить, зарывается пальцами обратно в густую черную шерсть.

Старается не сосредотачиваться на том, как горячее, пахнущее гарью дыхание опаляет шею.

— Антон, — он зовет спустя несколько минут увлеченного чесания.

Антон не реагирует — откровенно тащится. Нет, ну какая лапа.

— Антон!

— М?

— Кофе.

— М-м, — он недовольно фыркает и с явным разочарованием опускает Арсения на пол.

В голове густится туман.

Весь последующий день на работе Арсений пытается проанализировать новые данные; и не те, что в компьютере, а те, которые «как, оказывается, классно, когда адское чудище держит тебя на ручках». А дома «адское чудище» снова напрашивается на почесушки — похоже, что-то пробудилось не только в Арсении. Сожалений у него ноль.

Более того, после возвращения к человеческой форме обнаружившаяся у Антона тактильность никуда не девается; и, трогая его кудри, которые теперь просто волосы, Арсений убеждается окончательно: что-то где-то как-то. Формулировка, может, не самая красноречивая, но важность осознания — огромной величины.

``

Антон тяжелый, горячий и пыхтящий; Арсению в кромешной темноте комнаты ничего не видно — только чужие глаза горят. Он зачем-то пытается вспомнить, какое химическое вещество горит ярко-зеленым. Фосфор, вроде бы.

Чужие руки стискивают бока, губы сухо вжимаются в шею, и больше Арсений не видит совсем ничего, даже глаз этих светофоров. Вот и думай теперь, во всем районе демонтировали фонари или Арсений ослеп от переизбытка эмоций, или это Антон спецэффектов нагнал. Он может. Наверное. Арсений все еще слабо себе представляет спектр предоставляемых им услуг.

Сейчас — чувствует, как царапают кожу короткие ногти — не больно, но ощутимо — и тихо шипит, сильнее запрокидывая голову. Язык лижет вспотевшие плечи; Арсений посмеивается про себя: баран дорвался до соленого лизунца. А потом чужое колено раздвигает ему ноги, и становится не до смеха.

Арсений не понимает, когда и как два пальца успевают обосноваться внутри, растягивая плавными, но уверенными движениями, а сам он оказывается уже на животе, постанывая в подушку. Вторая Антонова рука давит между лопаток; Антон уселся ему на икры, и ни податься навстречу постепенно ускоряющимся толчкам, ни уйти от них нет никакой возможности. Подушечки трут простату — Арсений сжимает простыни в кулаках, едва успевая дышать. Хочется опустить руку вниз, если не подрочить себе, то хотя бы сжать член в кулаке; но почему-то кажется, что такую самодеятельность не одобрят.

Снова провал — и вот Арсений уже упирается в матрас коленями, а руками — в стену; и внутрь медленно толкается член. С губ срывается полноценный стон, Антон обхватывает его рукой поперек груди и тянет прочь от опоры, облокотив о себя. Жарко целует за ухом, ускоряет движения — Арсений плавится, ощущая себя марионеткой: вертят им как хотят, безжалостно выжимая звуки, на которое он и не подозревал, что способен. Вот это что сейчас было? Скулеж? Позорище.

А Антону нравится — хвалит мурчащим шепотом, свободной рукой лезет вниз, под мошонку, давит на простату еще и снаружи. Пиздец. Арсений пытается найти, за что бы схватиться, в итоге хватается за Антоновы кудри, выгнувшись неудобной дугой. Укус обжигает загривок, пальцы нещадно мнут снизу, член вдалбливается сильно и мелко; Арсений — мелко дрожит. Сжимает собственное бедро, прикусывает губу, но ничем не получается перекрыть ощущение от оргазма, который все набухает внутри, да не может выплеснуться.

Все-таки тянется к своему члену, но руку тут же перехватывают и кладут назад. На этот короткий момент стимуляция под мошонкой пропадает, но пальцы второй Аноновой руки мстительно сжимают сосок. Арсений обиженно хнычет.

— Имя, Арс, — подсказывают раскатисто. — Просто назови имя, и будет можно.

Арсений зажмуривается, мотает головой. Сам не знает, чего так сопротивляется, как-то не вовремя проснулась его несговорчивость.

— Как хочешь.

Всего сразу становится больше — хотя казалось, что больше некуда. Захват — сильнее, трение — настойчивее, а к нему добавляются еще и короткие царапающие ощущения рядом, как от тупых ножей. И просто «больше» — внутри. Арсения распирает, глаза закатываются, в немом крике открывается рот. По ощущениям, в него там въезжает палица; но боли нет, только жар, слепящий и кружащий голову. Рука в Антоновых кудрях бессильно разжимается, Арсений скользит ей, пытается заново найти опору и натыкается — на твердый, шершавый завитой рог.

Только тогда осознает: он не чувствует под собой простынь, — положение опять сменилось, и Антон держит его под коленями на весу, будто Арсений игрушечный. Антон, который баран. В бедра впиваются когти, в шею сзади вжимается морда, а внутрь размашисто толкается — ну, по всей видимости, демонический член. Че, интересно было, какой он там? Получай сразу теорию с практикой.

Арсений воет, заводит назад обе руки, хватается за рога. Горячо и много, и слишком, и сразу, и никуда не деться — контроля над ситуацией никакого. Кажется, текут слезы, кажется, он сорвал голос, кажется, он в огне. Его трясет и выкручивает сплошной непрекращающейся судорогой.

— Имя, — грохочет со всех сторон.

Арсений упрямо кусает себя за язык.

— Имя.

Мотает головой из последних сил.

— Имя!

Член входит полностью. Наверное. Должен. Господи, пусть это будет все, дальше некуда, честное слово, в Арсения не полезет, в него и это не должно было влезть.

Он хрипит беспомощно, окончательно теряя себя в пространстве, и все ускользает из головы вплоть до воспоминаний, кто он и что; остается только одно потерявшее смысл, но успокаивающе знакомое слово на языке. Арсений хватается за него, как утопающий, выстанывает надрывное, жалостливое:

— Ан… тон…

— Звал?

Он распахивает глаза.

Простыни мокрые насквозь, сердце стучится как бешеное, перед глазами сгорают сверхновые. А у кровати, склонившись, стоит Антон.

Зеленые глаза горят в темноте.

Суть произошедшего доходит до Арсения не сразу, а когда доходит, накрывает лавиной из ужаса и стыда.

— Нет, — он выпаливает, тут же юркнув с головой под одеяло. — Не звал. Я сплю. Зачем ты мне сдался, когда я сплю?

Щеки начинают гореть, в голове бьется паника.

— Все… в порядке?

Арсений чувствует прикосновение к плечу сквозь одеяло и сворачивается в клубок.

— В полном! — звучит не очень-то убедительно. — Спокойной ночи.

— Ага, — Антон усмехается, находит рукой Арсову голову. — Спокойной.

Слышится звук закрывающейся двери, но Арсений все еще не вылазит. Дыхание так и не успокаивается, вспышками мелькают перед глазами сцены из сна, заставляя краснеть и пыхтеть только пуще, по пижамным штанам подозрительно расплывается липкая влажность. А еще подозрительно живо ощущаются следы рук, когтей и зубов.

Ну пиздец теперь.