Рассудив, что сон не принесет облегчения, Сервал всю ночь разбирается в защитном устройстве, оставленном Гепардом, а после переключается на отложенную до лучших времен работу. Дело не спорится, инструменты валятся из рук, а в висках гудит, будто это ее ударили по голове ключом. Но Сервал представляет, что может ей присниться этой ночью и просто не хочет давать волю воображению. Конечно, бегать от видений вечно едва ли удастся. Весь ее план состоит в том, чтобы хотя бы в ближайшее время измотать себя до той степени, когда разуму будет уже не до призраков прошлого.

Рассвет застает ее за возней с очередным обогревателем. Старая привычка тянет Сервал к окну, хотя, понятное дело, взявшая на себя обязанности Хранительницы, Броня уже не станет сама командовать Стражами у парадного входа. В привычном городском пейзаже что-то смущает и кажется кричаще пустым. Сервал не сразу понимает – у спуска к подземным путям больше не стоит бдительный караул, тяжелое железное заграждение оттащили в сторону и небрежно бросили.

В это почти невозможно поверить. Сервал выходит на улицу, забыв накинуть куртку на плечи и запереть двери мастерской. Она идет сквозь загустевший воздух, будто не желающий пускать ее вперед и боится вдохнуть, боится отвести взгляд и понять, что ей все привиделось, показалось. Под ногами хрустит утренняя наледь, рассвет красит серебристые крыши нежно-розовым, обещающая ясную погоду.

Сервал спускается по ступеням. Никто не останавливает ее, никто даже не смотрит вслед. Одинокие шаги отдаются в сводах гулким эхо, но не заглушают тяжелого боя пульса в ушах и размеренного гудения электрических ламп.

Вот перрон. Объявления с предупреждением не перелезать через заграждения на пути и следить за своим багажом. Чьи-то чемоданы, брошенные в спешке в беспорядке. Железные мостики к другой платформе. Просторный зал с арочным сводом, пропахший пылью и машинным маслом.

Сервал бывала здесь так редко, что уже едва ли может с уверенностью сказать, что здесь поменялось, а что осталось неизменным. Девушке ее происхождения, а после – архитектору не было нужды спускаться в Подземье очень часто.

Она садится на одну из железных скамеек и ежится – обогреватели здесь включили впервые за много лет, а из тоннеля течет пронизывающий и сырой воздух. Сервал смотрит на расписание, согласно которому поезд должен прибыть на остановку через пятнадцать минут, и усмехается самой себе. Спустя столько лет бессмысленно ждать, что в одночасье все станет как прежде. Сколько в действительности понадобится времени, чтобы привести в порядок станции и тоннели? Это работа куда более сложная, чем просто оттащить в сторону ограждения.

Сегодня вряд ли придет поезд. Сегодня вряд ли что-то произойдет. Сервал повторяет это про себя снова и снова, но не может двинуться с места. «Но вдруг». Слабая и бессмысленная надежда. Наверное, что-то похожее чувствуют люди, уходящие навстречу своей смерти, увидев лишь смутно знакомый силуэт во Фрагментуме. Наверное, с этого и начинается безумие. С того, что доводы разума еще звучат, но больше не имеют никакой силы.

Она могла бы вернуться домой и одеться теплее. Согреть себе молока, спокойно позавтракать. И после даже вернуться. Но вместо этого Сервал смотрит в одну точку на противоположной стене и не двигается с места. Она ждет. Отчаянно, изо всех сил, будто это ожидание способно приблизить прибытие поезда. Так проходит… какое-то время. Сервал не смотрит на часы, не желая обнаружить, что его прошло возмутительно мало, и признать, что ей просто не хватит упорства просидеть вот так дольше.

Она старается дышать глубоко и размеренно и растирает окоченевшие пальцы рук. И не сразу понимает, что усиливающийся вой и поднявшийся ветер из тоннеля – больше не игра усталого воображения. Поезд начинает тормозить с неприятным лязгом и скрежетом тормозных колодок, от металлического каната над вагоном на миг брызгают искры. Сервал пытается вспомнить, всегда ли этот звук был таким до боли в ушах неприятным. Она поднимается и идет вдоль вагонов все быстрее от хвоста к локомотиву в надежде увидеть хоть одного пассажира, вглядывается в пыльные окна – пустые. Все пустые.

Двери первого вагона шумно раскрываются, и оттуда на перрон вываливается крикливая гурьба детей. Одни с визгом разбегаются в рассыпную, не прерывая какой-то своей игры, другие виснут на руках сопровождающей их женщины и что-то настойчиво выспрашивают у нее. Та выходит последней и громко командует в попытке призвать детей к порядку, но они не слушают ее.

Сервал рассматривает ее осунувшееся бледное лицо с глубокими тенями, и седые – как дымный порох, смешанный с солью – волосы. Застиранный халат, давно пожелтевший от времени и покрасневшие руки. Сквозь все это Сервал видит черты как будто отдаленно знакомые, но не может вспомнить – откуда. Женщина не смотрит на Сервал, она слишком устала, чтобы замечать кого-то кроме своих шумных подопечных.

Дети собираются в кучу, вдоволь накричавшись и набегавшись, и с разрешения снова бросаются сломя голову – по лестнице к выходу. Они скачут, соревнуясь, кто сможет перешагнуть больше ступенек за раз, и не замолкают ни на секунду до тех пор, пока, поднявшись, не замирают будто оглушенные, смешно запрокинув головы и уставившись строго вверх.

Только тогда Сервал понимает, что эти дети впервые в жизни видят небо. Забавно, еще ночью она думала, что может считать себя героиней, ведь помогла добраться до Стелларона тем, кто смог его уничтожить.

Но утро имеет свойство развеивать иллюзии, особенно иллюзии на свой собственный счет. Поднимаясь чуть позади первых за многие годы гостей, Сервал думает, что она опоздала – безнадежно и непростительно. И от осознания, что поделать с этим ничего было нельзя, становится только хуже. Ее протест ничего не стоил, ее провальные попытки ни к чему не привели. Все это – зола по сравнению с годами, украденными у тех людей внизу. По сравнению с целыми разрушенными жизнями. Пока одни томились взаперти под угрозой смертельной опасности, другие просто ждали. Она ждала.

Позже в мастерскую заглядывает Март 7 и долго объясняет что-то про межзвездную спутниковую связь. Она вкладывает ей в руки странное устройство, скорее напоминающее зеркальце, чем привычный белобожский телефон с витым проводом и диском набора, и показывает, как им пользоваться. Она воодушевленно говорит, что теперь они останутся на связи, сколько бы миров их ни разделяло. 

– Вы улетаете?

Сервал, разумеется, не ждала, что чужаки поселятся тут навечно. Едва ли после всего произошедшего они захотят задержаться в таком недружелюбном месте. Но почему-то в груди все равно появляется щемящее чувство сожаления.

– Само собой, – улыбается Март, – Стелларон больше не нарушает ткань пространства, и мы можем отбыть дальше. В этом и есть смысл Освоения. Мы всегда в пути.

– Скоро? – спрашивает Сервал, может быть слишком встревоженно. Наверное, именно в этот момент ей приходит в голову шальная и необдуманная мысль…

– Еще несколько дней, думаю, у нас есть. Господин Янг хотел бы поговорить с Хранительницей и нас пригласили на инаугурацию, и…

Март перечисляет все дела, даже самые мелкие, которые успела запланировать перед отлетом. Кажется, столкновение в Запретной зоне ничуть не испортило ее впечатлений о городе.

Сервал пишет Стелле с просьбой о встрече, просто выбрав из троих чужаков наугад ту, кто выглядит старше и рассудительнее. Март заранее услужливо вбила контакты: свои, Стеллы и Дань Хэна. А так же Гепарда, Рыси и… Хранительницы Брони. Значит, им тоже подарили похожие устройства.

Речь Брони только утверждает Сервал в мысли, что она не выдержит больше и дня в этом городе. Складная история, в которую было легко поверить кому угодно, но не ей. После стольких лет изоляции, Блокады и бессмысленных сражений в снегах, они не заслужили даже правды. Теперь Коколия, как бы она ни погибла на самом деле, навсегда запомнится тем, что спасла город. Останется в веках героиней и великодушной правительницей. И, наверняка, даже Блокаде вскоре найдут убедительные оправдания, только бы не вносить смуту в общественные обсуждения. Стремление толпы поверить в то, что звучит приятно и правильно, победить почти невозможно.

Сервал ждет Стеллу в отеле «Гёте». Сердце заходится от одной мысли, что она действительно делает это. Все с самого начала идет не по плану – свободных столиков в лобби не оказывается, а шутки выходят неуместными. Стелла удивительно проницательно предлагает просто сказать, в чем дело.

– Вы берете новых пассажиров?

– Почему ты спрашиваешь? – невинно интересуется Стелла, будто правда не понимает, к чему этот вопрос. Впрочем, возможно это лишь вежливый способ отказать. Но пока Сервал не слышит окончательное нет, еще можно попытать удачу.

– Ну… ведь… все закончилось. Проблема со Стеллароном решена, а Коколия… – начинает оправдываться Сервал, но на последнем слове теряет мысль, – Ай, ладно, забудь. Я ничего тебе не говорила.

Но Стелла ждет, внимательно заглядывая в глаза, и не думает ничего забывать.

– Видишь ли, мне совершенно нечего делать. Разве что ковыряться с оборудованием в мастерской, репетировать… – Сервал тяжко вздыхает, поняв, как жалко и ограниченно она, пожалуй, выглядит. – Здесь неплохая атмосфера для концертов, но людей, приходящих послушать, по пальцам можно пересчитать.

Последнее, конечно, приуменьшение. Впрочем, слушателей со временем действительно становится меньше. Едва ли нашелся бы творец, способный сочинять новые и новые песни на каждое выступление, а старые – надоедают, как бы ни были хороши. Слава, в любом случае не то, ради чего Сервал выступала все это время, но откровенно говоря, нельзя отрицать, что пик ее популярности давно прошел. Ее слушатели устали от нее не меньше, чем она – от своей тесной клетки.

– К тому же я ученый. Как я могу упустить шанс исследовать новые миры, когда он у меня под носом? Любому надоест много лет жить в маленьком Белобоге, понимаешь? – последнее, пожалуй, честнее всего. Много лет Сервал жила с чувством, что ее лишили выбора, и вдруг… Может быть, она станет по-настоящему свободна, когда покинет эту планету. Может быть, ей даже удастся избавиться от чувства вины.

Вопреки ожиданиям Стелла не отказывает. И вопрос только показался строгим, а взгляд экзаменующим, в действительности Стелла всего лишь растерялась. Она достает свой телефон межзвездной связи и просит несколько минут. Сервал извиняется с нервным смешком и уходит в мастерскую. Честно говоря, ей просто страшно ловить перемены в чужом лице и наблюдать, как решается ее судьба.

У входа в «Незимье» ее ждет брат, и это вызывает… раздражение. Возможно, она слишком увлеклась мечтами о новой жизни, но жизнь нынешняя и не думает отступать. Гепард мужественно приносит дурную весть, вернее – приглашение Верховной Хранительницы. Естественно, такого рода приглашения сродни приказу, отказаться приходить нельзя. Но Сервал упрямится для порядка, просто потому что ей не хочется снова появляться в Форте. Еще хуже то, что Сервал догадывается, о чем пойдет разговор. В ряды Архитекторов она возвращаться не хочет. Не после того, как она с позором вылетела лишь за желание узнать правду, которую, судя по речи Брони, не жалуют и теперь.

Стелла входит в мастерскую в разгар вялотекущей стычки, но ни словом не выдает содержание их прежнего разговора. Ненужная осторожность, ведь брат был первым, с кем она поделилась своей мыслью о побеге. И все же такая аккуратность – приятная мелочь. В любом случае, устраивать сцену при посторонних уже не с руки.

И Сервал ничего не остается, как согласиться отправиться в Форт немедленно. Чем быстрее она начнет, тем быстрее отделается и сможет, наконец, услышать ответ на вопрос, который волнует ее теперь куда сильнее. Она думает, поднимаясь по ступеням парадного входа, что стоило остаться в отеле. Но что сделано – то сделано. В конечном счете, не каждый день представляется возможность поговорить с Верховной Хранительницей. Может быть, они и вовсе видятся в последний раз.

Перед тем, как войти в кабинет Хранительницы, Сервал глубоко вдыхает – чтобы унять дрожь в руках, и успокоить разум. Там, внутри, уже не Коколия. Там юная, растерянная девочка, которая не заслуживает ни гнева, ни ненависти. Которой пока не стоит бояться. Но понять что-то разумом -не значит взять чувства под контроль. И расправляя плечи, Сервал сжимается внутренне, будто готовится ступить под ледяной дождь.

Броня выглядит подавленной. Сервал хотела бы высказать что-то о лжи в речи Брони на инаугурации, напомнить о заключенных «противниках Сохранения», но понимает, что сейчас не лучшее время для претензий и споров. Весь ее боевой настрой куда-то улетучивается. Хотя она все еще не намерена давать обещаний, которые не сможет исполнить. И вопреки ожиданиям, Броня легко принимает отказ вернуться к службе народу Белобога. Сервал сама не понимает, как разговор перетекает во взаимные извинения, а после – неловкое молчание. Имя Коколии, даже не произнесенное вслух, все равно ранит их обеих.

Броня решается озвучить еще одну просьбу – забрать электрогитару, найденную в покоях Хранительницы. Она осторожно говорит, что гитара, «возможно, как-то связана с Сервал», не решаясь напрямую утверждать, что точно знает хозяйку. Но Сервал думает, бессмысленно отрицать что-то настолько очевидное, хотя и не может скрыть удивления. Неужели Коколия не выбросила весь ее хлам на свалку после такого болезненного разрыва? Не надеялась же она, что когда-нибудь они помирятся?

 В прошлый раз по недоразумению Сервал получила лишь футляр. Теперь она уходила, держа в руках сам инструмент. Их некогда общее сокровище, теперь ставшее ее единоличной ношей.

Эта гитара, плохо сконструированная, непослушная и временами бьющая током чувствительные пальцы была драгоценной лишь потому, что они делали ее вместе. Теперь она оказалась никому ненужной. Броне – потому, видимо, что является свидетельством истории, которую в Форт хотел бы вымарать и забыть, Сервал – потому что напоминает о том, с чем ей и так тяжело расстаться, пусть она и стремится, Коколии… больше ничего не понадобится.

Сервал слышит доносящийся с площади наигрыш и узнает одну из своих старых песен. Это заставляет ее остановиться на несколько мгновений, вслушаться, и подумать, что все же оставила что-то этому городу. Безделицу, и все же… когда она начинала, даже не думала, что ее музыка может хоть кому-то понравиться.

Сервал предлагает помочь собрать ей вещи. Гепард огрызается. Он злится, понимая, как скоро им придется расстаться. Как бы он ни отрицал, что волнуется, и что будет скучать. Отъезд кажется таким неминуемым теперь. Стелла бесцельно блуждает по мастерской, раз за разом возвращаясь к гитаре. Рассказывать их с Коколией историю совершенно новому человеку, который ничего не знал, не слышал и краем уха так… странно. И история вдруг становится правильной и гладкой, потому что впервые Сервал сама решает, что сказать, а что – обойти молчанием. В этой истории вдруг становится так мало мучительной боли, чужого сочувствия и жалости, что находится место признанию.

– Я всегда ждала, когда она вернет мне гитару… Я думала, в этот день мы смогли бы разрешить все недоразумения… – Сервал замолкает. Это было так глупо – ждать. Время, выброшенное без всякой пользы: – Возможно, я была слишком наивна. И, наверное, она просто позабыла… вычеркнула меня из своих мыслей и стерла все воспоминания, связанные со мной.

– Но ты не сделала ничего плохого, – робко отзывается Стелла. Хотя откуда ей знать?

– Да, но от этого… еще хуже.

«Я ничего не сделала», – жестоко поправляет себя в мыслях Сервал.

Вещи собраны. Сервал окидывает взглядом мастерскую и понимает, что это место почти не изменилось. Возможно, так и должно быть: ее отсутствие останется незамеченным, будто у Сервал никогда не было дома в этих стенах, будто она всегда была чужой. Но все же невольно в голове звучит вопрос: неужели она так мало хочет забрать с собой или… просто жила среди кучи ненужного хлама?

От волнения невозможно усидеть на месте, невозможно успокоиться и перестать перебирать в голове, все ли важное сложено в чемоданы. Прямо как когда она покидала общежитие офицерской школы. Как и тогда она чувствует пугающую близость совершенно другой жизни.

Гепард, перед тем как оставить ее, предлагает спуститься с ним и другими стражами в Подземье на следующий день – просто посмотреть, что стало с нижним городом. Сервал соглашается, не особенно понимая, зачем ей это. Она подтрунивает над братом, спрашивая, не хочет ли он так провести побольше времени с ней. Гепард неубедительно оправдывается. Можно подумать, что Сервал единственный во всем городе инженер, и помощи просить больше не у кого. Но он всегда говорит что-то в таком духе, когда просит зайти к Данну или помочь ему.

На следующее утро Сервал решается посетить дом Ландау, чего не делала уже много лет. Раньше она писала коротко о своих делах матери. Хочешь или нет – мать все равно не вычеркнешь из жизни, да и она, конечно, не перестанет волноваться, будь дитя каким угодно разочарованием. Сервал никогда не получала письменного ответа. Лишь иногда Гепард передавал что-то на словах.

Она хотела бы отделаться письмом и в этот раз, но поняла, что не сможет уложить на бумагу всю ту бурю чувств, что хотела бы донести. В конечном счете, разве личный визит не является самым искренним доказательством того, что она все еще любит родителей? Что она вовсе не хочет жечь мосты, просто… возможно, нашла свой путь.

Переступая порог дома, Сервал надеется, что что-то изменилось. Она повзрослела. Доказала, что может жить самостоятельно, без протекций и чужой опеки.

Она решает начать разговор честно: этот визит – прощальный. Герои Белобога, чужаки, прилетевшие от далеких звезд, готовы взять ее с собой. Мать бледнеет, отец слушает, поджав губы. А после на нее сыпется шквал упреков. Как и много лет назад, она оказывается безответственной и неблагодарной только потому, что смеет выбирать, как ей жить, не оглядываясь на других. Сервал чувствует, что не может сдержаться, и обвинения становятся взаимными.

Выходя из дома, Сервал хлопает дверью, и думает, что лучше бы передала письмо. Или и вовсе ничего – какая разница, если родители давным-давно от нее отказались? Не то чтобы она много ожидала от этой встречи, но, по крайней мере, можно было не устраивать скандал.

Из-за того, что сцена затянулась, она опаздывает на встречу с братом и Стеллой, и выслушивает колкости еще и за это. День обещает оказаться куда хуже, чем Сервал могла ожидать. Впрочем – его надо все лишь пережить и забыть как неприятный сон.

Вагон выныривает из тьмы тоннеля. Некогда сияющий иллюминацией Камнеград, теперь тускло освещен редкими огнями. Сервал и раньше казалось, что в подземном городе тесно и темно, и никакие лампы не способны исправить этого, теперь же света не хватает даже на то, чтобы осветить своды пещер: полог бесконечной ночи лежит прямо по уровню крыш.

Их встречают недружелюбные взгляды. Люди здесь одеты совсем иначе. Намного хуже, чем в Надмирье, если быть честной.

Но с ними Стелла, ее уже знают в Камнеграде и считают героиней, спасительницей. А потому местные держатся на почтительном расстоянии, позволяя спокойно следовать через лабиринт узких улочек, тонущих в полумраке. Но даже полумрак не может скрыть разрухи и нищеты.

Их встречает человек с красной повязкой на руке. Сервал понимает, что это признак принадлежности Дикому Огню, и вспоминает, что уже видела такую повязку: на руке той девчонки, Зеле, и на руке женщины на перроне – тоже.

Мужчина немолод и совершенно сед, но просит называть себя без церемоний – просто Олегом. В его осанке и манере говорить чувствуется выправка Стража, и Сервал гадает, является ли он одним из разжалованных офицеров, не подчинившихся приказу о Блокаде.

Наверное, поэтому она ожидает, что штаб Дикого Огня будет напоминать командные пункты Среброгривых Стражей, но последовав за Олегом, они попадают в клинику, устроенную по принципу полевого госпиталя. Койки у стены близко друг к другу, чтобы вместить как можно больше пациентов. Часть их свободна, часть – занята надсадно кашляющими людьми.

В стороне стоит несколько столов, один уставлен склянками, другой покрыт кипами бумаг. К ним подходит женщина в белом халате и с сединой в волосах. На этот раз ее руки скрыты плотными резиновыми перчатками, а сама она выглядит куда более уверенной. Наташа – так ее представляют. Ее взгляд, внимательный, но теплый, будто напоенный светом свечи, скользит по гостям, и она говорит, прежде чем Сервал успевает представиться:

– Так она твоя сестра… В семье Ландау много талантливых молодых людей.

Странно, но это замечание не звучит как издевка. Сервал гадает, какова ее роль в этой встрече и почему бригадиру Дикого Огня понадобилось ее присутствие. Брат предлагает помощь Среброгривых Стражей – в самых обтекаемых формулировках пытаясь объяснить, что Хранительница не собирается вторгаться и брать власть силой, но этот жест доброй воли – первые шаги к объединению с Подземьем. И разговор, пожалуй, продолжился бы в таком ключе, если бы не точный, как разрез скальпеля, вскрывающий нарыв, вопрос:

– Поскольку это предложение сделано теми, кто бросил нас на произвол судьбы более десяти лет назад… как вы отреагируете, если ответ Дикого Огня будет отрицательным? Попробуете применить силу? – голос Наташи остается таким же ровным, а с лица не сходит улыбка. И все же, по тону становится ясно – выкрутиться не получится. Время раскрывать карты.

Сервал, искоса поглядывая на брата, думает о том, кто эта женщина и почему она позволяет себе вести себя так, будто Стражи пришли просить ее об одолжении. Помедлив, Гепард начинает говорить, и по формулировкам Сервал понимает – эту речь готовили не Архитекторы. Естественно общий смысл должен был быть согласован с Хранительницей заранее, и Броня проявила невероятную гибкость, решив оставить автономию Подземью – вероятно понимая, что всякое доверие к Архитекторам здесь давно утеряно. Однако в устах Гепарда это звучит как искренний жест доброй воли, а не вынужденная уступка.

Сервал удивленно хмыкает. В стычках с ней брат никогда не являл талантов к дипломатии. Но, похоже, все меняется. И видимо, она здесь за этим – увидеть, как вырос ее маленький братишка, как он решает взрослые вопросы и справляется без ее помощи.

Наташа кивает:

– Это ответ, который я могу принять, – и будто спохватившись, чуть погодя спрашивает, – Олег, что ты думаешь?

Обсуждения прерывают крики – монстры Фрагментума приближаются к городу. Олег с Гепардом бросаются к выходу почти одновременно. Сервал и Стелла – следом.

Пока бригадир Дикого Огня пытается выяснить у напуганных до полусмерти работяг, где именно находятся монстры, Сервал размышляет о том, что такая система совершенно не годится – надеяться на то, что при каждом нападении найдутся сбежавшие или хотя бы выжившие – все равно, что вверить себя в руки Разрушению. Необходима система сигнализации и оповещения о тревоге, подобно той, что есть в Запретной зоне.

Однако не смотря на явный недостаток технологических средств, Дикий Огонь организует эвакуацию людей их шахты так быстро, как это только возможно.

Гепард рвется вперед, за оцепление, словно совершенно позабыл, что находится не на передовой в Снежных полях. Может быть, он просто хочет показать, что Стражи – не трусы и не слабаки, на них и правда можно рассчитывать.

Благодаря этому они поспевают как раз вовремя: монстр Фрагментума уже нацелился на заблудившихся детей. Внутри у Сервал все холодеет, когда она видит девочку, загородившую собой оторопевшего мальчишку и занесенную когтистую кристаллическую лапу…

Удар обрушивается на чудовище за мгновение до того, как происходит непоправимое. Дети, позабыв сами себя замирают до тех пор, пока Гепард не окрикивает их строго и не командует убираться к мосту, под защиту Дикого Огня.

Бой выходит тяжелым, даже с численным преимуществом. Гепард отмечает, что монстры Фрагментума здесь, под землей, куда более свирепы. В Снежных Полях эти существа избегают стычек вне территорий, охваченных Фрагментумом.

– Эта девочка… такая храбрая. Прямо как ты в детстве, – говорит Гепард, оглядываясь назад, туда, где скрылись спасенные дети.

Сервал только поджимает губы. Можно ли сравнивать? Ей никогда не приходилось противостоять чудовищам, только авторитетам. Да, случалось, она спорила с отцом, с архитекторами, с Коколией, да, говорила тогда, когда другие замолкали. Но никогда не подвергалась реальной опасности. В последние дни Сервал слишком отчетливо чувствует, что в ее поступках никогда не было смелости.

Поэтому когда Гепард упоминает отца, слова отзываются тянущей болью. Она злилась на родителей, особенно последние десять лет. Не могла простить им того, что они поддержали приказ о Блокаде. Но только потому, что чувствовала собственное бессилие. Даже сейчас сквозь пелену отстраненности, в которой она прячется от чувства вины, порой прорывается бешенство. Нельзя сказать - от того ли, что Сервал считает отца или кого-то еще неправым или от того, что не может с уверенностью сказать, как надо было поступить. Может быть, и не было никакого верного решения. Но другим достало смелости принять хоть какое-то.

Гепард слишком хорошо видит ее смятение. Он знает куда бить, у них, по правде, слишком много общих больных мест, потому и завел этот разговор именно о семье, потому говорит:

– Я хочу быть уверен, что ты покинула планету, потому что все продумала, а не потому, что от чего-то бежишь.

Его голос звучит непривычно строго.

– Я решила… – начинает Сервал, но слова застревают в горле. Она на самом деле еще не знает, что именно решила. Но разве действовать по наитию – плохой выбор? Когда она решила провести толпу детей через Запретную зону, ее намерение тоже едва ли было облечено в какую-то внятную мысль. И все же – именно это их спасло.

Интуиция лишь способ получить ответ, минуя страницы решения. Но это не значит, что где-то в глубине души не был произведен скрупулезный подсчет.

– Извини, я говорю как отец, – отмахивается Гепард смущенно. Ему неловко вести разговор на равных, в этом есть и вина Сервал. Не она ли при любых его прошлых попытках говорить серьезно ставила его на место, напоминая, кто здесь старше?

– Не переживай. Я понимаю, что ты пытаешься сказать, правда понимаю. Просто… мне нужно немного времени.

Ей голос затухает, как искра упавшая в снег. А следующий судорожный вздох вылетает с облачком белого пара. Температура в замкнутом подземном пространстве стремительно падает. Новая волна монстров уже на подходе, время для задушевного разговора вышло. А им необходимо найти всех, кто не успел эвакуироваться и прикрыть их отступление по пока безопасному пути.

Некоторые взрослые мечутся в попытках найти двоих потерявшихся детей. В запутанных лабиринтах плохо освещенных переулков меж беспорядочно настроенными бараками легко разминуться. К счастью, эти люди соглашаются отступить прежде, чем появляется она…

Парящая по воздуху и источающая всепроникающий холод женская фигура. Ее облачение отдаленно напоминает форму архитекторов, вот только детали из разных времен, совершенно несовместные друг с другом причудливо переплетаются в ее облике, а лицо, имеющее лишь приблизительные человеческие черты, становится тем более размытым и неясным, чем дольше пытаться вглядываться в него.

– Я видел их несколько раз на передовой… – холодно говорит Гепард. Его руки непроизвольно сжимаются в кулаки, вся его поза говорит о том, что он напряженно думает, что делать… неужели силы настолько неравны?

Женщина замечает их, и замирает над землей. Все вокруг нее покрывается инеем. Но проходит несколько напряженных минут и ничего больше не происходит.

– Что-то не так… – Гепард вглядывается в нее, – Обычно они нападают немедленно. Но эта, кажется, не собирается… это может быть ловушкой.

Сервал подходит ближе к брату. Какой бы ни была опасность, они встретят ее лицом к лицу все вместе. Существо из Фрагментума замечает ее и издает странный звук, будто скрежет металла по стеклу и свист неудержимой бури вместе. Сервал кажется на мгновение, что в этом потоке безобразных звуков ей слышится ее собственное имя. Она непроизвольно закрывает уши руками, но вдруг замечает пораженное лицо Стеллы.

Та шепчет:

– Оно разговаривает?

Гепард не замечает этого, и продолжает давать указания. «Приготовиться, ждать атаки». Сервал вслушивается в шум, но не способна больше ничего различить. Однако Стелла настаивает на том, что отчетливо слышит слова, слышит их с братом имена.

Гепард нервно сглатывает. Его голос звучит глуше, чем обычно:

– Ходят слухи о таких монстрах… тени во Фрагментуме принимают человеческий облик. Некоторые говорят, что это отголоски воли прошлых Хранительниц. Если это правда…

– Коколия… – договаривает Сервал. Сердце падает. Накатывает слабость. То, чего она иррационально боялась больше всего, вдруг случилось. Всего несколько дней… и ей бы удалось навсегда покинуть этот город, переполненный их общими воспоминаниями, как старый чулан хламом.

– Ты… так и не перестала меня преследовать, – Сервал чувствует, что слезы текут по ее лицу, и она не в силах их удержать, хотя вовсе не хочет плакать. От этой воды становится так холодно… Ее сердце, ее песни, ее исследования, вся ее жизнь были в руках этой женщины. – Что еще ты хочешь отнять у меня?!

– Это иллюзия, – Гепард хватает Сервал за руку, пытаясь оттащить ее подальше от этого чудовища, подозревая, что сестра уже попала под влияние Фрагментума…

Сервал кажется, что она вернулась в прошлое. Будто она снова стоит посреди развороченного кабинета, разбросанных бумаг и отчаянно спрашивает, что происходит. И Коколия… то, что от нее осталось, все так же не смотрит на нее, будто она прозрачнее льда.

– Это так, Коколия? Иллюзия… за все время, проведенное вместе, было ли хоть что-то настоящее?! Ты так легко оставила все в прошлом. Тебе не кажется, что ты должна объяснить?

Сервал шагает вперед, но Гепард только крепче сжимает ее руку, почти выворачивая ее, его оклик тонет в новой волне хищного, царапающего рыка. Сервал слышится в нем «в новом мире… нет места».

Слова, ранящие больнее ножа. Нет места в мире без нее. Но и в «ее» мире, в будущем наступившей весны, Коколия не желала видеть Сервал. Всюду лишняя. Такой она чувствует себя уже много лет. 

Гепард больно одергивает Сервал, встряхивает за плечи.

– Успокойся, Сервал! Я знаю, ты хочешь, чтобы она ответила… Но это существо – не она. Это наш враг.

Несколько секунд Сервал не понимает, где она находится. Головная боль становится такой сильной, что кажется, вот-вот потемнеет в глазах. В следующее мгновение Сервал чувствует, будто выпуталась из кошмара. И эта неясная тень больше не напоминает Коколию. Всего лишь наваждение Фрагментума, зеркальное отражение ее страха и слабости. Как бы то ни было… она не боится смотреть в зеркала. Нет смысла бояться прошлого, однажды оно пыталось сломать ее, но разве у него вышло?

И если Фрагментум хочет использовать ее чувства… что ж, она подыграет. Сервал улыбается.

– Коколия, давай разберемся с нашим прошлым прямо сейчас…

Это тяжелый бой. С тенью Хранительницы непросто столкнуться, и так же непросто уйти от нее живым. Поле Фрагментума следует за ней, ищет бреши в человеческом сознании, сбивает с толку. Порой нельзя понять, что из происходящего вокруг является миражом, а что происходит на самом деле. Запредельный холод, вспышки молний, всезаглушающий шум, в котором порой слышатся обрывки каких-то фраз. Если бы не защитное устройство, подавляющее большую часть эффектов поля, им пришлось бы совсем плохо.

Монстры, следующие за тенью, действуют более организованно… и ожесточенно. Полбеды, что тень сильна, хуже то, что она будто обладает разумом и умеет предугадывать шаги противника.

К концу этой схватки даже Стелла выглядит изможденной.

– Как ты себя чувствуешь, Сервал? – Гепард выглядит обеспокоенным. Он понимает, что тень выбрала ее как самую уязвимую цель. Весь калейдоскоп сбивающих с толку иллюзий был направлен на нее.

– Хм… – Сервал несколько секунд прислушивается к ощущениям. Чувствует, как трясутся ее руки, как стучит в висках, как покалывает от холода кожу. – Чувствую, будто гора свалилась с плеч.

И это правда. Она думала, что способна разбиться на сотни осколков, как сталь на морозе, вновь столкнувшись с Коколией лицом к лицу. Но это был пустой страх. В сущности, прошло уже так много времени... И все же ей любопытно.

– Этот монстр оказался слишком болтливым. Стелла, ты разобрала слова?

Стелла колеблется, поджимает губы. Ей не хочется говорить. Но в то же время, не в правилах Освоения юлить и лукавить, это Сервал уже поняла.

– «Почему ты всегда мешаешь»…

Сервал кивает. В голове становится так пусто и легко. Может быть, это все лишь временное онемение, как эффект анестезии, может быть, позже она снова почувствует боль. Но это будет совсем другая боль.

– Вот значит как. Впрочем, мне уже не важно. Отныне меня с ней ничего не связывает.

Гепард опускает руку ей на плечо:

– Я рад за тебя. Не так-то просто оставить в прошлом… – он осекается.

А после – возвращается к своим обязанностям,  раздает приказы и распоряжения другим. Сервал думает, что он очень похож на отца. Странным образом это вселяет спокойствие. Отец всегда был человеком, который справлялся. По-своему.

Они возвращается в Камнеград. И Сервал смотрит на него совсем иначе. Не так, будто все это ее больше не касается. Видит руины. Толпы худых беспризорных детей. Шахтеров, заходящися кашлем до кровавой пены. Видит недоверие каждом взгляде, устремленном на Стражей в сияющих доспехах. И надежду.

– План изменился. Я решила остаться… – говорит Сервал. Наверное, она выглядит слишком расстроенной, потому что Гепард пытается ей возражать, пытается успокоить.

– Я не пытался заставить тебя остаться, – говорит он. Но… это не совсем правда. Да, он не сказал и слова против. Но нельзя же притвориться, что она не видела того, что происходит здесь, под землей. Что все это – совсем не ее ответственность. Что с тех пор, как ее выгнали из Форта, она совсем ничего не могла и не должна была предпринимать.

Первая мысль, которая приходила Сервал в голову, когда что-то не ладилось, – убежать. Но она чувствует, настало время положить этому конец.

Последнее, о чем она просит Стеллу перед прощанием – проводить ее к тому месту, где раньше находился Стелларон. К месту, где погибла Коколия.

За пределами Запретной Зоны ветер дует с такой силой, что едва не сбивает с ног. Идти тяжело, под снегом не видно, куда ступить, а белая пелена метели скрывает горизонт. Сервал вспоминает, как они планировали вылазку с другими учеными архитекторами… но так и не прошли этот путь. Теперь у нее за спиной ни рюкзака, ни снаряжения, только электрогитара. Теперь Фрагментум не атакует сознание обманчивыми призрачными образами, а чудовища разбежались, и поэтому можно не петлять вокруг опасных мест. И все равно это не простой путь.

Сервал видит впереди что-то, что вероятно раньше удерживало Стелларон. Толстые листы металла смяты и разорваны, как бумага. И все же с трудом верится, что человечество однажды уже освоило технологии, которые были способны запечатать источник такой разрушительной силы на столетия. Даже если им не удалось спасти планету от медленной гибели под коркой льда… эта агония была достаточно медленной, чтобы сегодняшний день настал и у Белобога появилась надежда.

В небе до сих пор вспыхивают бледные отсветы атмосферного сияния. Сервал думает, что ей стоило увидеть это место. Хотя бы для того, чтобы понять, чему на самом деле противостояла Коколия. Был ли у нее шанс?

– Госпожа Коколия… погибла на поле битвы, – напоминает Гепард.

Сервал с раздражением думает, что, так или иначе, не позволить никому быть рядом с ней и помочь справиться с этой ношей, было ее выбором. Эгоистичным и самонадеянным.

– Она погибла не напрасно, – кивает Сервал, и подходит ближе к обломкам. Да, пожалуй, можно согласиться с тем, что Коколия – героиня. Не стоит приуменьшать ее заслуг. Пожалуй, можно понять, что она чувствовала и думала. Но должна ли Сервал простить ее только поэтому? Прийти сюда с цветами и преклонить колени, почтить ее память как полагает подданной чтить свою Хранительницу? Едва ли она сможет, пока между ними еще осталось что-то личное. Пожалуй, потому она хочет порвать последнюю связующую нить между ними.

«Смотри, Коколия! Не отводи взгляда…»

Сервал достает гитару из-за спины. Ее гриф, колко-холодный, струны давно расстроены. Эта вещь так долго молчала, что было бы безжалостно снова заставлять ее петь. Сервал заносит гитару над головой и обрушивает на землю перед собой. Корпус разлетается вдребезги. Искрят остатки электрического заряда. Сервал что-то кричит, падает на колени. И позволяет себе задохнуться от рыданий.

Столько обид. Ожиданий. Несказанных слов. Пусть все они потонут в вое нескончаемой бури. Пусть все закончится здесь.

Гепард опускается рядом с ней, треплет ее по плечу, чтобы привести в чувство.

– Рада?

– Хотела бы я посмотреть на выражение ее лица, – сквозь слезы улыбается Сервал.

И вспоминает, что Стелла все это время стоит, не проронив и слова. Что она думает? Может быть, что к лучшему не брать такую неуравновешенную попутчицу на Экспресс.

Сервал поднимается. И за несколько глубоких вдохов возвращает себе способность говорить непринужденно и улыбаться, будто ничего не произошло.

– Спасибо, что терпели меня столько времени…

Спустя несколько дней Броня снова приглашает Сервал в Форт. Они встречаются в просторном зале, где нет ничего, кроме парадного портрета, уже оформленного тяжелой золотой рамой, но пока не представленного общественности.

Этот портрет… Сервал узнала бы из тысячи.

Так тепло. И так больно. От того, что что-то настолько потаенное, личное именно теперь вытащили на свет. Это воспоминание только для них троих увидит множество людей. Сервал кажется, что тысячи взглядов со временем затрут, обесцветят, лишат всякой ценности этот миг… и потом она даже не сможет понять, было ли подлинным ее собственное воспоминание о нем.

– Она не хотела оставаться одной. Поэтому… – голос Брони, надтреснутый, севший, будто она очень долго кричала или плакала, прорывает оцепенение. Да, Сервал помнит об этом. Она знает – Коколию беспокоили даже не сами портреты, а истории чужого одиночества, которые они запечатлевают. На этой картине хранительница держит на руках маленькую девочку с кудряшками. Та тянется к ленте ордена. И они обе смотрят друг на друга, а не на зрителя.

– Тогда ей не стоило отталкивать от себя людей, – резко отвечает Сервал.

Броня не отвечает. В зале воцаряется тягостная тишина.

Что еще можно сказать? Сервал чувствует, что ей стоило бы развернуться и уйти сейчас же. Но она продолжает смотреть. На улыбку. На сияющие глаза.

– Знаешь, мне все еще нужна помощь. Даже если ты не хочешь возвращаться в Форт…

– Не думаю, что я тот человек, который нужен тебе, – Сервал опускает взгляд. Однажды она пыталась разделить эту ношу. Из этого не вышло ничего хорошего. Как может быть советником человек, который сомневается в каждом сделанном шаге?

К тому же, прошло столько лет. Точнее сказать – упущено. Они, строго говоря, даже не знают друг друга…

– Это мне решать.

– Что? – Сервал поднимает голову и встречается с прямым и решительным взглядом.

– Кто мне нужен… разве кто-то может знать лучше, чем я?

Сервал устало вздыхает. И почему ей нужно объяснять, чем она так плоха?

– Я знаю, ты хотела улететь… Но ведь почему-то передумала.

– Откуда ты... – начинает Сервал и осекается. Какой бессмысленный вопрос. Конечно, только Гепард мог рассказать об этом. Наверное, ей стоит злиться.

– Ты изучала Стелларон, ты знаешь о внутренних делах Форта. Тебя знают в Белобоге. И слушают. Если ты остаешься здесь – ты не сможешь прятаться. И не можешь отказаться. В конце концов, Верховная Хранительница призывает тебя!

Броня делает несколько шагов навстречу. Все слова застревают в горле. Сдавливает грудь. Да, она хочет помочь этим несчастным людям в Камнеграде. Но что она сможет для них сделать, облачившись в белую мантию? Этого всего слишком много для нее одной. Пожалуй, стоило закончить все на прошлой встрече.

– Ты так похожа на нее, что это просто невыносимо, – Сервал отступает.

Уйти, прямо сейчас уйти не оборачиваясь.

– Она говорила то же самое, – бросает Броня вдогонку. – Каждый раз, когда я спорила с ней, она говорила так про тебя.

Сервал останавливается, так и не сделав шаг. А после разворачивается. Как она могла? Разве это не ее девочка?

Впервые за столько лет Сервал решается преодолеть расстояние и сделать единственно правильную вещь – заключить Броню в объятия. Прижать к себе так крепко, как только может.

Броня роняет голову ей на плечо и больше не может сдерживать рыдания. В этом нет необходимости. Сервал всегда была тем человеком, с которым можно быть уязвимой, напуганной, растерянной. Она никогда не пользовалась этим. Она всегда прощала слабость.

– Я здесь… Я с тобой, – шепчет Сервал и чувствует, как ее собственные глаза предательски туманятся влагой.

Так вот, подчёркнутая строгость и выверенный баланс уюта одноместного номера. Неизменно изумрудное покрывало на кровати, на нем валяется брошенный телефон спутниковой межзвездной связи, высвечивающий неотправленное сообщение с пожеланием счастливого пути. И взрослая женщина в платяном шкафу прячется от этого города, от последствий своих решений… от страха, что она снова ошиблась.

Сегодня Звездный Экспресс покинет орбиту их такой одинокой и холодной планеты. Ярило-6 продолжит дрейфовать в пустоте. Огромный кусок льда с маленькой упрямой цитаделью Сохранения на нем. Зная это, Сервал не может не чувствовать, каким крошечным на самом деле является их мирок. А ведь в нем поместилась вся их жизнь, все мечты и устремления. Не потому ли, что сами они – не больше песчинки?

Сервал отказалась от шанса стать больше себя самой, перешагнуть горизонт, увидеть совершенно иную жизнь. Да, она поступила правильно, ведь здесь осталось столько всего неисправленного, неискупленного, требующего ремонта. Или попросту испугалась неизведанного и спряталась.

Если бы можно было разложить все воспоминания по полочкам. Взвесить чувства с точностью до грамма, отделить страх от сожаления, обиду от любви. Спрятать неприятное подальше, лучшие воспоминания оставить на уровне глаз. Сделать выбор, отбросив страх ошибки.

Увы, даже спрятавшись в шкаф целиком, Сервал не уйдет от того, что все ее чувства – нераспутанный ком проводов, какие-то из них оголены, какие-то под напряжением. Какие-то -давным-давно ничего не соединяют и только занимают место. И почему она плачет? О чем на самом деле сожалеет?

Дверца со скрипом открывается, и Сервал видит Гепарда. Его строгое, просто убийственно серьезное лицо теперь еще сильнее напоминает отцовское. Сервал беспомощно всхлипывает. Он не должен был видеть ее такой... Старшие сестры не ведут себя как маленькие девочки, не ломаются под давлением обстоятельств и никогда не плачут. А еще она не решила, стоит ли ей обидеться за то, что он рассказал Броне о ее неудавшейся попытке побега. И за то, что ворвался в номер с табличкой «не беспокоить».

Гепард молча протягивает ей большую пластиковую бутылку оранжевой газировки и цветную шуршащую пачку. Сервал приглядывается и понимает, что это те самые безумно кислые конфеты из автомата, которые им запрещали есть, ведь можно испортить желудок, и которые они так страстно любили в детстве.

А после садится в шкаф сам, напротив ее. Дерево жалобно вздыхает под его весом. Сервал приходится прижать колени к себе, потому что иначе двум взрослым в шкафу просто не поместиться. В его руках шуршит бумажная упаковка печенья. Развернув, первое он засовывает себе в рот и только потом протягивает Сервал.

Газировка шипит и вспенивается, течет по бутылке и рукам, оставляя липкие следы. Пахнет совсем как в детстве – деревом, старым лаком, сладостями и крахмалом. Сервал смеется сквозь слезы. И все ее переживания вдруг кажутся такой нелепостью.

Какое-то время они молчат. Просто передают друг другу бутылку, делая по глотку, шуршат обертками конфет. Сервал шмыгает носом и вытирает лицо рукавом.

– Что думаешь делать?

– Вернусь в мастерскую. На самом деле я еще не сделала такую кучу всего… Данн меня, наверное, давно хочет прибить. Я обещала ему обогреватель к позавчера, но совершенно расклеилась и провалялась день, глядя в потолок. Разобрать чемоданы. Выбросить хлам. Написать Рыси…

– Я не про эту ерунду. Что ты собираешься делать… вообще?

– А, это… – Сервал смущенно осекается. «Для начала – перестать сомневаться, что зря осталась». – Не то чтобы у меня есть идеи. Но я так виновата перед теми людьми… этой – как ее? – Наташей… Подумала, что если, когда появляются монстры, всегда так холодно, имеет смысл наладить систему отслеживания и сигнализации. В шахтах атмосфера довольно стабильная, термометры не слишком дорогие, нужно только придумать достаточно чувствительную систему оповещения. Придется повозиться. Но технические задачи – это самое простое, что есть в моей жизни...

– А что насчет музыки? – Гепард выпаливает это слишком взволновано. Да, пожалуй, после той сценой с разбитой гитарой, у него есть повод переживать…

Сервал морщится, прожевывая кислую конфету.

– Сложно сказать. Все мои песни, так или иначе, были…

Гепард кивает понимающе.

– Теперь мне кажется, что стоит позволить ей остаться очередной статуей в позолоте. Позволить, знаешь, людям запомнить невероятно скучный некролог о ней, в котором ни слова о том, каким она была человеком… Но это кажется просто невыносимым. Думать, что больше никто так и не узнает ее по-настоящему.

– Ты ведь можешь и сама рассказать о том, каким она была человеком… Спеть…

– Этого не уместишь в одной песне. И в десятке песен… в любом случае, мне уже давно тесно в этих рамках. Если бы можно было сделать что-то по-настоящему большое…

– Как симфонию?

– Скорее, оперу… рок-оперу… – Сервал усмехается. Какая нелепая идея! – Как думаешь, Броня позволила бы подобный фарс в «Золотом театре»?

– Думаю, она бы пришла на премьеру.

– А вот мать была бы просто в истерике, – Сервал осекается. Ни к чему вспоминать родителей. Тем более, что бы она ни сделала, итог всегда один и тот же…

– Я бы посмотрел на это, – подзадоривает ее Гепард.

Они опять улыбаются друг другу. И смеются.