Живой среди мëртвых, мëртвый среди живых

Наступал ранний закат - небо перекрашивалось, яркий красный разливался из пятна у линии горизонта по всему светло-жëлтому от солнца холсту. Лу Гуан хранил такие моменты, как этот - толстые альбомы с фотографиями, хранимые в студии, потерялись в переполохе, да и камера давно разбилась в одной из вылазок наружу, - поэтому оставалась лишь его собственная память. Он откладывал прекрасные моменты, запечатлённые не на фотоплёнке - на его сетчатке, стоп-кадры из самых любимых сцен, куда-то туда, откуда потом сможет достать их во времена отчаяния - и пролистнуть перед глазами ещё раз.

Блики солнца играли в немытых волосах Чэн Сяоши, прохладный ветер дул из сломанного окна, город гнил где-то внизу, под их ногами. Серые стены домов выглядели почти так же - лишь полное отсутствие живых и редкий вой мертвецов выдавали, что что-то не так. Они не обращали внимание на катастрофу, ставшую уже почти привычной - они смотрели на небо, яркое и чистое от облаков; на макушки деревьев из леса на горизонте, за крышами многоэтажек, вдаль, где, возможно, всё ещё было как обычно. Вот так, плечом к плечу, переплетя пальцы - этими прикосновением говоря друг другу, что они пройдут через это вместе. Что ничто их не разлучит. Почти как момент из романтического фильма.

Жизнь на тот момент куда больше напоминала фильм ужасов: они едва справлялись с тем, чтобы выжить, вытаскивая - иногда буквально - друг друга из заварушек, убегая от почуявших их запах зомби, строя баррикады, меняя укрытия одно за другим. Но они старались делать вид, что что-то осталось как раньше - они остались как раньше, они всё ещё были друг у друга, всё ещё были их привычные несерьëзные споры и подколы, прикосновения и ночные разговоры. Они пытались сделать друг друга якорями в их шатающейся реальности, чтобы было, к чему привязать хрупкую надежду. Мир рушился: буквально - обваливающимися под весом ходячих мертвецов дверями, разбитыми витринами, выведенными из строя приборами; морально - угасающей с каждым днём верой в то, что они смогут это пережить. Что безумие остановится. Что завтра они проснутся в своей двухэтажной кровати и откроют дверь студии, как было раньше.

Первое время они пытались всё исправить, заперев все двери и окна и ныряя-ныряя-ныряя в фотоснимки, прерываясь изредка (настоящее не казалось значимым, когда они пытались переписать его). Лу Гуан не простил бы себе, если бы упустил возможность спасти мир - он отодвинул составленные собой же правила подальше (вероятность разрушить мир не так пугала, когда он уже был разрушен), и сосредоточился на поисках возможностей. Узлы судьбы не развязывались, с какой бы стороны они не тянули; узлы смерти висели на своих местах, не давая никаким действиям пошатнуть их, грузные и непоколебимые.

Дни шли, снимки заканчивались, возможности гасли одна за другой, как лопающиеся лампочки накаливания в заброшенных домах. Они сбежали вместе - бросив их общий дом в хаосе, устроенном зомби. Они оставили надежду вернуть нормальный мир, но пытались приспособиться к тому, который остался. Они бежали, и бежали, и бежали, не отпуская друг друга, ища место, в котором они будут в безопасности.

Верхний этаж отеля, сохранившегося относительно целым, стал их последним убежищем. Тот ранний закат стал последним, увиденным ими вместе.

Лу Гуан никогда не думал, что их реальность, выстроенная за столько лет, такая привычная и устойчивая, в один день рухнет. Лу Гуан никогда не думал, что потеряет Чэн Сяоши - своего Чэн Сяоши - из-за одного нападения, одного глубокого укуса. Не разрешая себе даже думать о том, что всё уже кончено, он стрелял по зомби и тащил на себе раненого напарника в их комнату - отчаяние, бурлящее в крови, будто придало ему новых сил, позволяя не думать: только бежать, что есть сил в ногах, стрелять, не обращая внимания на дрожь, и прижимать Сяоши к себе так крепко и близко, как можно.

Лу Гуан не мог найти в себе сил выстрелить в него. Он стоял, палец на курке, и его руки тряслись так, как никогда в его жизни. Его эмоции бурлили. Он даже не знал, что конкретно испытывал: слишком много всего, оборванные кончики эмоций и мыслей.

Он знал, что так будет правильно. Его попросил сам Чэн Сяоши. Он не мог найти в этом смысл - будет ли иметь смысл его собственное спасение, если он потерял всех, кто был дорог? Будет ли это спасением? Чэн Сяоши был совсем рядом, подойди ещё на шаг и прикоснись - на их общей кровати, уже не в силах подняться, смотрел на него так, будто он был самым ценным сокровищем, будто в его, Лу Гуана, руках была надежда этого мира.

Грохот.

Он промахнулся мимо цели - не стоило и ожидать, учитывая, что привычный пистолет так и ходил ходуном, не смотря на то, что он вцепился в него обеими руками, пытаясь достичь хоть какой-то устойчивости. Чэн Сяоши умирал в его руках, истекая кровью, пытаясь сбивчиво прошептать всё, что не мог сказать раньше; умирал, оставаясь человеком, совсем близко к тому, с кем хотел быть до своего последнего дня. Лу Гуан обнимал его, гладил, касался, пытаясь успокоить то ли его, то ли себя самого, насладиться последними ощущениями чужого тепла, размазывая кровь по своим ладоням.

В голове, с тактом биения сердца, с тактом пульсации артерий, звучали его последние слова. Его "я люблю тебя" потеряло своё значение в этот миг: вся лëгкость, всё волшебство, которые он почувствовал бы, произойди это в другое время, в других обстоятельствах, не успели даже промелькнуть тëплым облаком, тут же осев в груди Лу Гуана тяжëлым камнем. Любовь, должная быть сладкой, на его языке отдавала только горечью; разливалась по телу ядом вместо того, чтобы придать сил. Их чувства больше ничего не значили, стëртые в пыль - от них осталось лишь тело на гостиничной кровати, напоминающее о том, что Чэн Сяоши когда-то существовал, и Лу Гуан, сам едва ли напоминающий живого. Он не смог спасти Чэн Сяоши, он не смог спасти Цяо Лин, он не смог спасти этот мир - он не смог сохранить ничего, блуждающий по городу-призраку в одиночестве.

Лу Гуан думал - было ли это лишь совпадением, или судьба наказывала их за попытку вмешаться? Было ли это чем-то вроде божественной кары за их грех? Было ли это само время, пытающееся избавиться от источников парадоксов и аномалий? Будет ли карма преследовать его, их, и дальше, на других временных линиях?

Пыльная гостиная с разодранной мебелью на первом этаже их студии едва ли напоминала то, что сохранилось в его воспоминаниях. Он шагал по лестнице в темноте и тишине, прослушиваясь к каждому шороху - так глупо, ведь несмотря на его безразличие к своей жизни, что-то в нём всё ещё пыталось её сохранить. Наверху не было ни одной живой души, как и ни одного ходячего трупа - его встретила лишь всё та же звенящая тишина да вещи, разбросанные по полу. Сейчас уже и не вспомнить - то ли они сами вывалили в спешке, когда бежали отсюда, то ли зомби порылись по полкам, выискивая что-то, пахнущее живыми людьми.

Он нашёл свой телефон. Зарядил от найденного источника питания. Быстро нашёл нужную фотографию - ту, которую ни один из них двоих ещё не использовал. В нём уже не осталось никаких эмоций - лишь холодный алгоритм действий. Его одинокий силуэт - потного, грязного, в одежде, не менявшейся несколько дней, руки и футболка в крови - крови Чэн Сяоши - подсвечен тусклым экраном телефона. Возможно, единственным источником света в целом городе. Он оглянул комнату ещё раз, прощаясь со своей реальностью.

Ему больше не было места в этом мире, мире, где не было ничего дорогого ему. Он будет чужим и дальше, путешественник из другого времени, другой вероятности. Безумец, решившийся на такой отчаянный шаг, возомнивший себя богом, способным влиять на саму судьбу. В аду не было места для него - кого-то, на руках кого была кровь любимого человека, в прямом и в переносном смысле, кого-то, кто собирался убить само время, сам мир, чтобы его вернуть. Эгоистично рискуя всем ради исправления собственной ошибки, не зная, сможет ли сделать лучше или неминуемо прийдëт к тому же, сделая лишь хуже.

Он вгляделся в фотографию ещё раз. Его глаза вспыхнули золотистым - цветом Чэн Сяоши - но он не успел заметить этого в отражении экрана, тут же ныряя.

Хлопок.

И пустота.