За рулём — коротко стриженный белобрысый парень, которому на вид лет шестнадцать, не более, если не знать его настоящий возраст. У него слегка подведены глаза, в глубине которых — спокойствие и еле заметная насмешка. Он всё ещё не может перестать угарать над нашей с Мишей небольшой дракой за переднее место в машине.
— Это не честно, ты старшинством взял, — бурчит рыжик с заднего сиденья. Я с улыбкой жму плечами.
— Мы оба знаем, что из нас двоих ты куда более мускулистый. Следовательно — поддавался.
— Бред! Лёлька, скажи ему!
Водитель всё же в открытую смеётся и качает головой.
— Детский сад, штаны на лямках. Акститесь уже.
Мы не слушаемся его и продолжаем пререкаться, но вот Лёлька прибавляет громкость магнитолы, и это заставляет нас заткнуться.
♪Дешеве пиво на Надії
Гріло душу наче багаття,
І так круто, що ще молоді ми.
Візьми с собою це плаття...♪
Мы с Мишкой переглядываемся и не сдерживаем улыбок. С появлением в нашей жизни этого белобрысого к нашему плейлисту прибавился богатый такой пласт новой музыки. Продолжать шуточную перепалку уже не хочется.
♪Пам'ятаю дивне то фото,
Що зробили біля під'їзду.
То була, напевно, субота.
Схоже, точно сходжу я з глузду…♪
Один за другим песню подхватывают три голоса. Я чувствую, как мою левую руку нащупывают Мишины пальцы. Он кладёт подбородок на спинку моего кресла, согревает меня теплом своего дыхания. Лёлька хочет было сделать ему замечание, чтобы ремень пристегнул, но потом просто закатывает глаза и забивает на это.
— Как влюблённые пятиклассники, честное слово.
♪Я хотів би в небі забутись
І нічого в світі не знати,
Та чи треба цього позбутись?
Поможи мені це пізнати…♪
***
Лёлька довозит нас до этажки и помогает занести сумки на пятый этаж. Последние две оставляет нам — его ждёт жена в торговом центре.
— Справимся, не надломимся, — Миша наклоняется над опущенным стеклом и отбивает другу кулачок. Мы провожаем его минивэн взглядами и берёмся за последние баулы.
Я — всё ещё тот же щуплый фрилансер, не тронутый тренажёрным залом. Понимаю, почему меня Миша вечно туда посылает. На уровне третьего этажа у меня случается одышка, а после четвёртого и вовсе ставлю сумку на пол, сдавшись, и прислоняюсь к подоконнику, откидывая голову назад. Дышу. Дышу, а рыжий смеётся. Смотрю на него, придурошного, любуюсь глазами-хризолитами, отливающими янтарём в свете закатного солнца. А он — вот ведь наблюдение — любуется моими, серо-карими, для меня невзрачными. Находит же что-то в них.
Мишка улыбается хитро. Опускает баул на холодную плитку, подходит ко мне ближе, запускает бессовестно холодные руки мне под футболку, а я вздрагиваю.
— ♪Ты пахнешь мятой в футболочке помятой♪, — мурлычет он полушёпотом и тычется в мою шею носом, заставляя все тело покрыться мурашками. Кто-нибудь обязательно увидит, и на новых соседях отпечатается шикарная репутация на годы вперёд. Да и пахну я вовсе не мятой, пропотел весь и наверняка липкий там, где он меня касается.
А я устал. Я не целовал его целых полчаса. Это слишком долго.
— ♪Жду тебя всегда между четвёртым и…♪
Мне ведь теперь можно так делать. Давно уже можно. Вот взять за подбородок, приподнять, пригубить, как бокал с чем-то сладким и абсолютно точно алкогольным до вертолётов. Мне можно прерывать его песни, наслаждаясь то раздражением маленького перфекциониста где-то внутри моего парня, то таянием его в моих объятиях, а тает он с каждым разом всё легче и быстрее, точно сахар в чае.
***
— Да куда ты сковородку пихаешь?!
— В шкаф, куда ещё?
Многозначительно развожу руки.
— Миша, блять! Эта полка для кастрюль!
— А чем сковородка не кастрюля!
— Ничем! Она с ручкой! Шкаф не закроется.
— Кастрюли тоже с ручками.
— Но не с таки… Миша!
Отбираю у него новенькую чугунную сковородку и отправляю на её законное место — в духовку. Закатанные глаза Миши можно буквально услышать.
— Тебе что, пятьсот лет?
— Да хоть пять тысяч.
— Ты бы ещё почту там хранил.
— И буду.
— И на здоровье!
Шлёпает меня по рукам раздражённо, а я хватаю их за запястья, как привык уже делать, с улыбкой целую предплечья по очереди, и снова — рафинад в эрл грей.
— Бесишь, — совсем разомлевшим голосом бормочет рыжик и получает очередной поцелуй в губы, мягкий настолько, насколько я только умею.
— Сковородке место в духовке.
***
Разложить диван-кровать и разложить постельное оказывается совершенно непосильной задачей. Красивые ракурсы и полное уединение приводят к постоянным "ситуациям". Миша обожает сажать меня к себе на колени. Я бешусь, ведь простынь снова в кашу, а он смеётся и в конечном итоге заражает меня своим смехом. В целом… простынь не так уж и важна.
А его волосы, отросшие до плеч и разметавшиеся по постели, важны. И важна его мягкая щетина, чуть царапающая лицо во время поцелуев. И его глупая татуировка в виде Перри-утконоса на плече — очень важна, так же важна, как моя в виде доктора Хайнца Фуфелшмертца. Пиздец, сколько же мы выпили в тот вечер?...
Важна дымка, застелившая блеск его глаз-хризолитов. Важна губа, которую он до боли прикусывает, оказавшись внутри меня. Важны стоны, которые сдерживает, сколько может — здесь и ему выносливости не хватает. Простите, соседи, мы не хотели…
Мы хотели.
***
Он бьётся коленом об угол, чертыхается, и я хохочу почти в голос.
— Серьёзно?
— Да где этот ёбаный толчок, — доносится до меня, и я закрываю лицо ладонями, еле сдерживая очередной приступ гомерического смеха.
— Миша, блять, это однокомнатная квартира! Твой топографический кретинизм бьёт все рекорды.
В темноте снова раздаётся стук, а затем полоска света из санузла на секунду освещает коридор.
— Нашёл, бля!
— Ты ж мой маленький первооткрыватель.
— Ой, Андре, иди нахуй.
— Пойду, только ты до постели-то вернись в целости и сохранности. И руки помыть не забудь!
— Я мою руки только когда поссал на них!
— Фу, Миша! Омерзительно!
***
Пока я, зевая, варганю страшненькую яичницу-глазунью, Миша сидит рядом на столе, болтает ногами в мягких тапках и пялится в окно, лениво заплетая свою шевелюру в неаккуратную косичку. Окно в кухне большущее, почти панорамное. Оно ловит рассвет, окрашивающий город в жёлто-розовый, и заставляет щурить глаза.
Выключаю плиту, снимаю сковородку с огня и заключаю Мишку в объятия, на которые он охотно отвечает, тыкаясь лицом мне в шею. Подрагивает, точно от волнения. Мне даже не нужно спрашивать, чем оно вызвано — самого приятно потряхивает от осознания того же самого.
— Долгая совместнвя жизнь, — бормочу я ему на ухо. — День первый.