Эпилог

Советую сразу же фоном включить песню "Обещай" исполнителя "Гости Гаррисона". Это придаст эпилогу завершённости.


Приятного полёта.

Сегодня у меня действительно много дел.


Ранним утром ловец ветра над дверью кофейни "Точка" встречает меня нежным перезвоном. Петя прогоняет первый эспрессо — сам не выспался, зевает, под глазами мешки. Но замечает меня и тут же расплывается в радостной улыбке.


— Андрей! Ну какие люди. А я уж думал, не забежишь.


— Да разве я мог? Без твоего кофе утро — не утро.


Опираюсь о прилавок, рассматриваю новенькую кофемолку. Не видел её раньше. Мы молчим, наслаждаясь рыжим заревом рассвета в панорамном окне, не задёрнутом шторами. Здесь тепло, но пальто я снимать не спешу. Всё равно уходить скоро.


Помещение медленно заполняет нежный горьковатый аромат. Стараюсь запомнить его. Ароматы будят воспоминания так же хорошо, как звуки. Здесь особый букет: кофе средней обжарки, корица, лёгкий цветочный шлейф от диффузора на полке. Нигде больше такого не будет. Даже здесь, ведь этот рассвет стремительно тает. Это делает меня грустным и умиротворённым. Моё любимое чувство.


— Как всегда, шеф, — отрывает меня от личного дзена Петя и ставит на шершавую поверхность прилавка маленькую чашечку тьмы, а рядом — стакан воды.


Доброе утро, мой славный город.


— Давно ты очки носишь? — ухмыляется повеселевший бариста, заставив и меня улыбнуться.


— Недавно. Плата за выздоровление.


— Стоило того?


— Поверь.


Мы вновь умолкаем. Эспрессо живёт две минуты. Пока он жив — нужно в нём раствориться. В эти две минуты не важно, что будет после.


Но минуты улетают, как сорвавшийся с дерева лист. Вот он — ударился в окно кофейни и спланировал вниз, отпечатовшись на секунду в наших глазах ярко-жёлтым пятном. Счастливого пути, листочек.


— Свидимся ещё? — спрашивает Петя, забирая опустевшую посуду. Пожимаю плечами.


— Будем верить, что да.


***


Перед важной встречей успеваю забежать в библиотеку. Этот пункт тоже в обязательном списке. На входе достаю из рюкзака словарь, который и собираюсь сдать.


— Андрюша! — голос Тамары Васильевны обволакивает, заключая в пузырёк уюта. — Как же давно ты не заходил!


Это правда. Последние несколько недель книгу я продлевал по телефону. Уж слишком не до того было. Но сегодня — особый случай.


Я с улыбкой протягиваю женщине словарь.


— Вы, Тамара Васильевна, с каждым месяцем всё хорошеете.


— Ой, да будет тебе, — хохочет женщина, а потом шутливо-кокетливо закатывает глаза. — Ну да, цвету! Как мужа схоронила — так всё и цвету! Надеюсь, черти его только так жарят на том свете.


Прекрасная дама. Одна из лучших, с кем сводила меня судьба. Мне жаль, что я раскусил её незаурядный ум и прекрасное чувство юмора только недавно. Но и эти немногочисленные встречи были прекрасны.


— Что возьмёшь, родной? — спрашивает она, сделав запись в журнале. Я лишь мотаю головой.


— Не сегодня.


— Ну смотри у меня, — раздаётся усмешка. — Что, спешишь куда-то? Кому-то играть будешь?


Я поудобнее перехватываю гитарный чехол за своей спиной, вновь не в силах сдержать улыбку.


— Да. Кое-кому очень важному.


***


Важная встреча назначена на девять утра в парке недалеко от моего бывшего дома. Признаюсь себе, что руки всё-таки трясутся. Ничего страшного. Если трясутся — значит, живой.


Мама сидит на скамеечке, вся зажатая, напряжённая, и её руки тоже подрагивают. Почему-то от этого становится легче. Я хотел просто сесть рядом. Но сейчас поддаюсь порыву и обнимаю её. Она, кажется, удивлена, потому что не сразу обнимает меня в ответ. Но когда обнимает, мои руки теплеют и больше не дрожат.


— Привет, Мам.


— Здравствуй, Андрюшенька.


Мы недолго сидим рядом, просто изучая лица друг друга, а потом её голос (её прекрасный, мягкий, ласковый голос) снова перекрывает тишину и тихие порывы ветра.


— Ты так возмужал… Совсем уже не тот мальчик, который убежал к дедушке.


— Знаю, — отвечаю я тихо. — Воды много утекло.


Вода течёт, годы идут, а ты всё так же прекрасна.


— Уверен, что тебе ничего не нужно? — в её голосе слышится искреннее беспокойство. — Я от отца в секрете собрала немного денег, так что, может…


— Мам.


Я накрываю её руку своей ладонью и вздыхаю тяжело. Мне придётся сказать это.


— Тебе будет неприятно это слышать. Но ты должна послать отца нахуй.


Она вздрагивает растерянно, но моё спокойное лицо не даёт ей слишком эмоционально ответить.


— Да разве можно так о папе…


— Нужно так, мам. Нужно так.


В её глазах плещется тревога, и мне нужно бы её унять, но сказать то, что я собираюсь, куда важнее.


— Бери эти деньги и уходи. Заезжай в мою квартиру. Она ближе к твоей работе. А если одиноко — найди себе парня, который не будет орать и бить, который тебя зауважает. Ты у меня такая красивая, такая сильная. Ты этого не заслуживаешь, понимаешь?


Она сжимается, как продрогший котёнок, прячет голову в плечи, взгляд — в руки.


— Я не могу так, Андрюша, не могу…


— Можешь. Не можешь сейчас — значит, сможешь позже.


Вновь заключаю её в свои объятия, пытаясь передать через них всю свою нежность.


— Я тебя очень люблю, мам. И, знаешь, было бы неплохо, если бы ты себя тоже любила.


Она запускает руку в мои волосы, как в детстве, и я прикрываю глаза, падая в лоно ностальгии, позволяя себе в нём утонуть всего на мгновение.


— Зайдёшь домой? Хоть ненадолго. Отца нет, он в командировке…


— Нет, извини. Мне ещё нужно успеть навестить дедушку.


***


Я присаживаюсь на корточки, чтобы оказаться на уровне его глаз.


— Привет.


Меня окутывает молчание, но я с самого начала готов к нему. И всё равно оно наполняет меня, задевая за струны, которые я старался держать как можно дальше. Чтобы перекрыть их звучание, я достаю дедушкину гитару из чехла, чуть налаживаю строй и начинаю тихо играть. Это не песня — я лишь тихо мычу в тон, позволяя мысли литься свободно, не желая облекать её в форму.


— Дедушка, ты помнишь моего мальчика с гитарой? — всё-таки произношу я, потому что всё равно не выдерживаю этого тяжёлого молчания. — Глупый вопрос, да? Конечно не помнишь. Но знаешь… Он помнит тебя. Вспоминает ваши шуточные пререкания, ваши кулинарные посиделки в кухне. А мне всегда так радостно от этих воспоминаний… Я теперь умею им радоваться, представляешь?


В моём горле встаёт ком.


— Знаешь, он по тебе скучает… И я. И я по тебе ужасно скучаю, дедушка.


Моя ладонь ложится на холодную поверхность плиты рядом с его портретом. Невероятно, насколько живыми могут быть глаза, выбитые в камне.


— Мне так тебя не хватает.


До последнего я был уверен, что сдержусь, но вот — по моим щекам катятся крупные капли, собираются на подбородке, падают на увядшую траву. Я всё-таки отпускаю ситуацию и даю себе расплакаться в голос.


Потому что когда ты ревёшь, не сдерживая слёз, когда позволяешь себе застонать от внутренней боли, когда иссушишь себя до предела — воздух начинает пахнуть так же, как после грозы, пахнуть озоном и эфиром. Пахнуть освобождением.


***


Закат пылает красным огнём.


В иллюминатор бьёт солнце. Оно алое, огромное, лижет горизонт. На него больше не больно смотреть, а потому я смотрю.


Мне семнадцать, и я влюблён.


Мне не семнадцать. Мне уже даже не двадцать четыре. Теперь я могу шутить про Кобейна и Хендрикса.


Вот только к их клубу я присоединяться не собираюсь.


И мы свободны, нам всё можно,

Нам всё можно с тобой.


Я слишком много вложил в свою свободу. А значит — пути назад нет. Я больше не имею морального права останавливаться. Свобода налагает ответственность за себя, и так уж вышло, что больше такая ответственность меня не пугает. Бояться я устал.


На крыше рукой до звезды,

И пускай, что боюсь высоты…


Снова выглядываю в иллюминатор. Первые часы у меня всё внутри сводило — вот уж не думал, что внезапно проснётся аэрофобия. Но сейчас… Сейчас, кажется, всё хорошо.


И так не важно, что там ждёт нас

С тобою впереди…


Улыбаюсь.


Миша знает, что, несмотря на мой детский бойкот два года назад, несмотря на наши шумные скандалы по зуму, несмотря на то, что годом ранее мы громко расстались на целый месяц по абсолютно надуманной причине (а на самом деле из-за того, что оба безумно извелись из-за чёртовых отношений на расстоянии), несмотря на то, что он снова начал курить… Он знает, что я всё равно его безумно люблю.


Только обещай,

Что, когда меня встретишь,

Пригласишь на чай…

Жаль, что сейчас я не знаю, где ты.


Миша знает, что однажды я окажусь рядом. Но Миша ещё не знает, что в Тбилисский аэропорт менее чем через час прибудет самолёт со мною на борту.


И что у меня в наушниках весь полёт играет та песня, которую я спою и сыграю ему на дедушкиной гитаре.


Ветер с окна, до потолка

Взмывается тюль, как парус.

Дверь без звонка, я без тебя

По лестнице на верхний ярус.

И где-то там для меня приготовлен план —

Побег с планеты Земля.


Птицы на юг, грустно поют

О том, что всё пришлось оставить.

Заходим на круг, обнялись без рук,

Я это лишь могу представить.

Но где-то там для меня приготовлен план —

Побег с планеты Земля.


Только обещай,

Что, когда меня встретишь,

Пригласишь на чай…

Жаль, что сейчас я не знаю, где ты.


Только обещай,

Что, когда меня встретишь,

Пригласишь на чай…

Жаль, что сейчас я не знаю, где ты.

Спасибо, что всё это время были со мной. Данная работа стала важной вехой в моей жизни — впервые я смогли поговорить о своих страхах и своей боли честно, ничем их не маскируя и не прикрываясь глупым неуместным юмором. И именно во время написания этой работы я вышли в ремиссию. Не знаю, насколько стойкой она будет. Но сейчас я очень счастливы и верю, что это далеко не последний из отведённых мне счастливых дней.


Я не прощаюсь — планирую время от времени дополнять эту работу экстрами, причём максимально флаффными. Так что не теряйте — Андрей и Миша к вам ещё вернутся.


Ну а я начинаю разрабатывать новый ориджинал. 

Содержание