А произошло вот что.
Когда в Мариуполе начался пиздец, в квартиру, что соседствовала с Лёлькиной, попал снаряд. Разнесло весь этаж. Вот только ему самому с семьёй повезло на тот момент спрятаться в бабушкином подвале. Второпях накануне парень не взял с собой даже телефона, и тот вместе со всеми вещами оказался погребён под завалами.
А дальше была эвакуация. С собой не вышло взять даже воду. К ним в машину напросился попутчик, которого мама Лёльки пустила за полторашку дешёвой газировки. Её им пришлось тянуть до самой границы вшестером, только бы не останавливаться лишний раз. Сам Лёлька ехал в багажнике, свернувшись в калачик и обняв ком старого пледа, что лежал там на всякий пожарный ещё со времён прадеда. У него начало путаться сознание, но благодаря этому у бедняги вышло вырубиться и бо́льшую часть дороги просто проспать, почти не обращая внимания на звуки взрывов, которые раздавались то тут, то там, заставляя вздрогнуть каждого от мала до велика.
Очнулся от дереализации Лёлька только через несколько дней от заложенных ушей. И первое, что он увидел перед собой — коробочку томатного сока.
Это был перелёт из Кишинёва в Тбилиси. В Грузии у родителей Лёльки проживали родственники, так что вопрос "куда податься?" даже и не стоял.
— Но как так вышло, что он за всё это время тебе ни разу не написал? — я хмурю брови и распахиваю шторы, впуская в спальню лучи утреннего солнца.
— Очень просто, — отвечает мне Миша, натягивая свежие штанцы после душа. — Из контактов у нас были только дискорд и телефоны друг друга. Так что он попросту потерял меня вместе со всей своей электроникой, ну и аккаунтами, как следствие. Потом пытался искать по соцсетям, но…
— Но в соцсетях ты Сбер Панк, — усмехаюсь я. — Говорил же, что никнейм дебильный.
— Поэтому я его на днях и поменял на "Мишу Субботина". А Лёлька, оказывается, искал меня чуть ли не каждый день, поэтому сразу нашёл по настоящему имени и вот, написал.
Я этого изменения не заметил. Возможно, что виной тому Миша, который последние несколько дней почти не покидал мой дом — надобности заходить к нему в ВК просто не было.
Август идёт своим чередом, и с каждым днём я узнаю о Лёльке всё больше. Узнаю, что они с матерью устроились работать в один магазин, что в баре он познакомился с тусовкой музыкантов-мигрантов из России и Беларуси, впрягся с ними в организацию локальных мероприятий, где обнаружил в себе талант фотографа. Узнаю, что они вместе с этими ребятами организовывают что-то типа лейбла, который бы объединил мигрантов и помог им развиваться на новом месте.
А потом Лёлька позвал Мишу переезжать к ним.
Смутное ощущение, что рано или поздно это произойдёт, преследовало меня все последние недели. Вместе с тем росла моя тревожность. Она же, в свою очередь, принесла чувство внутреннего опустошения. Как так? Это ведь мой Мишка. Мой! Разве он может просто так взять и бросить меня? После всего, что мы с ним вместе прошли? Я не мог поверить своим ушам.
— Но зачем? — чуть охрипшим голосом спрашиваю я, сверля взглядом пыльные носки своих кроссовок, ковыряющие землю под деревянной скамейкой.
— Я буду хорошим менеджером, — отвечает Миша с едва заметной полуулыбкой. — Займусь тем, чем всю жизнь мечтал.
— А как же учёба? Ты ведь ещё не закончил.
— Да мне и не нужно. Неполного профессионального хватит, всё равно за границей эти корочки не значат ничерта, главное — навыки.
— А как же… я?
Он переводит взгляд на меня, и я вижу в глубине глаз-хризолитов что-то непривычное, напоминающее страх.
— Езжай со мной. Если тебе нужно время загранник сделать — поедешь чуть позже.
— Ты смеёшься надо мной?
Это прозвучало более надменно, чем мне бы хотелось. А Миша вжимает голову в плечи и дышит тихо-тихо.
— Ну да… Фёдр Степаныч же…
Я молчу. Потому что ужасно злюсь. На Мишку, потому что, кажется, на моё мнение ему в этом вопросе пофиг. Ещё на дедушку, ведь именно из-за него этот вариант даже не рассматривается.
А больше всего злюсь на себя, потому что понимаю, что ни дедушка, ни рыжик в этой ситуации совершенно не виноваты.
Кто я вообще такой, чтобы удерживать Мишу от переезда? Очевидно же, что с Лёлькой его связывает гораздо более продолжительное время общения. К тому же шанс исполнить детскую мечту даётся не часто, порой лишь раз в жизни. Я ведь люблю этого парня. Очень люблю. А значит, должен в первую очередь думать о его счастье. Разве не так?
Тогда почему у меня на сердце так паршиво?
— Ты ведь уже принял решение, да?
Мой голос тихий и осипший. Самому противно от себя, но что я могу поделать?
— Да, принял.
Мишин же, напротив, звонкий и уверенный. А ресницы всё равно подрагивают, выдавая внутреннюю борьбу.
— И как я без тебя дальше?
Он тянется к моей руке, и я сперва замираю, но потом всё-таки убираю ладони в карманы. Щетинюсь, как ёжик. Знаю, что ему от этого ещё больнее, а всё равно ничего поделать не могу.
Миша вздыхает и прекращает попытки.
— Андрей… У тебя есть мечта?
Этот вопрос заставляет меня зависнуть на какое-то время. А правда, есть ли у меня мечта?
Потому что до недавнего времени единственным желанием было "лишь бы это всё наконец закончилось". Я хотел избавиться от постоянно сковывающего меня ужаса, от вечной боязни перемен, от регулярного состояния овоща, но дальнейшие амбиции попросту не обдумывал. Казалось, что постепенный уход в ремиссию и взаимность со стороны парня, в которого я влюбился — это мой потолок, зенит того, чего можно желать.
Для Миши же зенитом это не было. Само олицетворение жизни, он никогда бы не пресытился малым. Подсознательно я это понимал, но только сейчас смог полностью осознать. Жить в полную силу для него было важнее, чем жить для кого-то. Он не был готов идти на жертвы, чтобы за счёт собственного счастья осчастливить даже самого близкого человека.
И разве… Разве я могу его за это осуждать?
Но какой же у меня иногда всё же мерзкий характер.
— Я, наверное, домой пойду, — бурчу, поднимаясь со скамейки. Миша подскакивает за мной, но я его останавливаю. Парень пялится на меня, моргает, не понимая.
— Что с тобой?
— Да ничего со мной, — я неосознанно повышаю голос, и рыжик замирает, как испуганный зверёк.
— Я тебя обидел?
— Ты вот так просто бросаешь меня здесь. А о моих чувствах ты подумал?
— Но я ведь не…
— Не бросаешь? А как ты себе это представляешь? Что мы будем счастливой парочкой, которая поддерживает отношения на расстоянии, каждый день созванивается с бесконечными стикерами "скучаю"? — меня заносит, и я делаю шаг навстречу Мише, заставляя его отшатнутсья. — И что я просто буду ждать, когда появится возможность наконец опять встретиться, пока моя молодость… Я ведь так много работал над собой, чтобы опять почувствовать себя живым, а теперь мне нужно ждать не пойми чего и не пойми сколько?
И я понимаю, что эта тирада превращается в фонтан моих страхов, моей неуверенности в себе. Оно всё выплёскивается и выплёскивается, а внутри становится спокойнее, но вместе с тем пусто.
Наконец я замолкаю, чтобы потом пробормотать:
— Когда ты уезжаешь?
— Через неделю, — точно так же тихо шепчет парень. Голова его опущена, руки сжаты в кулаки.
Зачем я столько наговорил? Зачем обидел моего Мишку?
— Ты думаешь, что мне так легко? — раздаётся его голос, спокойный и мягкий. — Я тоже совсем не хочу тебя потерять. Совсем. Ты стал важной частью моей жизни за последние месяцы. Но если я останусь сейчас здесь — застряну. Я не хочу через десять или двадцать лет сожалеть о том, что не попытался вовремя исполнить свою мечту.
Это сработало как триггер.
Сравнительно легко просто избегать собственных страхов. Куда сложнее встречаться с ними лицом к лицу, чтобы попытаться одолеть напрямую. И вот, благодаря Мише я сейчас стою напротив своего главного страха — ужаса перед будущим.
Перед тем, каким я стану через десять лет, через двадцать, что буду помнить, а что или кого забуду. И буду ли я вообще здесь к этому времени? Кто гарантирует, что завтра меня не собьёт машина, или что зимой голову не проломит сосулька?
Или ещё хуже — что, если я не перестану отчаянно хотеть жить, когда подойдёт мой естественный срок?
О чём я буду жалеть тогда?
Чувствую, как у меня в носу начинает щипать. Как я могу просить кого-то что-то для меня сделать, если я сам не до конца позаботился о себе и не обрёл ту свободу, которая есть у Миши?
— Я понимаю, что не должен тебя держать, — наконец выходит выговорить у меня. Рыжик колеблется, делает шаг вперёд и осторожно заключает меня в объятия. Я не сопротивляюсь, но и в ответ не обнимаю. Лишь наслаждаюсь ещё несколько секунд близостью и потом отстраняюсь.
— Мы ведь сможем… дальше?... — неуверенно спрашивает Мишка дрожащим голосом.
— Да… Наверное. Но сейчас я не готов.
Он снова горбит спину от моих слов, и я спешу пояснить:
— То есть… Понимаешь, мне очень больно, — решаю я всё-таки выразиться честно, по-взрослому. — И мне есть над чем подумать. Я не хочу прекращать наши отношения. Или хотя бы общение. Но пока что мне надо обо многом подумать, и так уж выходит, что сейчас самое неподходящее для этого время, ведь… ты совсем скоро уедешь. Но мне всё равно нужно, я это чувствую. Поэтому давай пока что оторвём это, как пластырь. Быстро и больно, чтобы потом было проще. А там посмотрим.
И он кивает, делая шаг назад.
***
Я знаю, что он уезжает сегодня в ночь, и не могу сомкнуть глаз.
Неделя прошла паршиво — мы с Мишей ни разу не пересеклись. И даже дедушка это заметил, хоть с памятью у него теперь проблемы: всё время спрашивает, где "мальчик с гитарой".
А мой мальчик с гитарой уезжает далеко-далеко.
И всё же я считаю, что поступил правильно. Целая неделя практически наедине с собой заставила меня нырнуть обратно в пучину своих страхов — и внезапно обнаружить, что я справляюсь. Не как раньше, не убегаю и не обхожу, а сажусь напротив, смотрю в глаза и начинаю говорить с каждым из них напрямую. И страхи тоже пугаются. Они вдруг становятся маленькими, зашуганными, второстепенными. Я беру их на руки, поднимаюсь — и чувствую, как тверда под ногами земля. Просто нужно держаться покрепче.
Я беру в руки телефон, понимая, что сегодня уже не усну. Опускаю "шторку", чтобы проверить уведомления, и с удивлением… обнаруживаю это.
Миша Субботин:
0:00 ❍─────── 2:02
↻ ⊲ Ⅱ ⊳ ↺