Миша и вправду запомнил код от двери, так что я не выхожу, а встречаю его в коридоре. Он заходит тихо, почти на носочках, бухтит еле слышно "привет" и садится на табуретку у тумбочки, чтобы расшнуровать ботинки. Стою плечом к стене с руками в карманах, наблюдаю за притихшим пацаном, улыбаюсь украдкой. Надо же, просто два разных человека — там, на Ленина, и сейчас, у моей двери.
С полминуты царит идеальная тишина. Но нарушает её мой дед, который шел из зала в кухню и по пути заметил моего гостя.
— Ох ты ж ёжики зелёные, Андрюша, кого это ты домой затащил? — восклицает он, и я закатываю глаза: чувством такта семья Журавлёвых не отличалась никогда.
— З…здрассте, — бедолага аж заикается от такого тёплого приёма. — Меня Миша зовут.
— А я Фёдор Степаныч, знакомы будем, — улыбается ему во все усы деда. — Дурень, чего ж ты не предупредил, что гостя ждёшь? Я бы чайник поставил, — ворчит он на меня и уходит всё-таки в кухню.
— Да ты его каждый час ставишь, он и так горячий, — отвечаю я, сдерживая смех.
— А всё равно, всё равно!
Субботин явно ошарашен моим дедулей. Но ошарашен приятно. Тучки, что сгущались над рыжей макушкой, рассеялись, и взгляд глаз-хризолитов теперь больше любопытный, чем смущённый.
— Так всё-таки иногда ты Андрюша, — говорит он, и я, вздыхая, лохмачу ему голову.
— Очень редко и только при особых обстоятельствах.
Парень не особо знает, как реагировать, а мне его реакция и не нужна. Забираю ветровку (в такой-то мороз!) и вешаю на крючок. Веду плечом, приглашая в кухню за собой. Садится на софу, на самый краешек. Неловко, наверное.
— Деда, мы поболтать хотим.
— Понял, партизаны, отчаливаю, — отвечает, — только вот достану вам.
С верхней полки старенького советского буфета на стол перекочёвывает корзиночка с конфетами. Я разливаю чай, а дед уходит в зал и включает погромче телевизор, где как раз заиграла заставка шоу "Я стесняюсь своего тела". Лицо Миши удивлённо вытягивается.
— Он смотрит канал "Ю"?
— Обожает, — хмыкаю я, ставя чашки на стол и прикрывая дверь, чтобы посторонние звуки не мешали разговору. — Чего так удивляешься?
— Да ну… Ничего такого, я сам его включаю фоном, когда уроки делаю, — отвечает рыжик, звеня чайной ложкой. — Просто он считается ведь женским. Поэтому немного неожиданно.
— Ну не "первый" же смотреть, — пожимаю я плечами. — Он у меня за сохранность мозгов печётся, не хочет раньше положенного слабоумие словить.
Миша усмехается, но как-то совсем не весело. Смотрит в своё отражение в чашке и в конце концов спрашивает негромко:
— Те деньги… По бюджету сильно ударит?
— Сильно, — честно отвечаю я. Это, в конце концов, мой средний недельный заработок. Вижу помрачневшее лицо пацана и спешу продолжить: — Слушай, я ведь в это влез. Мог бы не лезть, но влез. За свои поступки я отвечаю сам, не бери лишнюю вину на себя.
— А я беру, — с упрямством в голосе бурчит мой гость. — Если бы я не начал "Нервы" орать, они бы и не подошли даже.
— Так зачем начал? — я вопросительно приподымаю бровь.
— Рассверепел. Ненавижу… людей, которые это всё поддерживают, — угрюмо говорит Миша, размазывая по столу пальцем капельку чая, что упала с ложки. — У меня сердце болит.
— Понимаю тебя прекрасно, — вздыхаю. — Только о своей сохранности думать-то всё равно надо.
— Не понимаешь ты, — в голосе рыжика слышится та же обида, что была на улице, только теперь без агрессии.
— Так сделай, чтобы понял.
Слышу, как тикают кухонные часики. Тик-так. Тик-так. Они отстают на три минуты, я знаю это, но не перевожу стрелки. Иногда лучше подождать, чем поспешить. Иначе можно напортачить.
— У меня есть друг, — тихо начинает Миша, и я весь превращаюсь в слух, потому что тон, с которым он говорит это, предвещает невесёлый рассказ.
— Точнее… Был друг. Лёлька. Мы познакомились на сервере по Геншину в дискорде. Я как-то ночью от нечего делать зашёл в голосовой чат, а там он сидит. Один. Ну мы разговорились как-то, пошли играть вместе. Потом оказалось, что у него тоже гитара есть, только электрогитара. Он даже свои песни писал и выкладывал как-то, что их можно было послушать на стримингах. Простенькие, но хорошие. Мы друг другу иногда пели. Стали делать уроки вместе, ну, параллельно, в плане. Сидим в голосовом, пишем, переговариваемся, так ведь веселее.
Тик-так. Тик-так. Часы не спешат. Медленно тает пар над чашками.
— Привязался я к нему. И вечера не проходило, чтобы не болтали. Он, знаешь, такой — скажет что-нибудь, и сразу жить хочется. Восхищался чем попало, счастливый такой был. Как-то у меня паническая атака случилась, так он со мною всю ночь просидел. Хотя сам накануне из-за учёбы не спал. Я человека светлее в жизни не встречал ещё.
Тик-так. Тик-так.
— Из Мариуполя Лёлька был.
Тик-так.
Рыжик сидит, ногтями в колени впился, подрагивает мелко, но держится. Я молчу, смотрю прямо на Мишу и чувствую, как у самого к горлу подступает. Так вот оно что.
— В марте там пиздец начался, а он перестал на связь выходить. Я его страницу в ВК нашёл — глухо. В инсте тоже. Сперва думал, что наверняка связи нет, появится — зайдёт. Он не зашёл, Андре, не зашёл…
Я со стула перебираюсь на софу и сгребаю парнишку в охапку как раз в ту секунду, когда у него сносит плотину. Прижимаю к своей груди крепко, а он в футболку мою тычется лицом и ревёт прямо в голос. Блять, что делать-то?! Я не умею утешать плачущих людей. Это слишком высокий уровень социального взаимодействия для меня! Запускаю пальцы ему в волосы и просто замираю. Жду, когда утихнет буря. А в голове мелькают варианты, что можно сказать. Что Лёлька, может, уехал и новые соцсети завёл? Абсурд, не нужно быть гением, чтобы понять, что на самом деле произошло. Сказать, что понимаю его боль? Пиздёж, не понимаю. Смерть бабушки я пережил относительно легко, потому что близки мы не были, а больше никого в жизни не терял, хоть и боюсь этого до усрачки.
Наверное, сейчас стоит просто промолчать.
Часы тикают, оповещая, что время не остановилось, идёт своим чередом. Миша в моих руках постепенно расслабляет плечи. Я немного отстраняюсь, чтобы утереть его слёзы пальцами, но в результате только размазываю их по щекам, так что беру край собственной футболки и вытираю уже насухо. Длинные рыжие реснички подрагивают слегка, губы сжаты в линию. Боится разжать, боится, что сорвётся на второй заход.
Я протягиваю ему руку, разворачиваю ладонью кверху. Он охотно вкладывает в неё свою и медленно сцепляет наши пальцы. Чувствую, как постепенно спадает его напряжение.
— Миш.
— М?
Глаза-хризолиты глядят на меня. Белки раскраснелись от слёз, смотреть на это больно, но я смотрю.
— Прости меня.
— Да тебе не за…
— Есть за что. Я накричал на тебя. Но не должен был.
— Я на тебя первым накричал, — угрюмо бормочет Миша. — Оторвался на полную катушку. Мне очень стыдно, Андре.
— Оба хороши, — вздыхаю. — Наверное… Знаешь, ни ты, ни я не виноваты в том, что произошло. Просто так получилось. Дерьмо случается.
— Дерьмо случается, — вторит мне парень и едва заметно улыбается. Я улыбаюсь в ответ.
Мы совсем недолго молчим, пока я не решаюсь попросить:
— Покажи мне… его песни.