Дед отмечает новогодние, как правило, рыбалкой. Хотя ею он может вообще всё что угодно отмечать. Хлебом не корми, дай помёрзнуть посреди реки в палатке, тягая щук. И что, сука, характерно — реально ведь рыбачит, а не выпивает! У меня особенный дед, не такой, как все. Всю жизнь был на спорте, и даже сейчас, когда ему порядочно за шестьдесят, выглядит прекрасно, сводит с ума женщин и, судя по настрою, переживёт всю нашу немногочисленную родню, включая меня.
Так что после того, как мы доели достаточно скромные запасы салатов, наготовленных на двоих, он заводит свою бодрую "Волгу" и укатывает за город. Пытался и меня вытянуть, только не моё это. Не люблю жопу морозить попусту, когда дома тепло, сухо и интернет.
Третье января решено провести на диване под пересмотр старого сериала и ленивое жевание остатков сладкого и мандаринов. Я очень люблю мандарины, могу только ими одними и питаться целыми днями, только меня потом изжога замучает. Но меня это ещё ни разу не останавливало. Вредная привычка ставиться быстрым серотонином держит за горло накрепко. Именно поэтому я никогда не возвращаюсь к курению. Понимаю, что если снова начну — больше не брошу.
Жрать под "Ганнибала Лектора" на удивление вкусно. Где вы видели более аппетитные сцены с готовкой? Любой фуд-блогер такому зрелищу в подмётки не годится.
С последним кусочком медового торта меня посещают минуты удивительной гармонии с собой. Я знаю, что это всё отложится на боках парой лишних кило (даже несмотря на мой прекрасный метаболизм) и что уйдут они только к лету, но в настоящее время мне на это кристаллически похуй. Мой мозг не в огне, что бывает очень редко. Тревога не шпарит в виски, а жизнь кажется замечательной штукой, стоящей того, чтобы её жить.
Именно в этот момент меня снова выдёргивает из хрупкой зоны комфорта сигнал входящего сообщения. Субботин. Ну конечно, кто же ещё.
Я ставлю сериал на паузу, вздыхаю и беру в руки телефон.
Сбер Панк:
Пошли кататься!
Андрей Журавлёв:
Куда?...
Сбер Панк:
На склон за железной дорогой
Хмурю брови. Откуда третьего января у человека столько энергии на новые свершения? Он же студент, все студенты в это время бухают, не просыхая. По крайней мере мне так кажется.
Андрей Журавлёв:
Почему бы тебе не позвать одногруппников?
Напрягаю мозги и осознаю, что ни разу не видел в компании Миши кого-нибудь из его ровесников. Это странно. В моём представлении люди, которые круто поют под гитару, должны собирать вокруг себя шумные, весёлые компании, чтобы хором орать песни и веселиться. Когда я учился в старшей школе, у меня как раз был такой одноклассник. Девчонки и пацаны из класса собирались с ним во главе на детской площадке недалеко от автобусной остановки и вечно просили его забацать Цоя или КИШа, на что тот никогда не отказывал. Я изредка тихонько сидел рядом с ними и слушал, хотя чаще просто видел их со стороны по дороге домой. Мне нельзя было задерживаться после школы, это злило отца.
Сбер Панк:
Не хочу с ними
Сбер Панк:
Хочу с тобой
Я всё ещё не понимаю, чего он ко мне приклеился, как банный лист. У меня не особо узнаваемый, максимально посредственный хлебальник и не очень дружелюбный характер — короче, не лучший выбор для дружбы. Только почему-то он так не считает.
Андрей Журавлёв:
Не горю желанием морозиться, когда можно просто посидеть в тепле и посмотреть сериал. Чем я и занят, а ты меня отвлекаешь.
Сбер Панк:
Да какое морозиться, ты на улицу-то выгляни!
Да сдалось оно мне…
Когда поднимаюсь с дивана и прохожу к окну, я почти физически чувствую, как стягиваются мои волосы. Потому что рыжий начинает вить из меня верёвки, а я по какой-то причине ему слегка поддаюсь. Полный пиздец, надо завязывать. Кинуть его в чёрный список и перестать думать.
Но вместо этого я раздвигаю шторы и открываю окно.
В первую секунду жмурюсь от яркого света, который отражают заснеженные деревья, и от дунувшего в лицо сквозняка. Затем открываю глаза и несмело выглядываю наружу.
Не так давно выход во враждебную среду был чреват обморожением конечностей и выдающейся части лица. В новый год ударило так, что соседи не рискнули выйти пускать фейерверки в новогоднюю ночь и оторвались только днём первого числа. Мы с дедулей ещё порадовались, что заранее как следует закупились, потому что поход в магазин в такой мороз мог превратиться в чрезвычайное происшествие.
Но после вчерашнего долгого снегопада произошла какая-то магия.
Воздух лёгкий и прозрачный, окрашен в нежно-розовый цвет. Стоит запах чистоты и немного — пороха. Соседские дети повыбегали из подъездов и теперь бесятся вовсю на ледяной горке, которую дворник дядя Жора соорудил для них ещё в декабре. Свет отражается от её начищенного спуска, заставляя меня чуть отойти в сторону, пропуская солнечный зайчик в окно через плечо. А ещё там тепло. Не плюсовая, но солнце греет так, что не хочется искать шапку. Кажется, что и шарф не понадобится, потому что ветра практически нет, верхушки вязов не беснуются, лишь лениво покачиваются, не прогоняя со своих ветвей счастливых снегирей. Счастливых и жирных, потому что мелкие развесили кормушки и соревнуются, кто сытнее накормит птичек, на чьё угощение их слетится больше. Доходит чуть ли не до драк, за чем очень увлекательно наблюдать с высоты второго этажа.
Как давно в последний раз я смотрел в окно просто так?...
Похоже, я проиграл. Субботину даже делать особо ничего не пришлось, по правде-то говоря. Я сдаюсь, натягиваю куртку и на ходу пишу ему:
Андрей Журавлёв:
Пиши место встречи, я иду.
***
Жалею о своём решении быстрее, чем можно подумать.
Спуск, о котором говорил Миша, оказался не так уж далеко от моего дома. Железная дорога здесь выходит на северо-запад, в сторону Москвы. За чертой города есть маленькая речка, которая стабильно каждое лето пересыхает. Через неё проложен старенький мост, издающий сам по себе страшный грохот, когда по нему бежит поезд.
Вот у насыпи этого моста и стоит сам пацан. Волосы, как и обычно, торчат в разные стороны, хоть гнездо вей, ветровка (опять она?!) нараспашку, лицо весёлое, в руке — большущий кусок картона.
— Ты вот на этом кататься собираешься?! — восклицаю я, не зная, что я имею в виду в первую очередь: картонку или ебучий сорокапятиградусный склон за спиной рыжего чертофана. Судя по вырезанным в плотном снегу ступенькам, спуск нам предстоит именно с него, а продавленный жёлоб ведёт вниз к реке ещё метров на сто как минимум. А я на такое не подписывался.
— А на чём ещё? Или ты думал, что я тут роскошные сани разложу с шёлковыми подушечками под твою драгоценную жопу? — смеётся паренёк. — Суровая классика!
— Э-не, мне мой копчик ещё дорог, — отмахиваюсь я. — И шея тоже. Если меня убить хотел — мог бы просто с ножом прийти.
— Отставить брюзжание! — Субботин хватает меня за руку, застав врасплох, и тянет наверх по ступенькам. А я на секунду отвлекаюсь на то, что удивляюсь его силе. Выглядит на первый взгляд хлюпиком, но хватка железная. Интересно, он занимается спортом?
Хотя с чего бы мне это было интересно?! Меня прямо сейчас ведут навстречу собственной инвалидности!
— Да мы ж бошки себе тут разобъем! — цепляюсь я за жизнь из последних сил, но судьба (и убогий) уже всё решили за меня. Он швыряет картонку на лёд, падает на неё задницей и затягивает меня за собой. В ужасе падаю на колени, хватаюсь за первое, что попадается под руку — это оказывается ветровка Миши — и чувствую, как мне в лицо ударяет стена поднятого в воздух снега. Это рыжий чертофан на ходу режет каблуком ботинка жёлоб и гомерически ржёт, пока мы на огромной скорости летим куда-то в пизду. Картонка давно уже вылетела из-под нас и избрала свою собственную траекторию, а вот я этой привилегии лишён. Мне приходится изо всех сил хвататься за пацана, терпеть залетевший под воротник снег и слушать чужой громкий ор.
А, нет, погодите-ка… Это ж мой.
Когда мы наконец тормозим где-то очень далеко от моста, я чувствую, что моё сердце готово покинуть грудную клетку в любой момент. Падаю навзничь в снег, пытаюсь успокоиться и с удивлением осознаю, что мне чертовски жарко. И дышится как-то… легко.
Надо мной нависает лицо Миши. Лыбится, скотина, во все щёки, а они у него красные-прикрасные, как помидоры на базаре.
— Товарищ Журавлёв, вы всех зверей в округе распугали!
— Блять, Миш, пошёл ты нахуй, — тру лицо ладонями, прежде чем усесться, а этот никак не угомонится.
— Ты бы видел своё лицо! Нет, правда, я бы всё на свете отдал, чтобы ещё раз это выражение увидеть!
Подымаю сердитый взгляд на Субботина и теряюсь. Он сейчас выглядит, как официальный представитель понятия "пиздец". Полностью облепленный снегом, с задравшейся футболкой, на плече ветровки свежая рваная дыра, ладони отбиты чуть ли не в кровь… А лицо абсолютно счастливое. И глаза-хризолиты светятся.
— Ты за что зацепился, дурень? — спрашиваю я с тревогой, поднимаясь на ноги, чтобы осмотреть его плечо. Кажется, не поранился.
— А я хрен знает, — отмахивается он. — Там вон, выше метров на двадцать, из снега что-то торчало, я прям плечом влетел. Корень, наверное. Или арматура.
— Псих, — выплёвываю я, ещё раз осматриваю обалдуя с головы до ног и киваю башкой в сторону города. — Пошли.
— А ещё разок съехать? — бубнит он, но идёт следом. — Мы ж только пришли!
— И уже выглядим, как два бомжа. У тебя прямо талант преображения.
Я только сейчас начинаю отдавать себе отчёт в том, что сам смотрюсь не лучше. Вышел зачем-то без шапки, и теперь наверняка лохмы сбились в абстрактное нечто. Снег растаял под одеждой, и меня начинает морозить. Ещё и колени болят, стопудово отбил. Ничего сейчас не хочется больше, чем зайти под горячий душ и никогда больше оттуда не выходить.
— А куда мы идём? — спрашивает Миша, и я вздыхаю.
— Домой, горе ты моё.
— К тебе, что ли? — парнишка мгновенно оживает, догоняет меня и теперь идёт рядом, заглядывая мне в лицо и сияя.
— Ко мне. К кому ещё. Если я тебя в таком виде отпущу — мне перед самим собой стыдно будет.
— А почему ты решил, что мне до тебя ближе, чем до собственной хаты? — пацан щурится хитро, а я снова обречённо вздыхаю.
— Потому что мы уже почти пришли, — и я указываю восторженному идиоту на свою трёхэтажку.