У Миши очень горячие ладони. Такое ощущение, что через фаланги его пальцев проходят не микрососуды, а толстенные артерии, по которым кровь бежит со скоростью звука, не медленнее уж точно. Я будто бы чувствую это движение каждым ребром, которого касаются его руки. Как у него вообще вышло прощупать мои рёбра? Ведь я далеко не соевый мальчик, на моих боках достаточно мякоти. Но вот ладошки рыжика скользят под моей футболкой, сминают меня с небольшим усилием — и находят косточки, под которыми в бешеном ритме разогналось сердце, униматься не собирается. Чувствую себя журавликом-оригами, которого сейчас развернут. Вот тут прямо на столе и развернут. Пиздец!
— Миш… Миша… Миша!
Не узнаю собственный голос — он капризный и мягкий. Настолько стереотипно-омежий, что меня начинает распирать от смеха. Ржу, ныряя лицом Мише во впадину повыше ключицы, а он, не понимая, что со мной творится, и сам начинает смеяться.
— Ты чё?
— Хуй через плечо. Нельзя так резко с дедом, у деда инсульт жопы случится, хоронить сам будешь.
— Пиздец, Андрюха!... — его начинает ломать от смеха, он сгребает меня в охапку и хохочет в моё плечо. Замирая в таком положении, мы постепенно остываем, а я вволю наслаждаюсь Мишей-печкой. Такой тёплый, что… Что всю следующую зиму хочу держать его рядом, вцепиться и не отпускать.
Чёрт.
— Миш.
— А?
— Я тебя, наверное, люблю.
Готов поклясться, что слышу, как его плечи покрываются мурашками. Это едва заметный, невероятно тихий звук, похожий на звук порыва ветра в поле.
Он пытается что-то сказать в ответ, сжимает меня крепче, судорожно сглатывает прямо рядом с моим ухом.
— Блять, Андрей… Что ты творишь со мной, а?
Он чуть отстраняется, заглядывает в моё лицо, и я вижу в глазах-хризолитах такой спектр оттенков от обожания до ужаса, что меня и самого кроет. Я становлюсь жадным, хочу больше оттенков.
— Просто признаюсь тебе в любви, — произношу я негромко. С непривычки мне эти слова даются непросто, но оно того стоит: Мишу снова ломает, теперь не от смеха. Выглядит так, словно в него выстрелили чем-то прожигающе-ядовитым.
— Андрей… — чуть ли не хнычет он, обхватывая мою шею и прислоняя своё лицо к моему близко, чтобы дыхания смешались. И наконец говорит так, как говорят дети, у которых такое впервые, одними губами, но я ловлю каждое слово:
— Люблю… Тоже… Тебя.
Да в пизду эту пиццу, блять! Тем более с ананасами!
Я в душе не чаю, что делать. У меня не было девушки со средней школы.
Да и тогда... Мы разок с ней чмокнулись чисто в надутые губки, потом родители нашли мои с ней переписки и дали по шее, потому что какие отношения в пятнадцать, учиться надо, экзамены сдавать, пральна? О парнях вообще молчу — Миша первый, о ком я в таком плане задумался. То есть получается, что вот он я — двадцатичетырёхлетний лоб, который за последний месяц целовался больше, чем за всю сознательную жизнь, а про ебание сексами и говорить нечего! Все мои познания на эту тему корнями произрастают из нетфликсовских сериалов и фанфиков по Гарри Поттеру. И есть у меня подозрения, что подобное секс-образование крайне поверхностно и искажено больной фантазией авторов.
Тем не менее я ещё разок настойчиво целую Мишу, слезаю со стола и тяну его за предплечья в сторону своей спальни, попутно чувствуя, как его бросает в дрожь. Мужику двадцать, однако какой же он местами подросток! А может, у него тоже опыт что-то около нулевой, вот и трясётся от каждого нового движения, как саженец.
В кухне раздаётся сигнал выключившейся духовки, но я в ту же секунду глушу его, захлопывая за нами дверь.
Похуй, пляшем! Пляшем интуитивно.
Я останавливаюсь ненадолго, чтобы разглядеть Мишу в мягком свете, с трудом пробивающемся сквозь зашторенное окно.
— Миш, ты пиздец, — в конце концов выходит у меня выдать. Он смотрит растерянно мне в глаза, не понимая, что я имею в виду. Да пусть не понимает, по ходу дела поймёт. И я тоже по ходу дела, потому что сам не ебу, что спизданул. Наклоняюсь, медленно расстёгиваю верхние пуговицы рубашки, с нежностью касаюсь его шеи прямо под линией челюсти губами. Чувствую капельку парфюма — или показалось? Нет, точно. Причём аромат такой тонкий, совсем не мужской, но и женским назвать язык не повернётся. Спокойный и тёплый, как новая книга, в которой засушена веточка шалфея. Удивительно, насколько это не вяжется с образом раздолбая, который аурой везде преследует рыжика. Хотя сегодня весь его внешний вид тоже не вяжется.
Слышу, как из парня вырывается носовой тихий стон, который он тут же глушит, будто перепугавшись, что такое случилось. Кажется, я слишком увлёкся его шеей… Вот ведь перед мамой будет стыдно.
Хотя он же не школьник, чтобы стыдиться.
Выпрямляюсь, и меня встречают губы, которые сразу дают мне понять, насколько сильно Мише нравится всё, что происходит. Мы нелепо толкаемся, перемещаясь по комнате в стиле броуновского движения, не желая оторваться друг от друга ни на секунду, даже чтобы просто понять, куда идти-то. Его величество случай в конце концов снисходительно позволяет моей ноге врезаться в собственную кровать. Мы тут же падаем на неё вместе. Неудобно — рука Миши, что обхватывает мой бок, тесно зажата между простынёй и выпирающей костью. Но как же похуй. Да пусть хоть затечёт, хоть отвалится, не хочу лишиться ни квадратного сантиметра близости.
Хочу ближе, чем это физически возможно. Прижать Мишу к голому сердцу и дать им срастись.
— Мне дышать нечем, — шепчет рыжик сдавленно, и я чуть напуганно расцепляю хватку. Сам не заметил, как сильно сжал беднягу в объятиях, а он лежит, улыбается совершенно пришибленно. И я напротив — точно такой же ебануто счастливый без всяких "но", которые меня обычно преследуют. Лёгкость невероятная.
Снова играем в гляделки, переводя дух. Кто первый сорвётся — тот заберёт инициативу, как пить дать. Причём шансы равны, а отнюдь не перевешивают в мою пользу, как я наивно думал прежде. Даже не знаю, чего бы мне хотелось больше…
И всё же подаю голос первым. Мне слишком понравилось видеть смущение на лице Миши.
— Позволишь мне дойти до "второй базы"? — кусая губу, прошу я. Говорил же — нетфликс и фанфики, никто не может меня осуждать.
Он не сразу понимает, о чём я, а когда доходит — уши из ярко-розовых превращаются в полностью красные, а глаза-хризолиты мутнеют, становясь практически матовыми. Вслух он едва ли способен сказать хоть что-то, лишь дёргает головой, и в этом движении я узнаю нетерпеливый кивок. Как бы самому не улететь кукухой сейчас…
Подтягиваю его чуть выше на кровать, с дурной улыбкой нависаю сверху. Видок такой, что я наверняка никогда в жизни из головы выкинуть не смогу (да и пытаться не стану). Порядочно отросшие волосы размётаны по простыне, реснички подрагивают, будто на ветру, губы чуть приоткрыты, распухли от долгих поцелуев, раскраснелись, совсем вишнёвые. Неспеша расстёгиваю пуговку за пуговкой, обнажая гладкую кожу, которая… Блять.
— У тебя и здесь веснушки вылезли? — удивлённо бормочу я, на что получаю слабую оплеуху. Мишка закрывает лицо ладонями, издаёт смущённый тихий рёв, заставляя меня вновь улыбнуться.
Заправленные в шорты края рубашки выдернуты. Распахиваю её и провожу кончиками пальцев от груди до живота парня, затаив дыхание. А его ебашит, ебашит не по-детски, до писка сквозь сжатые зубы. Под рукой ощущаю напряжённые мышцы. Миша тонкий, но крепкий, есть намёк на пресс. Среди россыпи веснушек выделяются небольшие тёмные родинки, и я поддаюсь желанию — касаюсь одной из них, самой верхней, губами. Талию при этом сжимаю в руках, пытаюсь удержать, успокоить, но при этом сам же себе противоречу, опускаясь ко второй родинке и обводя её кончиком языка. Эта совсем рядом с соском. Не могу отказать себе в удовольствии, целую и его. Маленький розовый бугорок ощущается языком чуть шероховатым, как поверхность изюминки. В ту же секунду Миша выгибается, дрожит и перебивает собственный стон моим именем.
— Ан… Андре!...
Так выходит, что на секунду его пах вжимается в мою поясницу, и я чётко ощущаю сдавленный шортами возбуждённый член. Даже бросаю вниз слегка ошалелый взгляд. Чёрт, выглядит больно — шорты узкие, а ткань довольно грубая. И я расстёгиваю молнию, чтобы облегчить судьбу бедняги. А ещё потому, что мне совершенно эгоистично хочется увидеть его член. И потрогать.
Вряд ли я когда-либо был натуралом. Очень вряд ли.
Сдерживать стоны у Миши больше не выходит. Какой же он шумный, подумать только… Соседи будут странно смотреть, вот как пить дать. Но как же похуй. Потому что я стягиваю шорты парня до колен, следом то же самое делаю с трусами — и наконец завороженно смотрю, как подрагивает его перевозбуждённый орган. На нём чуть видны голубоватые жилки, яички небольшие и гладкие, головка, выглядывающая из-под крайней плоти, совершенно красная, а на лобке почти нет волос, лишь нежный рыжий пушок вроде того, что есть и на щёчках.
— Ты и здесь красивый, — с улыбкой говорю я, прекрасно понимая, какую реакцию этим вызову.
— Пиздец ты извращенец, — Миша пытается пнуть меня, но выходит плохо — колени пережаты узкими шортами. Я поднимаю на него взгляд, получая ещё больше эстетического удовольствия от совершенно охуевшего (в хорошем смысле) личика парня.
— Ты против? Только скажи, одену тебя обратно.
— Нет! — слишком громко срывается с его губ. Он тут же их кусает, будто наказывая себя самого за говорливость. Но я уже вошёл в раж, начал кайфовать от происходящего, пережил первый приступ стыда. Всё. Я собираюсь выбить из него явное согласие, а потом сделать то, ради чего все мы здесь сегодня собрались.
— Так я могу тебя приласкать? — я надуваю губы, будто выпрашиваю у родителей конфетку, а сам нежно вожу тыльной стороной ладони по бедру Миши, заставляя его тело ловить ахуй от нетерпения. Извини, солнышко, но тебе придётся научиться говорить слова через рот, я по-другому играть не буду. Надеюсь, ты простишь мне этот маленький каприз.
Его милое личико сводит мучительным нетерпением. Он жмурится и трясёт головой так сильно, что не увидеть в этом однозначное "да" может только слепой. В ту же секунду я накрываю член бедняги ладонью. Такой же горячий, как и он весь. Стараюсь касаться осторожно, сжимаю бережно, прислушиваясь к собственным ощущениям, и делаю первое осторожное движение…
Видимо, это всё и вправду было для него слишком. Парень едва не хнычет, пряча лицо в предплечья. Я нахожу рукой на столе вафельную салфетку, которую обычно подкладываю под планшет, чтобы подставка не скользила, осторожно обтираю живот Миши и свою руку, кидаю тряпку на пол и ложусь рядом с ним. Убираю его руки, смотрю со всей нежностью, на какую способен, а он жмурится и бурчит:
— Стыдобища какая, бля-я-я…
— Успокойся, — я глажу его щёчку, а он к ней льнёт, как котёнок. — Всё-таки… это первый раз у нас с тобой. Ты просто перенервничал.
Парень двигается ко мне ближе и утыкается в мою грудь, а я запускаю пальцы в его волосы и лениво перебираю рыжие локоны. Постепенно его дыхание становится спокойным, и вскоре я чувствую чужие руки, которые, кажется, пытаются добраться до завязок моих штанов.
Увы, мне приходится их остановить.
Всё ещё смущённое лицо Миши искажает непонимание. Я подношу его пальчики к своим губам и целую поочерёдно, с удовольствием замечая, как млеет от этого рыжик.
— А как же ты?
Я вздыхаю тихонько. Ну, в конце концов, рано или поздно пришлось бы это объяснить.
— Видишь ли… У таблеток, которые я принимаю, бывают побочки.
Его глаза озаряет понимание.
— Ох… блин, мне жаль…
— Да ладно, похуй, — мои губы невольно растягиваются в улыбке. — Я бы ни на что не променял те звуки, которые ты издавал последние…
— Заткнись-заткнись-заткнись! — на меня обрушивается град абсолютно ленивых ударов чужих ладоней, заставляя звонко рассмеяться. А уже через пять минут мы вновь спокойно лежим в объятиях друг друга, временами тянемся за очередным поцелуем, путаемся ногами, пальцами рук, сталкиваемся носами, смеёмся, обзываемся.
Я так его люблю.