Мама Миши часто пропадает на работе сверхурочно. В такие дни ему совершенно не хочется сидеть дома. Рыжик не может без человеческого общества. Как-то он мне рассказал, что в тишине слишком громко звучат его собственные мысли, и не всегда мысли эти весёлые. Но если рядом кто-то, с кем можно тишину разделить — становится куда проще.
Я его понимаю. Вот кому, а мне точно известны траблы со внутренним голосом. И пусть голос этот медленно, но верно исцеляется, возвращаясь под мой контроль, я всё равно навсегда останусь человеком со сложным прошлым. Это не плохо — в сравнении хорошие дни становятся ещё лучше. Просто я действительно могу понять Мишу, и он это чувствует.
Над городом вновь сияет солнце — весёлое, беспощадное, летнее. Я долго упираюсь, пока рыжик, сидя на моих коленях, уговаривает меня пойти на Ленина.
— Там жарища за тридцать, — смеюсь я, пока негодник щекочет мои бока.
— Жесть ты неженка, — отвечает он, опрокидывая меня на кровать и продолжая мучать, от боков переходя к подмышкам. Пытаюсь перехватить его запястья, но чертёнок ловкий, не даётся, каждый раз изворачивается.
— Сгорю ведь! Я страшно горю на солнце, вся кожа слезает!
— Я тебя кремом намажу, — обещает он и тянет мою майку наверх, а я, не в силах ему противостоять, поддаюсь. Мне дико жарко, но тёплые ладони парня не вызывают отторжения. Наоборот, хочется чувствовать их всем телом. Поэтому я и позволяю ему над собой измываться, хотя щекотки боюсь страшно.
— Любишь обмазывать мужиков? — с напускным отвращением морщусь я. — Ты что, голубой?
— Ты не поверишь, — тянет Рыжик, едва сдерживая смех.
Солнцезащитный крем прохладный, под пальцами Миши он ощущается почти как тающее сливочное масло. Лежу на спине, рассматриваю его сосредоточенное лицо. И всё же ни к чему этот клоун не способен отнестись серьёзно: то и дело будто случайно задевает мои соски, а потом густо начиняет кремом пупок и выравнивает верхушку пальцем, провоцируя меня на истерику.
— Хорош уже, — смеюсь я сквозь слёзы. — Знал бы, что баловаться начнёшь — уже сам справился бы раз десять!
— Ой, а тебе так уж прямо не нравится? — он кусает губу, укладывает голову мне на грудь и смотрит хитро-хитро, по-лисьи прямо. Вздыхаю и провожу ладонью по его волосам. Уже до плеч… Как же ему идёт.
— Мне нравится всё, что связано с тобой.
Миша всегда страшно краснеет, когда я говорю подобное, и тает, как сахарная вата на языке. Поэтому стараюсь говорить почаще. Обнимаю его плечи обеими руками, целую в кончик носа — и шепчу:
— Нравятся твои волосы, твои веснушки. Нравится, как ты смеёшься над каждым пальцем и как пищишь, когда смущён. Люблю твои плечи. Люблю твои тёплые пальцы, твою улыбку, твои глаза-хризолиты. Люблю твои песни, твои стоны. Люблю твоё имя. Миша… Мишка. Всего тебя люблю. Всего-всего.
Он пунцовый, растерянный. Улыбается шире некуда, прячет лицо мне в шею, но я хочу его рассматривать, поэтому мягко беру в свои руки и приподнимаю, заглядывая в мутнеющие глаза. Миша не привык говорить вслух о настолько сокровенном, теряется, но я и без слов всё вижу, вижу ясно, как день, и чувствую каждой клеточкой своего тела. Каждой.
В его глазах вдруг проясняется, а я сам приоткрываю губы. Мы несколько секунд удивлённо пялимся друг на друга, после чего я сглатываю, а он прочищает горло и поражённо спрашивает:
— Это…
— Ага, — тем же тоном отвечаю я.
— Но ведь твои таблетки…
— Недавно снизили дозу, — осеняет меня. Проходит всего пара секунд, и смущённо-ошарашенное лицо Миши меняется до неузнаваемости, становясь абсолютно бесстыдным. Бешеные глаза сверкают, и я не успеваю и слова сказать, как с меня летят штаны вместе с бельём. Парень пялится на мой стояк жадно, как коршун на кролика, и мне становится даже чутка страшно. Потому что я тут впервые оказался совершенно голым перед человеком, от которого ждать можно вообще всего.
— Эй, что ты соби… Бля-я-ять! — я кусаю себя за запястье, чтобы не издать того громкого звука, что рвётся из меня наружу. Потому что, как выяснилось секунду назад, язык у Миши тоже горячий. Не то чтобы я этого не знал, но сейчас это прямо очень заметно.
Всё его стеснение как рукой снимает. Невероятная метаморфоза: вот он заливается краской до кончиков ушей просто от комплиментов в свою сторону… А вот он же увлечённо вылизывает головку моего пениса, удерживая его у основания ладонью. Брать в рот опасается, видимо, не очень дружит с рвотным рефлексом, но мне и этого хватает, чтобы уши заложило, а разум заволокло туманом. Тут ещё и несколько факторов сразу друг на друга накладываются: и то, что это Миша, и то, что у меня не было ни одного оргазма уже полгода точно. Потому меня кроет. Я мычу, сильнее впиваясь зубами в свою руку. Наверняка останется страшненький след. Такой же, как в прошлый раз остался от этих самых зубов на Мишиной шее.
Смотрю вниз и понимаю, что это конечная. У рыжика лёгкая одышка, глаза чуть ли не закатываются от увлечённости процессом, волосы упали на глаза… Сдержать стон не выходит. Он слышит это, немного приходит в себя и довольно ухмыляется. Заправляет пальцами волосы себе за ухо, и меня от этой картины кроет беспощадно. Я и предупредить не успеваю, только выгибаюсь, затыкаю себе рот ладонью и кончаю, не вполне понимая, куда.
А потом происходит страшное. Пока я пытаюсь отдышаться, ничего не слыша из-за заложенных ушей, Миша нависает надо мной и совершенно по-блядски слизывает со своих губ остатки моей спермы.
— Сладенько. Что ты сегодня ел на завтрак?
— Блять, Субботин! — еле отдышавшись, восклицаю я.
— Не блядь, а полюбил и дал, — парирует он, валясь на кровать рядом со мной и сгребая меня в объятия.
— Ещё не дал, — лениво отшучиваюсь я, когда более-менее прихожу в себя. Миша надувает губки.
— А я надеялся, что это ты мне дашь.
— Нихуя себе у тебя запросы, — возмущаюсь, но быстро оттаиваю: — Посмотрим на твоё поведение.
— Хе-хе! — он весело щурится и тычется носом мне в плечо.
***
И всё равно мы к вечеру выходим на Ленина, располагаясь на привычном месте — на трубе перед спортивным магазином. Я про себя радуюсь нашему опозданию. Во-первых, потому что после минета в голове особенно ясно, как выяснилось сегодня. Во-вторых, потому что тень от магазина только сейчас добралась до нашего места, и нам не нужно печься под солнцем, да и жара немного спала, так что даже я чувствую себя вполне комфортно. Сижу, покачиваю ногой, лениво редактирую своё портфолио с мобильника, убирая оттуда старые работы, которые мне больше не нравятся. Мишин голос рядом всё такой же звонкий, как и всегда, а зевак, что останавливаются послушать, больше обычного.
♪Когда-нибудь ты станешь воспоминанием,
Безликим облаком в голове, как в тумане,
Ну а пока что мы здесь, и мы вместе,
Я напишу тебе ещё эти грустные песни…♪
Я радуюсь тени, людям и голосу, но потом вдруг понимаю, что тон этой песни… не очень вяжется с настроением вечера. Она тише, лиричнее. Начинаю вслушиваться в слова.
♪Ты разобьёшь ещё сердце мне вдребезги,
Настанет день, где и мы враги…♪
Невозможно всю жизнь жить с тревогой, а потом избавиться от неё навсегда. Она всё равно будет где-то отдалённо фонить, иногда — вовсе не мешая, а иногда — доставляя ощутимый дискомфорт. И теперь я вдруг ощущаю её вновь.
♪Ну а пока
Я был бы счастлив делить жизнь напополам,
Не причинить боль, не нанести травм.
Мы встретились в странное время, и что теперь?
Если ты — солнце, то я — твоя тень.♪
Эта тревога окрашена в другие цвета, чем раньше. Меня посещает новая мысль, и я боюсь, как бы она не стала навязчивой.
А вдруг так хорошо будет не всегда?
♪Пьяные до зари,
Поцелуи по утрам,
Мы не спим, мы не спим,
Любовь за нами по пятам…♪
А вдруг это закончится? Закончится так же внезапно, как и началось — резко, будто обухом по голове, не оставляя сомнений, что это конец. Что тогда?
♪Когда-нибудь мы разобьём бокалы в этой квартире,
Мы посчитаем друг друга людьми худшими в мире,
Посчитаем друг друга самой большой ошибкой…
Я не курю, но закурю с истеричной улыбкой.♪
Я понимаю, что это — лишь одна из множества песен в репертуаре Миши. И других, совершенно других песен там больше! От них хочется дышать полной грудью и верить, что всё будет хорошо, но…
Это "но" слишком сильно отдаётся внутри. И мне неожиданно больно.
♪Я посвящу тебе все эти сраные песни,
И буду врать, что не грущу больше о том, что не вместе.
Теперь ты — просто история, глава этой книжки,
Забытый образ, очередная набитая шишка.♪
Я вдруг чувствую себя таким маленьким, незначительным. Люди, что подходят послушать, забудут Мишу уже на следующий день. А меня, парня, что просто сидит рядом — через минуту. Это нормально, но… Вдруг и Миша забудет меня? Может случиться всё, что угодно. И если "нас" не станет — как долго "мы" будем растворяться в памяти до полного забвения?
♪Когда-нибудь ты станешь воспоминанием,
Безликим облаком в голове, как в тумане,
Ну а пока что мы здесь, и мы вместе,
Я напишу тебе ещё эти грустные песни.♪
Ближе к ночи Миша провожает меня домой. Людей вокруг нет, и он осторожно касается моей руки, а я сжимаю его ладонь чуть крепче, чем стоило бы. Парень поднимает на меня взгляд и спрашивает:
— Ты в порядке? Что-то притих совсем…
— Миш.
— Да?
— Мы будем вместе всегда?
Повисает тишина, которой я боялся. Она осязаемая, сдавливает горло, не даёт сглотнуть ком.
И всё же рыжик её рассеивает.
— Я не могу тебе обещать такого, ты ведь понимаешь? Жизнь непредсказуема. Сегодня она такая, а завтра ты просыпаешься в каком-то сюре и не ебёшь, что дальше. У меня такое было не раз и не два… Но знаешь?
Мишино лицо озаряет добрая улыбка, и он смотрит на меня с такой заразительной уверенностью, что она невольно передаётся мне, как простуда.
— Я сейчас с тобой — самый счастливый человек на свете. И я, блять, настроен сделать все от меня зависящее, чтобы у нас всё было охуенно. Обещаю.
Тревога медленно оседает пылью в лучах заходящего солнца. Я сплетаю наши пальцы, подношу руку Миши к своим губам, чтобы поцеловать медленно, наделяя этот жест сакральным смыслом.
— И я. И я обещаю.