В это утро сил у меня чуть меньше, чем вчера. Веки тяжёлые, сонливость не хочет отпускать из тёплой постели, пытается заставить так и лежать до обеда, ни о чём не переживая. Я бы, наверное, даже поддался ей и провёл бы ещё часа три то листая тиктоки, то отрубаясь и наслаждаясь спокойствием и тишиной выходного дня.
Но я всё же делаю над собой усилие и поднимаюсь, спускаю на пол ноги, забираюсь пальцами в свои волосы, чтобы помассировать голову — это всегда помогает мне немного взбодриться.
Сегодня нельзя отлёживаться. Сегодня свидание!
Миша предложил это пару дней назад. Помню, как дико сгорел от смущения, когда с его губ сорвалось такое спокойное, почти обыденное "сходи со мной на свидание". Почему-то я даже не думал прежде, что мы можем. Но ведь… кто нам запретит? И мы договорились, что сгоняем в киношку, а потом поедим в новой вьетнамской лапшичной, которая недавно открылась в торговом центре здесь недалеко. Простенько, но со вкусом. А потом, может, ко мне…
Вчера я впервые покупал в аптеке "джентльменский набор". Между нами с Мишкой всякое произошло, и это, по сути, логичная покупка в связи с нашими новыми для обоих отношениями, но на потеху тётке за кассой и очереди, что образовалась за моей спиной, я трясся, как пятиклассник, попросил нужное дрожащим голосом и чуть не вытащил паспорт, подумав, что, наверное, нужно будет подтвердить возраст… Стыдоба какая. В тот вечер я твёрдо решил, что впредь буду лубрикант и презики заказывать в интернете.
Сегодня меня подотпустило. Справляться с задачами будем по мере их поступления.
Очень хочется бахнуть чашечку кофе. Крепкий мне нельзя, поэтому любимый зерновой для турки я давно заменил растворимым, чтобы потом залить его огромным количеством сливок. Так что, зевая, прохожу в кухню, где нахожу сидящего за столом деда. Я лениво желаю ему доброго утра, он отвечает мне что-то невнятное, продолжая изучать газету. По воскресеньям нам приносят еженедельный номер местного издания, где в основном публикуются реклама и объявления, но на первой и последней страницах бывают и какие-то статьи про городскую жизнь, например, про то, как в центре старенькие автобусные остановки заменили на новые, с киосками и крепким навесом. Так что дедуля с ухмылкой вглядывается в мелкие буковки, нацепив на нос свои очки для чтения, и бормочет что-то про нечитаемый шрифт, вроде.
А у меня все мысли заняты Мишей. Я и вправду волнуюсь перед первым свиданием, и это настолько приятное волнение, что всё остальное уходит на второй план. Я намерен сегодня радоваться каждой мелочи, и ничто не сможет испортить этот день.
Залитый кипятком растворимый кофе распространяет по кухне приятный аромат, который наконец заставляет меня до конца проснуться ещё раньше, чем мои губы коснулись краешка чашки. Подхожу к окошку. Из-за рыжика у меня сформировалась привычка каждый день смотреть в окно и своего рода медитировать, наполняя себя ощущением жизни. Замечаю птиц на верхушке вяза, красивые радужные разводы от машинного масла в небольшой луже у подъезда, довольную соседку, несущую домой горшочек с цветущей гортензией. Звуки, цвета, улыбки — всё зовёт, всё наставляет прожить сегодняшний день так, чтобы он не стёрся из памяти, как лишнее воспоминание, а остался и напитал силой для следующего прекрасного дня.
А потом я слышу звон стекла.
Чуть вздрагиваю от неожиданности, поворачиваюсь и хмурю брови. По линолеуму разлетелось стёклышко из дедушкиных очков.
— Я ж тебе говорил, надо цепочку на них приделать, чтобы не уронить случайно, — начинаю бухтеть, наклоняясь, чтобы поднять оправу. Надо бы пылесосом осколочки…
Но затем проблема разбитых очков отходит на второй план. Потому что с дедулей что-то не так.
Ухмылка на лице, которая с невнимательности показалась мне знаком хорошего расположения духа старика, выглядит, вообще-то, достаточно крипово. Да и всё его лицо как-то перекошено, одно веко вовсе прикрыто почти полностью. Газета выпадает из рук. Он пытается что-то мне сказать, но получается в результате только невнятное бормотание, ничего, что можно бы было разобрать. И только теперь до меня доходит.
— Деда, слышишь меня? — говорю я настолько чётко и спокойно, насколько могу. — Подними обе руки перед собой.
Он пытается, но одна рука безвольно повисает. Моя догадка подтверждается. Инсульт.
Дедушка тяжело дышит, его зрачки бегают, не способные на чём-то конкретном сосредоточиться. Я чувствую, как внутри зреет паника, но почему-то могу её контролировать. Понимание, что сейчас любое промедление смертельно опасно, позволяет держать себя в руках. Я сразу же звоню в скорую. Мне везёт: отвечают после первого гудка. Диктую все данные, что у меня спрашивают, и, убедившись, что дедушка пока не планирует падать, бегу отпирать двери. Закладываю кирпич под домофонную дверь, что не нравится сидящим рядом на лавке соседкам.
— Это ты чего делаешь, башка дурная? — ругается одна бабулька не с нашего подъезда.
— Я скорую жду, — отрезаю, перебивая её возмущения. Старухи тут же затыкаются, моментально сложив два и два.
Пока дожидаюсь врачей — собираю все документы, лекарства и кое-что из одежды на всякий случай. Пара фельдшеров поднимаются к нам в квартиру уже спустя минуты три — снова повезло, была свободная машина. Оценивают ситуацию буквально за пять секунд, после чего немолодая женщина с оранжевым чемоданом вздыхает:
— Ну что, надо ехать… Наташка, беги к Петровичу, тащите носилки.
***
Время тянется безумно медленно, когда ты чего-то очень ждёшь. Но когда ты ждёшь, восседая на неудобной жёсткой скамье, оно будто и вовсе останавливается. Здесь, в отделении реанимации, вдоль стен коридора именно такие: низкие, хреново покрашенные, узкие. На третий час тебе становится стыдно, ведь ты перестаёшь думать о человеке, жизнь которого за стеной на волоске, потому что в голову лезут исключительно эгоистичные мысли о затёкших ногах и спине. Очень хочется встать, размяться, но совесть почему-то не позволяет. Культ русских страданий, взрощенный в нашем брате литературой и примером родителей, не иначе.
Вспоминаю о существовании телефона только сейчас, потому что он завибрировал в кармане, выдёргивая меня из туманных размышлений. Звонит Миша. Мне совсем не хочется отвечать — понятия не имею, какой у меня будет говор. Наверняка охрипший от сухости горла, давно хочется пить. Всё равно беру трубку и тихонько бормочу:
— Ало.
— Ты офонарел?
Рассерженный голос больно режет по живому. Я растерян, не знаю, что сказать в ответ. А с той стороны продолжается:
— Сто сообщений тебе отправил! Хоть бы одно прочёл, вижу ведь, что онлайн! Фильм час назад начался! Я понимаю, что у тебя бывают плохие дни, но можно было хотя бы в известность поставить, что идти не собираешься? Я тут приготовил… всякое! Хотел сделать тебе особенный день, а ты…
— Миш, — совсем тихо зову я, но он не слышит.
— Ты думаешь, что ты один за нас переживаешь? Да нихуя! Я, знаешь ли, тоже трясусь постоянно, чтобы у нас всё хорошо шло, чтобы тебе комфортно было, я просто не понимаю…
— Миш.
— Не надо меня на вот этих горках катать, Андрей! Избегающим типом привязанности оправдывать и всё такое! Разве сложно просто сказать…
— Миша!
Мой голос срывается на рык. Медсестра выходит из палаты и всей своей мимикой просит меня заткнуться. Так что поднимаюсь с места (чувствуя, как хрустят абсолютно все мои суставы) и выхожу на лестницу. Всё это время Миша по ту сторону звонка молчит. Кажется, я его маленько напугал.
Сажусь на ступеньку, шумно вздыхаю, собираясь с мыслями, и уже спокойнее говорю:
— У дедушки инсульт. Я в реанимации.
Молчание затягивается. Рыжик в затруднительном положении, я буквально осязаю его стыд. В конце концов в трубке слышится шум, а затем — приглушённый голос:
— Блять… Блять. Андрей, прости…
— Ничего, — отвечаю я тихо. — Надо было сразу тебе позвонить… Но у меня мысли спутались.
— Можно к вам приехать?
Я взвешиваю ситуацию и отвечаю:
— Нет, не нужно. Я пока не знаю, что скажет врач, и… Хочу побыть здесь один. С дедушкой.
Почти чувствую, как он кивает, затем понимает, что это глупый в данной ситуации жест, и слышу тихое "угу".
— Обещай мне позвонить, когда будут новости. Или написать. Ладно?
— Обещаю.
***
Проходит совсем немного времени. После разговора с Мишей меня немного отпускает, минуты постепенно восстанавливают своё естественное течение. Больничные коридоры пустеют, приобретая атмосферу лиминальности, которая меня отчего-то даже чутка успокаивает.
Уже начинает темнеть, когда врач наконец выходит не для того, чтобы с важным видом пройти куда-то мимо меня, а чтобы приблизиться, откашляться и сообщить:
— Ну что я вам сказать могу… Жить будет, но есть некоторые нюансы.
У меня немного расслабляются плечи. Угрозы жизни нет, уже что-то хорошее.
— Как он сейчас?
— В сознании, но говорить пока не может и, кажется, не совсем понимает, что происходит. Нам ещё предстоит выяснить, насколько серьёзно пострадал мозг. Поэтому каких-то гарантий дать не могу. В стационар переводить рано.
— Понял, — тихо киваю я. — А когда можно будет больше узнать?
— Вы не торопитесь, мы за вас торопимся, — отвечает доктор и слегка улыбается. — Езжайте домой. Отдохните.
— Нет, я тут останусь на всякий, — отвечаю я, но мужчина меня перебивает:
— Нам негде размещать сопровождающих, юноша.
— Да я здесь…
— От вас толку здесь никакого, — честно настаивает он. — Сами перенервничаете, от бессонницы начнёте бредить… Не вы первые, не вы последние. Поверьте, если что-то экстраординарное произойдёт, если дедушка ваш на ноги вдруг вскочит, полный сил и здоровья — мы позвоним, даю слово.
Тихонько хмыкаю и поднимаюсь с места, закидывая на плечо рюкзак.
— Ладно… Только обязательно звоните.
— Позвоним.
Внутри я целиком опустошён, не чувствовал себя так, наверное, ни разу в жизни. Сам не замечаю, как дохожу до больничного крыльца. Меня возвращают в реальность звуки сверчков и свежесть вечернего холодного ветерка, забирающегося под футболку.
И тогда я звоню Мише. Он трубку берёт практически сразу. Ждал?
— Ну как? — звучит вместо приветствия.
— Миш, мне до тебя отсюда ближе, чем до дома. Можно, я…
— Дурак, что ли? Конечно можно!
— Тогда я иду.