— Простите, мальчики, но мне нужно отойти, — Грета смущенно протиснулась мимо Брагинского и исчезла в коридорах бара.

На стол встала стопка с двумя сигаретами в ней.

— От заведения, — бармен хлопнул Брагинского по плечу, — а то мы думали, ты потерялся.

Брагинский ответил ему туповатой улыбкой и бармен исчез как и не было. Ловко подцепив одну из сигарет, Гилберт закурил.

— Зачем ты приперся? — Напрямик спросил Гилберт. 

Брагинский бросил на него короткий снисходительный взгляд. “Это ты в моём городе, а не я в твоём. Так кто же из нас к кому “приперся”?”, - читалось в нем. Но спросил Брагинский о другом.

— Ты как-то говорил, что видел Древнего, — туманно начал Брагинский. Он взял вторую сигарету, но не закурил, нервно теребил её в руках, от чего она начала крошиться.

— Нет, я убил Древнего. Это другое.

И снова эта лицемерная улыбочка простачка. 

— Но ты говорил с ним до этого? И, Тараканище, если ты сейчас пошутишь про «говорить после убийства», я тебя ударю.

Гилберт открыл и закрыл рот.

— Обломщик. Допустим, и что дальше?

— Хочу узнать о чем вы говорили, — сигарету он так и не поджог, а разломил пополам, выпотрошил, и сгреб её жалкие останки обратно в стопку. Полное извращение. Гилберт докурил свою и небрежно, испачкав пальцы, затушил окурок в пепельнице.

— То есть, мне стоило записать на случай, если великий Брагинский решит у меня уточнить?

— То есть, ты не помнишь?

— Тебе дословно? — Он выждал театральную паузу, но Брагинский эффекта не оценил. Потому Гилберт вздохнул и заговорил, — О чем можно говорить со стариком, готовящемся к смерти? Только о смерти. Он сказал, что Заступник, потерявший свой народ теряет и разум, а если народ теряет Заступника, он потеряет опору. И он видел такое.

Повисла долгая тишина. Даже музыка в баре словно утихла. Накатили воспоминания. Поляна на опушке леса, светящаяся от силы, старик со слепыми глазами, луна и Солнце, сияющее только для Гила.

— Гилберт.

Он вздрогнул. Захотелось съязвить, но стоило взглянуть в лицо Брагинскому, желание пропало. Брагинский больше не улыбался.

— Чего?

— Как думаешь, обычный человек может убить такого как мы?

— Если бы это было возможно, представляешь, сколько бы наших полегло. У тебя дурные предчувствия?

Брагинский поднял руку, оглядел её будто впервые увидел и начал отчаянно тереть лоб.

— Может да, а может нет, — Он помолчал и заговорил уже с самим собой, погрузившись в воспоминания, на которые у Гилберта не было прав, — В прошлый раз мне стреляли в сердце и было вообще не весело. До сих пор болит, вот я и психую.

— Если тебе стреляли в сердце, почему ты трешь лоб?

Брагинский оторвал руку от лица и встретился взглядом с Гилбертом. 

— Блядь! 

Всё таки предчувствие. Если бы Гилберт постарался, он бы смог увидеть с десяток следующих фишек и то, какой стороной они упадут. Но тратить на это силы...

— Попрощайся с милой Гретой за меня, Тараканище, — Засобирался Брагинский.

Автобус дернулся, останавливаясь. Гилберт открыл глаза. Приехали.

— Попрощаюсь, — полушепотом заверил Гилберт, прежде чем начать выбираться.

А дальше было муторно и серо. Чемоданчик с пожитками волочился по лужам за Гилбертом до самого отеля. Серого и унылого. Признаться, Гилберт специально выбирал такой, который жалко не будет. С плохим освещением, синими, отлипающими от стен обоями и текущим кондиционером. Дальше короткий душ, свежая одежда и в путь. До цветочного у церкви. Родные просили не приносить цветов или хотя бы не излишествовать в них. Но Гилберт не мог не заказать букет белых роз, перевязанных черной лентой. Грете бы понравилось. 

Гилберт чуть не опоздал и потому подошел к гробу одним из последних. Букет вызвал яркое недовольство младшего сына Греты. Но мальчишка промолчал. На вид ему было лет сорок пять, деловой костюм, черные волосы зализаны гелем. Должно быть, это он распоряжался похоронами.

Гилберт сложил букет у ног Греты и подошел к ней. Она казалась странно маленькой в гробу.

— Эй, ты и правда была моим Солнцем. Даже когда никого не осталось, ты продолжала светить и зажигать других. Спи спокойно, ты сделала больше, чем могла. — Он постоял, размышляя, что ещё важно сказать в самый последний раз. Рука словно сама потянулась погладить холодный лоб Греты, — Знаешь, есть один старикан. Однажды я проводил его куда надо, надеюсь в этот раз он проводит тебя. А если нет, я хорошенько взгрею его при встрече. И да, Брагинский велел передать, что не успеет сегодня приехать. Ну это же Брагинский, как будто могло быть по-другому. Я уже скучаю по тебе. 

Он оглянулся на зал попытался найти Солнце. Как тогда, на опушке леса. Её детей, внуков, правнуков, а главное учеников. В каждом жил свет. У кого-то свет походил на раскаленные угли, у кого-то на трещину в каменной стене. Но никто из них больше не был его Солнцем. Его народ кончился с Гретой.

Оставаться здесь дольше не было ни смысла ни желания. Потому Гилберт под неодобрительные взгляды семьи вышел из церкви.

В гостинице девушка за стойкой рассеянно улыбнулась ему.

— О, на ваше имя пришло две посылки. Должно быть, рождественские подарки.

И она действительно достала откуда-то две коричневые коробки, обмотанные бечевкой, одна меньше другой. Гилберт судорожно сгреб их, поблагодарил девушку и отправился в номер. Возможно, коробки были в яркой обертке, но мир поблек, оставив только серый, синий и коричневый цвета, как бывает в густых безлунных сумерках. Даже гирлянды, украшавшие холл, светились черно-белым светом.

Он скинул коробки на кровать, как только добрался до номера, и со вздохом уселся рядом. Закрыл лицо ладонями. Как же ему было тошно от самого себя. Старик тогда ушел легко, улыбаясь, без сомнений. А Гилберта будто камнем придавило горе по самому себе, парализовав его волю. Даже двигаться стало трудно.

В попытке вырваться из мыслей, Гилберт заставил себя взять одну из посылок и вскрыть её. Пачка сигарет и зажигалка. Нормальных таких, по-старинке сигарет, не электронной дряни. У отправителя явно был хороший вкус. Записка прилагалась. На русском.

«До сих пор болит. Если решишься стрелять в голову, постарайся не выжить. С Рождеством»

— Ну спасибо, — хмыкнул Гилберт, вскрывая пачку. Хотя в чём Брагинский был не прав?

Он вынул сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил. Запах табака медленно поплыл по номеру. От этого давящее бессилие слегка отпустило и Гилберт потянулся за второй посылкой. Здесь всё было без сюрпризов - имя брата прямо на коробке. Гилберт содрал его вместе с упаковкой заглянул внутрь. Пистолет. Новейшая модель. Полицейский. 

— Спасибо, братец, но у меня свой, — хмыкнул Гилберт. Сил резко прибавилось и хватило на то, чтобы встать и дойти до чемодана. На его дне, в череде бесполезных тряпок лежал наградной Вальтер, ещё с той Войны. Гилберт достал его бережно, как труп приятеля из-под развалин дома.

Нет, не труп. У старого друга ещё найдется последняя пуля для Гилберта. 

Гилберт сел в кресло, приставил дуло себе ко лбу и выстрелил.

***

— И что такая правильная девушка делает в такой дурной компании? — Брагинский мягко улыбнулся Грете.

Грета окинула его задумчивым взглядом, потом посмотрела на Гилберта. В глазах у нее блеснули дерзость и яд.

— Бунтую против устоев, очевидно. А если не секрет, кого вы считаете дурной компанией, себя или вашего друга?

Брагинский легко рассмеялся.

— Обоих. И тебе не страшно?

— Очень. 

Гилберт положил руку на спинку её стула. Стоило посмотреть под другим углом, как унылый бар залило бесконечным светом, а тело заломило от чужого жара. Жара, которому требовалась его, Гилберта, защита.

— Я уже староват для таких фокусов, но на разок меня, пожалуй, хватит.

— Стой! — Брагинский, даже руку вперед вытянул, — Ты уверен, что это она?

— Как можно ошибиться? — проворчал Гилберт.

Грета в недоумении завертела головой. 

— Она кто? Она в смысле я? И кто я?

— Ты родилась до падения Стены, по её Восточную сторону? — Спросил Брагинский. 

Ему, наверное, разница и не была видна. Это для Гилберта Грета — маленькое Солнце, случайно закатившееся в угасающий мир. Брагинскому она едва светит зыбкими болотными огнями, и кто в этом мерцании разберет детали?

— Я что выгляжу такой старой? — возмутилась Грета, но тут же добавила, — вообще-то да, но я ничего не помню из этого. Мне было всего полгода, когда Стена рухнула.

— Даже если бы был один день, этого бы было достаточно, — заверил её Гилберт.

— Да, но это никак не отвечает на вопрос. Вы тут секретничаете, и явно меня обсуждаете, а я ничего не понимаю. Невежливо обсуждать человека вот так, когда он ответить не может.

Гилберт переглянулся с Брагинским.

— Ещё один вопрос и Тараканище тебе всё объяснит.

— Интересно, вопросы задает Брагинский, а объясняйся Гилберт, — он закатил глаза и повернулся к Грете, — можешь не отвечать этому болвану, я и так тебе всё расскажу.

— Ну теперь мне интересно, что за вопрос.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Грета подавилась коктейлем, который так невовремя решила глотнуть.

— Он совсем дурачёк у вас? — Спросила она у Гилберта и не дожидаясь ответа, сказала, — я хочу стать профессором истории и преподавать её в университете.

— Так и будет, — пообещал Гилберт.