Моим смыслом

Пожалуйста, будь моим смыслом.

Мы одни на целой земле, в самом сердце моих картин:

Целый мир придуман, целый мир придуманных истин.

Я нуждаюсь в твоём тепле.

      Маленькая золотистая ящерка замерла на ветви грушевого дерева. Солнце переливается на чешуйках шафранным, бликует прозрачно-лимонным вдоль гибкой спинки и тает на кончике хвоста. Тени от сочной зелёной листвы замерли на ветвях неровными пятнами.

      — Ого! Ты уже закончила? — разрывает тишину восторженный оклик. Алиса прижимается к спине, обнимая за плечи, и разглядывая картину. Непросохшая краска влажно поблёскивает в свете настольной лампы. Кэра улыбается, откладывая в сторону кисть, и шепчет едва-слышно:

      — Почти.

      — Это очень красиво, — маленькая ладошка оглаживает волосы незамысловатой лаской. Алиса ещё мгновение вглядывается в рисунок и отстраняется, давая возможность Кэре встать, — мне нравится.

      Кэра поворачивается к ней, плавно крутанувшись в компьютерном кресле.

      Алиса нетерпеливо переминается с ноги на ногу; босые пятки тонут в мягком ворсе ковра, а пуговицы на пижаме опять застёгнуты вкривь. Подмышкой зажат плюшевый кролик — мистер Счастливый — а в карих глазах лучиками светится радость.

      Время вечерней сказки.

***

      — Я дома!

      Алиса вбегает в комнату маленьким акварельным вихрем: яркое платье пестрит десятками цветных пятен. В глазах рябит от обилия оттенков — настоящий шедевр авангардизма, а не дизайн. У Алисы за спиной рюкзак с мультяшными щенятами, в руках — свежий букет одуванчиков. Улыбка чистая, радостная; она вбегает в комнату — и внутри у Кэры рождается маленькое солнце, ласковое от тепла и сияющее от счастья.

      — Как дела в школе?

      Холодная вода пузырится, набиваясь в прозрачную вазу, преломляет свет красивыми бликами. Алиса сама вставляет в неё жёлтый букетик и ещё пару мгновений любуется игрой ярких оттенков.

      — В школе всё замечательно, — голос лучится довольством, и в глазах отражается хитрый блеск, — мне там нравится.

      Кэра ласково оглаживает её тёмные волосы; внутри замирает на мгновение что-то щемящее: счастье настолько сильное, что иногда и не верится, что всё это реально.

***

      Над кружкой вздымается едва-видный пар, тёплые фарфоровые бока ласково согревают ладони. Тёмный какао ароматом наполняет комнату, щекочет искусственное обоняние.

      Какао у многих людей ассоциируется с уютом и детством. Кэра смотрит на плавающие островки белого зефира, степенно таящего в тёмной горячей жидкости.

      За окном синим бархатом растянулась ночь с мерцанием редких для города звёзд. Звуки не проникают снаружи — плотно закрытые окна прозрачной стеной отгораживают от внешнего мира.

      Алиса с удобством устроилась на диване, подогнув под себя ноги и завернувшись в плюшевый плед. Она греет в руках горячую кружку, покачивает её, словно баюкает; она будет держать её в пальцах, пока какао не остынет.

      Приглушённый свет от лампы скрадывает дневную резкость, смягчает каждую грань и тень. По телевизору показывают старые мультфильмы, добрые и наивные. Алиса — тоже добрая и наивная — завороженно смотрит, иногда забывая моргать.

      Кэра улыбается, отставляя свою кружку на журнальный столик, и прикрывает глаза. Тихий вечер окутывает неспешностью и спокойствием, предсонной расслабленностью лаская мысли. Так легко представить, что они одни в этом мире, так дивно воображать, что мира за пределами их маленькой комнаты не существует.

      Щемящее счастье внутри почти больно посылает сигналы по синтетическим нервам. Кэре хочется смеяться — это почти щекотно.

      На стене, в гранях тяжёлой деревянной рамы, висит картина — портрет Лютера. Он улыбается солнечно и мягко, а голову покрывает венок из ромашек и васильков. Выглядит настоящим, живым, словно отвернись от него — и он посмотрит тебе в спину, согревая уверенным взглядом.

      Алиса просила нарисовать его свободным и сильным, добрым — таким, каким они его помнят. Лазурное небо за его плечом прошито воздушными облаками, светлеет надеждой и чистотой. Небо выходит за грани портрета, расползается по стене нежно-голубым и бескрайним.

      На мгновение стена перед глазами идёт тонкой рябью помех. Кэра растерянно моргает, возвращая фокусировку.

      — Кэра? — Алиса смотрит встревоженно, чуть подаваясь вперёд, и обнимает себя руками, словно ей внезапно стало холодно. Кэра улыбается мягко, в голос вкладывая тепло и уверенность:

      — Всё хорошо, Алиса.

      — Мы всегда будем вместе?

      Вопрос дрожаще падает с детских губ, разбивается звоном о густую тишину, набившуюся в воздух. Телевизор молчит, а по экрану ползут жирные полосы белого шума. Кэра непонимающе сводит брови, шепчет удивлённо, едва шевеля губами:

      — Конечно. Почему ты… — карие глаза блестят влажно, в уголках собираются слёзы; Алиса дрожит, нервно губы кусая, будто вот-вот разрыдается, — ты плачешь?

      Светильник в углу гаснет с хлопком, словно лампочка взорвалась — и в следующий миг заходится паническим алым, мигает быстро и рвано, подобно давно сорванным диодам. Красный свет бьётся сквозь ткань торшера, ломая тени, вспыхивает раз за разом.

      Тириумный насос сокращается тугой болью. Кэра испуганно прижимает руки к груди.

      Комната вновь идёт рябью, темнеет ломаными линиями. Лазурное небо на стенах становится алым, словно кровью налитым; тёмными клоками пестреют рваные облака.

      — Алиса!

      Алиса смотрит в глаза, не мигая. Рот приоткрыт, и губы изломаны горечью — а во взгляде отчаяние. Алиса не двигается, будто отключённая, будто мёртвая.

      Кэре кричать от ужаса хочется. Она движением нервным падает на колени, хватая Алису за хрупкие плечи, встряхивает, вглядываясь в родное лицо:

      — Алиса, ответь мне, что…

      — Ты меня не оставишь?

      Её голос — повсюду. Её голос и звонок по-детски, и механически хрипл; слова неправильным эхо несутся со всех сторон, бьются снаружи, продираясь в сознание — и бьются изнутри, вгрызаясь в двоичный код.

      Кэра вскрикивает испуганно. Механическое тело горит под пластиком: греются платы, жужжит процессор, словно не тириум в синтетических жилах, а кислота. Тонкие плечи под ладонями расслабляются: Алиса безжизненным тельцем падает прямо в руки, закатив глаза.

      Губы её движутся неестественно, механически:

      — Мы вс-сегда буд-м…

      — Алиса! — Кэра зовёт, прижимая к её себе, не замечая алой ряби ошибок, застилающих всё, — Алиса, очнись!

      –… вме-с-те?

      Воздух холодом набивается в грудь, обжигая, и встаёт тяжёлым камнем поперёк горла. Зрение отказывает: сплошной алый свет непроглядной мутью. Страх колючими ветками оплетает мысли, впивается шипами в сломанную программу, а в голове тонким эхом звучит её голос:

      «Мы всегда будем…»

      — Нет…

      «…вместе?»

      Виски разрывает электрическим звоном; звон застилает всё, пока не смолкает в оглушающую тишину. Кэра замирает растерянно, страшась шевельнуться.

      В отдалении ласково шепчет ветер, катая что-то шуршащее по земле. Сквозь сомкнутые веки ластится свет. Кэра открывает глаза, оглядываясь испуганно.

      — Алиса?

      Солнце бледным рассветом скользит, едва касаясь земли. Мешаются белый и серый, сливаются в нечёткую мешанину, пока не удаётся сфокусироваться. Тонны пластика, ломанных тел и запчастей укрывают промёрзшую землю.

      Память возвращается толчками — неровно вбивается в голову, подобно гвоздям. Осознание раскалённым комом жжётся в груди. Кэра падает на колени — отмирает внутри что-то живое, острое — спицей пронзает насквозь.

      Кэра падает, задыхаясь.

      Кэра падает.

      Кэра падает на колени и кричит.

«Ты меня никогда не оставишь?»