Я ничего не скрыл

Я весь перед тобой, я ничего не скрыл.

Я сделал так, что небу стало жарко.

Сплин — Двуречье (я ничего не скрыл)

      Звук обрывается оглушающей тишиной. Земля качается под ногами, и к горлу позорно подкатывает ком тошноты. Гнилой морок, проклятая болотная тина, отравленное марево видения…

      Локи стоит напротив — длинная тёмная линия в пересечении реальности. Небо за его плечом тянется тяжёлыми грозовыми тучами, сбивается в дымные клочья свинца и гари; взгляд подними — и небеса обрушатся смертельной мощью, вдавят в сырую землю так же сильно, как сейчас боль сжимает грудь, не давая вдохнуть.

      Локи смотрит упрямо. Тяжело и ровно — а за вызовом непролитыми слезами блестит больное отчаяние, не сокрытое и от того до невозможного нереальное. Изумрудный шёлк ласкает излом опущенных в поражении плеч, а кулаки сжаты до мёртвой белизны.

      Локи молчит. Локи ждёт приговора.

      Тор не знает его — такого. Такого, сломленного собственной правдой — и сильного от того, что хватило мужества признать. И признаться.

      Бог Обмана кривит губы — с них падает хриплый смешок, растворяясь бесцветной дымкой в густой пустоте воздуха. Не выдерживает, нервно жмурясь, и снова уставляясь на Тора взглядом обречённой, загнанной дичи; влага блестит в уголках глаз.

      И это настолько противоречит обычному — привычному — немигающему взгляду готового к атаке змея, что становится по-настоящему страшно. Холод ползёт по спине, цепко впиваясь ледяными пальцами между позвонков.

      Тор смотрит на искривлённые в горечи губы и ждёт, что вот, сейчас с них польётся яд, отравленный креплёный мёд с горечью и сладким дурманом; ждёт, что брат съязвит и разрядит воздух. Растает — привычно и больно.

      Воздух, кажется, искрится: туман стелется под ногами молочным дымом. Влага оседает в лёгких, не давая дышать — забирая право на вдох. В висках звенит, словно громом оглушило.

      А Локи всё молчит, словно громом поверженный, и Тор понимает, что именно так брат себя и чувствует сейчас.

      Первый шаг навстречу тяжёл: трава цепляет носок сапога, подобно дурной деве, что виснет на плече и умоляет остановиться. Или так ощущается веление разума?

      Шорох травы оглушающе резок; тишина рвётся истлевшей тканью. Локи встречает его взгляд гордо, непоколебимо, словно кровь его обратилась каменным крошевом и даровала настоящее бессмертие. Он вскидывает подбородок и смотрит с вызовом — Тор почти слышит отравленное: «и что ты будешь с этим делать?».

      Это было так в его духе: явиться в Мидгард своевольно и внезапно, вытащить — выдернуть буквально — из битвы с железными нелюдями; его — разгорячённого и шального от воя крови в жилах и жажды доброй битвы.

      Украсть и выбросить посреди бескрайнего поля, чтобы в следующий миг разорвать его мир и лишить равновесия, его — ошалевшего и огорошенного от явления мёртвого,

отмоленного у Хель,

брата.

      Это было так не в его духе: явиться и, не медля, идти напролом, наступая словами — тремя жалкими словами — ронять больную истину посреди изумрудно-дымного поля.

      Тор делает последний — он клянётся себе, что последний — решающий шаг навстречу и вскидывает руку к его лицу. Локи вздрагивает едва заметно, ресницы смыкаются на неуловимое мгновение тёмным солёным пучком, и размыкаясь вновь. Ждёт удара, не смея двинуться.

      Ладонь ложится на холодную щёку, большой палец упирается в уголок сомкнутых губ. И здесь, среди предрассветного марева — где они, куда Локи завёл их? — среди капель росы и тяжести слёз, что вот-вот стеною хлынут с мрачного неба, это касание становится единственной реальностью.

      Настоящий…

      — Ты не солгал мне?

      Мир вокруг плывёт раскалённой тяжестью, и сердце стонет ожиданием подвоха; под ребром печётся фантомная боль в ожидании предательства. В грудине тугая воронка стягивается из боли и искрящей, оголённой надежды.

      — Я перед тобой, Тор. Я ничего не скрыл.

      Жар накатывает волной, стремительной лавиной из опалённого солнцем песка и звенящего напряжения.

      И Тор сгребает Локи в объятия. Сжимает так, словно хочет вдавить его в себя, вжать в грудину, укрыть за рёбрами: правее сердца, вернее сердца, заместо сердца. Локи выдыхает в объятиях судорожно — влагой оседает едва слышный всхлип на коже шеи, катится искрами за полотно алеющего плаща. Пальцы больно и сильно впиваются в тёмные волосы — ни то удержать, ни то оторвать от себя.

      Дышать тяжело. Небо разрывает светом первая ослепительная вспышка, озаряет серую мглу рваным всполохом.

      — Я тоже, брат. Я тоже… — Слова тонут в раскатистом рычании грома. Этот отзвук в венах, в зажжённом тяжестью небосводе, внутри всего, — Я тоже.