Котёнок

Тёмные коридоры поместья зловеще тихи и коварны в неверной дрожи редких свечей.

      Сиэль перемещается почти беззвучно, то и дело оправляя излишне длинную ночную рубашку и поджимая пальцы на ногах: плиты на полу безобразно-холодные. На щеках расцветает еле заметный стыдливый румянец — ну, подумать только, крадётся в собственном доме, как мышь!

      Последний поворот успешно пройден, и вот он уже толкает заветную дверь кухни.

В помещении на удивление тепло. Мягкий свет от растопленного камина заливает комнату, приглушая вездесущие тени.

      Граф воровато оглядывается, прежде чем зайти: проклятый демон одним взглядом способен заставить того чувствовать себя неловко, а учитывая недвусмысленность ситуации, в которой его можно сейчас застать, то выслушивать ему насмешки от слуги потом еще пару вечностей.

      Конечно, самому себе он это объясняет иначе: не хочется повторения той ужасающей процедуры с осмотром зубов на наличие кариеса.*

Чёртов Себастьян.

      Никакого тортика или пирога на кухне, вопреки ожиданиям, не обнаруживается — Сиэль уже готов был раздосадовано отправиться обратно в кровать, преувеличив этим градус неловкости в собственных глазах троекратно, как взгляд внезапно выцепил припрятанную плитку шоколада в прозрачной шелестящей обертке.

      Стремительно улучшающееся настроение оборвало неприятно-знакомое свербящее чувство где-то между горлом и носом, громким чихом вырвавшееся наружу. Мальчик испуганно распахнул глаза, так и замерев с протянутой к заветной сладости рукой и с почти трепетным ужасом вслушиваясь в оглушающую тишину.

      Проходит несколько долгих, звенящих мрачной тишиной мгновений, прежде чем он все же позволяет себе тихий облегчённый вздох, и раздражённо передёргивает плечами, сбрасывая сковавшее мышцы напряжение.

      Еще раз оглянувшись в сторону двери, граф вновь тянет руку, намереваясь забрать наконец честно найденный шоколад, и вновь замирает с протянутой рукой, уловив что-то светлое краем глаза.

      Этим чем-то оказывается неглубокая тарелка с налитым в неё молоком, стоящая на полу чуть поодаль от небольшого камина, призывно шипящего вялым пламенем.

Разумеется, само молоко не является причиной его негодования.

      А вот серый, не до конца обсохший после дождя дрожащий комок меха, это негодование вызывает весьма успешно. Котёнок — а это жалкое крошечное существо, к вящему сожалению графа, является именно им — словно почувствовав его взгляд, заинтересованно вскидывает голову и уставляется на него глупым, немигающим взором. И, видимо, решив окончательно деморализовать, издает тонкий, протяжный писк.

      Уже второй раз за последнюю четверть часа по спине юного графа Фантомхайва прокатывается холодок: если Себастьян до этого момента и не ведал о наглом налёте на кухню в поисках сладкого, то теперь точно примчится на зов этого проклятого зверя.

      А значит, чтобы избежать унижения быть пойманным с поличным, нужно линять отсюда — и чем быстрее, тем лучше.

      В идеале — с трофеем.

      Не собираясь раздумывать ни секунды более, Сиэль уверенно сгреб шоколад, поморщившись от слишком резкого в тишине шелеста прозрачной обертки. Котёнок, привлечённый этим звуком, издал второй, более протяжный писк и неуверенно поднялся на тонкие лапки, да так и замер, словно раздумывая, стоит ли подходить к этому непонятному и совершенно неприветливому человеку.

       — Замолчи, — раздражённо шикнул на него мальчик, мысленно проклиная коварного демона: не иначе, как вместо цербера у ворот Ада посадил эту несуразную серую животинку охранять кухню.

      Что-то по-летнему тёплое шевельнулось в груди, какой-то светлый и удивительно лёгкий образ: Сиэль замер, недоуменно хмурясь и пытаясь то ли сморгнуть полупрозрачные ленты памяти, то ли мысленно ухватить их.

      Что-то подобное вроде бы уже было… И верно:

      В тот день ему уже полгода, как исполнилось пять — а это, надо признать, достаточно большой срок.

      Сиэль чувствует, каким взрослым он стал: ему даже можно гулять по территории поместья одному, без надоедливой гувернантки, то и дело причитающей, что вот там — лужа, осторожнее, молодой господин, и туда тоже не ходите — нельзя сходить с тропинки, можно ведь и заблудиться. И даже те интересные красные ягодки на диком кусте пробовать нельзя — они же не мытые, а вдруг живот разболится?

      И теперь мальчик счастливо бежит по мокрой от дождя траве, и ему хочется радостно смеяться. Неожиданное, непривычно яркое солнце ласково скользит по его щекам и целует ресницы.

      Размытая ушедшим ливнем глина предательски скользит под ногами — он испуганно вдыхает, неловко размахивая руками, и чувствует, как катится куда-то вниз. Ноги в испачканных сандалиях упираются в выпирающий древесный корень, и он наконец останавливается, рассеянно оглядываясь назад.

      Откуда здесь этот склон? Он же не так далеко убежал от старых широких тропок, змеящихся по окрестному лесу. Можно, конечно, попытаться обойти, поискать менее крутой подъем, но он же будущий граф. А как он станет графом, если сейчас спасует перед такой глупой горой?

      Мальчик принимает решение, довольно кивая самому себе, и ползет наверх, опираясь на торчащие корешки и вцепляясь пальцами в редкие мокрые травинки, пробивающиеся из темной и влажной почвы. Он почти добрался до самого верха, но внезапный, такой тонкий и жалобный писк заставил его замереть и удивленно оглянуться.

      Неужели показалось?

      Жалобный звук повторяется, и теперь взгляд цепляется за грязно-рыжий комочек, испуганно сжавшийся под одним из деревьев. Совсем крошечный котенок, едва ли месяца от роду, испуганно смотрит на него огромными голубыми глазами. Выбирать не приходится, и Сиэль лишь сильнее жмурится, когда прыгает обратно вниз.

      Он в этот раз не подвернул ногу, приземляясь, и это уже большая радость: вот, какой он самостоятельный!

      Обратный подъем — теперь уже с трясущимся и царапающимся комочком за пазухой, дается ему много сложнее и дольше — и оттого сильнее его довольство собой, когда он, наконец-то, взбирается наверх.

      В носу странно свербит и, не удержавшись, будущий граф чихает.

      Наверное, дело в солнце: папа ведь говорил ему, что так бывает от сильно яркого света.

Когда он забегает на кухню через черный ход, ему кажется, что он снова простыл: нос совсем не дышит, в горле словно чешется что-то, и он все время чихает; глаза ощущаются слишком сухими — он трет их свободной рукой, другой прижимая к груди мокрый комочек с быстро-быстро стучащим сердечком.

      Кухарка изумленно ахает от его вида, наверняка совсем недостойного наследника рода. Сиэль и сам с досадой понимает, что если мама увидит его настолько изляпанным в грязи, то непременно расстроится.

      Недослушав ее причитания, мальчик перебивает ее, требуя подать ему теплого молока, да поскорее. И как очень веский аргумент и самую сокровенную тайну одновременно показывает ей котенка.

      Поохав и поахав еще немного (наверное, у взрослых леди так принято для приличия), женщина все же выполняет его просьбу, и ему даже удается уговорить её не рассказывать родителям о том, в каком виде она его застала.

      Дедушка Танака, как по волшебству, находит его первым и спешно уводит отмываться от грязи. Сиэль настолько рад его видеть, что даже перестает чихать: дедушка точно не наябедничает.

      После этого он еще в течение нескольких дней навещает своего нового друга на кухне: тот отмылся и распушился, и теперь гордо ступает на тоненьких лапках и безумно смешно бегает за фантиком от конфеты, привязанным к ленте.

      Жаль только, что он все же заболел: горло теперь не чешется, а горит огнем, дышать так тяжело, будто воздух наполнился песком. Тетушка Анн, вызванная из Лондона, ставит ему странный диагноз: аллергия.

      Это звучит непривычно. Сиэлю думается, что это ненастоящая болезнь — уж больно сильно она напоминает слово, которым отец однажды назвал сравнение.**

      Но, не смотря на его протесты, его все равно увозят в Лондонский дом, чтобы понять, чем этот недуг вызван. Когда же, по истечении недели, он наконец-то возвращается в поместье, то первым тревожным звоночком становится то, что его главный сообщник — та самая немолодая кухарка — отчего-то больше у них не работает.

      Вторым — что его рыжего пушистого друга никто не видел, и спросить мальчику о нем больше не у кого.

***

      Граф морщится и переводит взгляд на каменные стены с узкими окошками под потолком, отгоняя излишне светлые и наивные детские воспоминания.

      Сейчас выбор перед ним действительно неприятный: отчитать Себастьяна за очередную кошку в поместье, а потом придумывать отговорки о том, что он забыл на кухне в такой поздний час, или же незаметно утащить вожделенный шоколад и сделать вид, что не выходил этой ночью из спальни вовсе.

      На улице мягко шелестит дождь — в помещении весомо-тепло потрескивает растопленный камин.

      Похоже, выбор очевиден. Сиэль вздыхает, возводя очи горе, и раздраженным шепотом тянет:

       — Мы друг друга не видели, ясно?

      Котенок недоуменно моргает, уставившись на него глупым, наивным взглядом.

      А потом чихает и принимается вылизывать и без того лощеную серую шерстку на груди.

      Граф чихает тоже, с раздражением и возмущением зажимая себе нос рукой: еще не хватало, чтобы его не в меру заботливый дворецкий услышал.

      И, не оборачиваясь, Сиэль покидает кухню, сжимая в руке плитку темного шоколада в шелестящей обертке и рассуждая, как бы половчее намекнуть Себастьяну, что кухня — не место для подселения в него мокрых комков шерсти. И ещё — что надёжнее было бы прятать животное в своей комнате — в шкафу, например. Туда мальчик точно не сунется.

      Ну что за глупости, — про себя негодует граф, беззвучно прикрывая за собой дверь и тряхнув головой, словно в желании выбросить из мыслей подобную нелепицу.

      В конце концов, ему еще предстоит придумать, куда спрятать фантик так, чтобы демон его не нашел и не устроил очередную нудную лекцию о вреде сладкого для зубов.

* в манге есть спешл, в котором рассказывается, как Себастьян вручную вырывает Сиэлю шатающийся зуб, а после очень тщательно следит за здоровьем его полости рта х)

** речь идет о слове «аллегория».