Ловушка

Дождь унылой лужей размазывается по окнам.

Кофемашина жужжит, вливая горячий кофе в кружку.

Горячий, некрепкий, с щедрой порцией шоколада и ванильного молока – совершенно детский. Тони собственноручно добавляет в него мороженое: длинной ложкой скатывает белый шарик в креманке и осторожно опускает в кружку.

Напряжение липкими пальцами держится за плечи, вязким касанием оглаживает линию позвоночника. Ему бы послать всё к чёрту и завалиться спать прямо на диванчике на кухне, но напряжение удерживает его на ногах уже который час.

Примерно с того момента, как Питер вышел из открытых дверей лифта – выпорхнул плавно, словно совсем не больно от треснувших рёбер, радостно – словно не он только что чуть не превратился в блин под грудой бетона и металлических балок.

— Мистер Старк, у меня получилось!

«Получилось у него, — мысленно язвит Тони и скатывает второй шарик мороженного. — Мокрая лепёшка бы из тебя получилась, не отправь Карен сигнал мне, и не отправь я дронов».

Вслух, конечно, не говорит ничего.

Питер сидит за столом с неестественно прямой спиной — не нужно даже оглядываться и проверять, чтобы почувствовать его взгляд. Верно, ждёт выволочки, готовится защищаться, подбирает слова.

Тони молчит — примерно с того момента, как Питер вышел из открытых дверей лифта, оставляя после себя мокрые следы на полу.

Стянул капюшон с головы, смазанным жестом стряхнул прилипшую ко лбу чёлку. На носу и щеках блеснули капли воды. Ткань тяжёлая, мокрая, прилипла к плечам, прижалась к ключицам и свисла мешком до самой кромки простеньких джинсов.

Над Нью Йорком словно опрокинули небольшой океан – льёт стеной уже вторые сутки.

Над Тони Старком словно опрокинули чан с безумием – вьётся жалящим роем скопище мыслей внутри черепной коробки.

А теперь Тони делает кофе для Питера: добавляет мороженое, неспешно перемешивает, стараясь не касаться ложкой стенок чашки. Впитывает молчание кожей, прикрывает глаза, медленно вдыхая-выдыхая через нос. Собирается с мыслями – примиряется с плещущимся внутри ощущением тревоги и чего-то ледяного, царапающего сердце.

Примерно с того момента, как двери лифта открылись и внутри оказался Питер в алой толстовке.

Тони оборачивается, окидывая нечитаемым взглядом вытянувшегося по струнке пацана, и радуется, что руки больше не дрожат. Безобразно-красная кофта сброшена на соседний стул мокрым комом.

Футболка на Питере – успокаивающе-белая, с нелепым принтом и без единой алой капли – ни краски, ни крови. Тони отталкивается от барной стойки и идёт к нему, сжимая в руках горячую чашку.

А ещё раньше появились сны – тяжёлые, вязкие, наваливающиеся в сознание сырой землёй поверх погребённого в ночные часы самоконтроля.

Лес тёмен, мрачен и полон кишащих в нём гадких тварей; лес полон тварей, и самая жуткая из них – он сам.

Луна холодным блеском падает на густую листву, рвётся призрачным светом к земле, освещая узкую тропку. Вдалеке маячит алая тень – ступает уверенно, плавно, движется вперёд, не оглядываясь.

Тони идёт за ней – ступает след в след, ступает медленно, осторожно – страшась спугнуть; держится позади, но с каждым сном подступает всё ближе. В последнюю ночь он оказался удушающе близко – руку протяни – и можно коснуться.

Во сне он знает, что это Питер – алый росчерк в серо-холодном бесконечном кошмаре.

Во сне он знает, что загоняет его в ловушку – ведёт к ней, незримой опасностью застывая у него за плечом.

Тони ставит чашку с кофе напротив Питера – тонкий одиночный звяк разбивает повисшую тишину. Тони представляет, как скажет:

«Ты мне снишься».

Перекатывает эту мысль в голове, ощущая тяжесть на кончике языка, предвкушая, как добавит:

«Я слежу за тобой во снах».

Представляет его лицо: неловкая улыбка ляжет на губы плавной линией, вопросительно изогнутся брови, неуверенно в воздух упадёт взволнованно-тихое «что?» — и тогда Тони добьёт:

«Ты в ловушке, Питер».

— Мистер Старк?

Тони смаргивает, ресницами сбивая уязвимость во взгляде. Питер всматривается в него с тревогой, подаётся вперёд (едва уловимо морщится от боли в рёбрах); всматривается и осторожно, сбивчиво начинает лепетать – заготовленные фразы теряются, окончания звуков проглатываются, слова точно в спешке вытряхиваются в воздух.

Что-то отвечая, не вслушиваясь толком ни в свои ответы, ни в звонкие восклицания пацана, Тони усаживается напротив него, лениво постукивая пальцами по столешнице. Разговор быстро сходит на нет – как сотни раз топтаная тропинка всё глубже уходит в землю.

Наконец, Питер вздыхает – доля обиды, доля смирения, доля – прощения за сумбурную выволочку; вздыхает и наконец пододвигает к себе подостывший кофе, бурча под нос что-то вроде:

— Не хотел вас беспокоить звонками.

На языке вертится язвительное «меня больше беспокоит, когда за тебя это делает Карен» — Тони прикусывает язык, не желая всё начинать по новой.

Навязчиво внутри гудит мысль: он мог бы последовать за Питером. Здесь, в реальности, едва ли не более бредовой, чем сонно-лесное марево, он мог бы следовать за ним. Незримо и неслышно, выцепляя, выслеживая – подключиться к городским камерам, школьным камерам, набить камерами его квартиру; мог бы взломать телефон, заставив Пятницу ежеминутно считывать всю информацию.

Мог бы, мог бы, мог бы…

Питер улыбается, жмурится солнечно, допивая свой приторный детский кофе, мельком смотрит на время – и начинает собираться. Натягивает свою безвкусно-красную кофту, оглядывается через плечо – и уходит.

Тони его отпускает.

Тони не идёт по следу – не провожает даже до лифта; провожает лишь взглядом, замирая у залитого водой окна.

Смотрит, как Питер садится в машину – тот не торопится, несмотря на бушующую непогоду, оглядывается воровато, и они на мгновение встречаются взглядами.

Дверцы ловушки распахнуты настежь – Тони знает, что никогда не посмеет захлопнуть её.

Алая тень мчит вперёд, не оглядываясь, отдаляется, росчерком тает за границей леса