Питер оставляет почти нетронутый бокал шампанского на высокой барной стойке и проскальзывает к выходу из общей залы, ловко огибая других гостей.
Тони следит за ним взглядом — неотрывно, цепко и почти дёргается, чтобы пойти следом, но вовремя останавливается. Успокаивает сам себя — мало ли, в туалет пацану приспичило. Справа взрывается смехом толпа – Роуди в центре внимания, рассказывает что-то, активно рукой в воздухе выписывает дугу. Глаза блестят радостью — Тони отзеркаливает его улыбку, отпивая из бокала.
Рождественская вечеринка в самом разгаре – все свои и немного лишних. Золотом сияют гирлянды на стенах, льются тёплым светом и мешаются с джазом, играющим с потолка. Позвав сюда Питера, Тони не верил, что он и правда придёт — но вот Питер здесь.
Тони нравится верить, что Питер здесь из-за него.
Внутри тягучее спокойствие мешается с лёгкой щекоткой — не то тревога, не то волнение, не то шампанское. Тони выпил пару бокалов на общих тостах — достаточно, чтобы это было прилично, и теперь с чистой совестью можно переходить к чему покрепче.
Тони снова оглядывается, взглядом выискивая Питера. Тревога юрким змеем оплетает сердце — хочется дать себе по лбу, чтобы не паранойил: прошло всего-то несколько минут, и ничего, совершенно ничего не могло случиться.
Бокал с шампанским покачивается в пальцах — от шампанского лёгкость пузырится внутри, примиряя с неуместным сейчас волнением. Тони делает глоток, перекатывая сладкие искры на языке и удерживая себя от желания ещё раз поискать Питера — хотя бы взглядом.
Признаться по правде, он и так слишком много вертится вокруг мальца этим вечером — проницательная Нат уже отправила ему несколько странных взглядов, и Тони решительно не хочет слышать, что она думает по этому поводу.
Он меняет опустевший бокал шампанского на бокал виски, отправляет задорные улыбки всем, с кем встречается взглядом, незаметно ведёт саднящим правым плечом, пытаясь размять мышцы.
Виски-не виски, а искорки преступного счастья тихо и незаметно пузырятся внутри.
Тони замирает, не донося бокал до губ. Музыка, ещё мгновение назад мягкими переливами наполнявшая воздух, становится глуше, тише, унося с собой и гул голосов — или это только ощущается так.
Так ли это преступно на самом деле – позволить себе быть счастливым теперь?
Теперь, когда самые страшные пять лет его жизни схлопнулись позади, когда они действительно смогли всё исправить, смогли вернуть половину чёртовой вселенной обратно.
Тони делает маленький глоток, прикрывая глаза — под веками лениво проносятся золотистые волны гирлянд и настенных бра. Правая половина тела до сих пор отзывается тянущей болью, если он забывается и нагружает её слишком сильно. Хелен настоящий гений, раз действительно смогла восстановить — искусственно воссоздать — сожжённые после щелчка мышцы и кожу.
Теперь, когда они всё исправили — может ли Тони просто быть счастливым, растворяясь в том хрупком и пока не озвученном, что зарождается между ним и Питером? В хрупком и светлом чувстве, сотканном из десятков тёплых объятий и тихих вечерних разговоров, случайных-неслучайных касаний, прошитых трепетной нежностью, и паре (невинных почти) поцелуев.
Легчайшим мазком на губы ложится улыбка. Тони в памяти воскрешает вереницу прекрасных моментов.
Румянец, целующий щёки, пока Питер смущённо взгляд отводит, а глаза — так и блестят. Его улыбку — яркую слишком, слишком опаляющую для такого разваливающегося на части старика, которым привык ощущать себя Тони последние пять лет.
Теплом по коже тянется память — скользит вслед за пальцами Питера, весело прошагавшими по плечу, мазнувшими по шее и у виска, смахнувшими волосы в сторону.
Тепло концентрируется между рёбрами, сворачиваясь крохотным солнцем — от громкого смеха и слёз в уголках глаз от нелепой шутки – до слёз настоящих, когда Питер впервые коснулся предплечья, перетянутого вязью почти незаметных шрамов, напоминающих, что страшное почти произошло. Тони отшучивался — судьба, или ещё какая великая кармическая штука явно его любит.
Питер шутку не оценил — Тони оценил его губы, тепло прижавшиеся ко лбу. Трепетно, до сжатого сердца, внезапно — до немоты.
Джазовые ноты гармонично сплетаются с мыслями, мягко выталкивают наружу — Тони обнаруживает себя замершим с бокалом в руках посреди людной залы. Чудо, что ещё никто не подошёл спросить, всё ли в порядке. Усмехнувшись самому себе – не иначе, как сентиментальность проснулась под старость лет – он всё-таки делает глоток. Виски огнём облизывает горло и мягко оседает в желудке.
Тони чувствует себя сытым, расслабленным — и одновременно с тем встревоженным. Питера всё ещё нет, как показывает беглый осмотр комнаты. Бокал с виски отправляется журнальный столик.
Мог ли Питер свалить домой, не прощаясь? Возможно, это для него слишком — слишком скучно, некомфортно?
Тони выходит в коридор, отмахиваясь от нелепых мыслей — Питер бы так не ушёл.
В коридоре тихо и почти темно. Холодный свет льётся с окон, чертит яркие полосы на полу. За стеклом бьются снежинки, искрятся в желтоватом свете уличных фонарей.
— Пятница, где Питер?
Слабое эхо катится по коридору, смешиваясь с приглушёнными звуками музыки и голосов из общей залы.
— На крыше.
Тони брови вскидывает удивлённо — что он там забыл? — и направляется к лифтам.
Улица распахивает морозные объятия, вьётся влажным воздухом по горячей коже и оглушает тишиной. Иголочками снежинки тают на коже.
Тони взглядом находит Питера — тот стоит у самого края крыши в одной рубашке, зябко себя обнимает за плечи. С губ срывается облачко пара на выдохе — и Тони, внезапно, забывает дышать.
Небо растянуто тёмным беззвёздным полотном; снежинки крупными хлопьями опускаются вниз, оседая на плечи и путаясь в волосах. Свет фонарей с земли долетает рассеянным облаком, преломляется, мягко разбавляя сумрак глубокой ночи.
— Питер?
Питер вздрагивает, словно и правда не слышал, словно мог не услышать шагов, оглядывается рассеянно. Тони отмечает гусиную кожу на предплечьях и красные от холода щёки, на языке ворочается раздосадованное «ребёнок» — и так и застревает во рту, невысказанным.
У Питера глаза блестят звёздным, потрясённым и до последней искорки в радужках — искренним. Горло пережимает от внезапной нежности.
— Иди сюда, — тихий шёпот падает с губ, истаивая паром. — Ты в порядке?
Руки вперёд мыслей взлетают к плечам, растирая — совсем замёрз же. Ладони скользят по тонкой рубашке, оглаживают подрагивающие плечи, пока не останавливаются на спине, замирая под крылами лопаток.
Питер смешно морщится и сам тянется навстречу, пряча замёрзшие руки под распахнутым пиджаком Тони и утыкаясь холодным носом в шею. Бубнит едва слышно, дыханием вызывая мурашки вдоль позвоночника:
— В порядке, просто душно стало, — Питер пальцами нижние рёбра прожимает, словно поигрывая на пианино. — А тут так…
… «так красиво» — Тони скорее чувствует по движению губ возле шеи, чем действительно слышит.
«Ребёнок, какой же ты…» — хочется сказать, но он прикусывает язык и выдыхает тихое: «Питер». Словно зовёт – самом деле даже не представляя, что собирается сказать. Прижимает плотнее к себе, согревая, баюкая, и расслабленно вдыхает знакомый запах с влажных от снега волос.
Тони жмурится, ощущая влажное жжение под веками, не в силах справиться с лавовой нежностью внутри. Щемяще-остро сокращается сердце — Тони бы время остановить, остаться здесь навсегда, в заснеженной тишине и с его личным счастьем в руках. Мир вокруг ощущается до того чистым и правильным, что становится страшно.
Такая малость, на самом деле — и даже это больше, чем он смел просить в бесконечные пять лет, оставленные позади.
Питер возится, наполовину выпутываясь из объятий и отстраняясь — кожу, где он касался, обдаёт колким холодом.
— Спасибо.
Тони хмыкает, брови приподнимает насмешливо, скрывая нелепую сентиментальность:
— За обнимашки?
Питер смахивает в сторону встрёпанную чёлку — пара снежинок путается в волосах белыми искрами – и ладонью ласково ведёт по щеке Тони. Взгляд блестит в темноте — Питер тянется к губам, едва касаясь, согревая дыханием:
— За тепло.