забирается на колени, обнимает маленькими мокрыми ладошками щеки да смеется, раскрытым маленький розовый рот. пропахла вся вишневой жвачкой и духами, спизженными а матушки по пьяни, по ссоре, по приколу. ваткой по шее мажет, расходуя на похуя, лишь бы стать определением слова сладость. конфетка. такую на языке прокатить, но коленки ее пока уперты лишь в обшарпанный диван. твой диван. разъебанный, словно мир на грани армагеддона. пружинка торчит. крошки торчат. ее маленький носик торчит кверху. 

и вся она какая-то маленькая. угловатая. сладкая. сидит на коленях, трогает ладошками и смотрит в глаза.

а ты даже своим мозгом пропитым до состояния летящей синицы видишь: страх, страх, страх, страх. твоих мозгов не хватает понять – страх тебя или того, что ее выгонят. наверное, вместе. ее коленки маленькие даже в ладони не вмещаются. или ты пьяный. или она от страха этого вся кукожится. и смеяться продолжает.

ее легко до смешного подхватить за затылок и тянуть ближе, личико ее вафельное пряча в плече. не дышит сладость. а как только начинает, настолько оно обрывисто и глухо, что страх навредить появляется. а исчезает, когда сладость становится на запах как морская соль. и ощущается как-то реальней, больше и мягче в руках. сдергивает это сраное розовое покрывало. а под ним литр духов, чтобы свою собственную мысль угасить, спиртом залить ранки, которые так больно бороздятся капельками соленых слезок. и обнимает она наконец за шею, не боясь постепенно. плачет и все тут.

пружинка торчит. и торчат ее колени угловато. и плачет она не как в романтических фильмах. не сладость и не вишня.

и до чего же она хорошеет.