Арманд целует чужую ладонь – едва касается холодной кожи губами, замирает на коленях, не шевелясь, боясь спугнуть резким движением. 

Он запретил себе касаться Анжело делла Фиоре. Запретил даже думать о нём – о том, как заострились юношеские черты лица, как окрепли мышцы под рубашкой и туго застёгнутым жилетом, как непослушные волосы никак не хотели оставаться в причёске. Он запретил себе смотреть на Анжело слишком долго, оставаться с ним в одной комнате. И это было единственно правильным решением.

Арманд чувствует, как Анжело затаил дыхание, и медлит несколько секунд, прежде чем поднять на него глаза. Анжело смотрит куда-то в сторону, сжимает вторую руку в кулак, сгребая покрывало на кровати. Он сглатывает, и по его телу вдруг проходит волна дрожи.

Очень хочется подняться, устроиться на узких коленях, повернуть голову за подбородок и накрыть чужие губы своими, не медля ни секунды, чтобы у Анжело не было времени на такие лишние теперь мысли, чтобы ни одна из них не мешала ему сосредоточиться на настоящем – навалиться сверху всем телом, прижать к кровати, дать волю горячим ладоням. Вместо этого Арманд прикрывает глаза, а в следующую секунду вновь касается губами костяшек пальцев – коротко и невесомо, только для того, чтобы напомнить о своём существовании, растормошить, вырвать из тяжести мыслей.

– Всё в порядке? 

Он задаёт вопрос и тут же жалеет об этом. Хочется ударить себя в челюсть. Как всё может быть в порядке, ты с ума сошёл?! Тут с самого начала ничего не в порядке.

Арманд гладит ладонь Анжело большим пальцем и, когда тот уже, кажется, готов кивнуть утвердительно, поднимается и усаживается на кровать рядом, с той стороны, куда был направлен чужой взгляд. 

Анжело сам говорил о том, что простил его. Это было неправдой. Но также он говорил, что никогда его не забудет. 

В это верилось легче.

Однажды Анжело сказал, что Арманд преследовал его в кошмарах – сказал совершенно буднично, так, будто в этом не было ничего ни тайного, ни удивительного. Сказал, что это в прошлом. 

Действительно, когда Вадриэлю Вейлу удалось убедить его, что Арманд больше не представляет для него опасности, стало гораздо проще делать вид, что он готов сбросить этот груз со своих плеч и пойти дальше, будто Арманд де Гиз никогда не был монстром во плоти, присвоившим его тело и измаравшим душу. Этот обман оказался настолько хорош, что Анжело убедил даже самого себя, и кошмарные сны действительно отступили перед доводами рассудка. Когда же Анжело уехал в Нью-Йорк, чужой образ и вовсе стёрся из памяти: размылись черты, улетучился резкий запах одеколона, застрявший в носу с того самого дня. Поблекли воспоминания. Арманд де Гиз исчез, растворился, перестал быть частью его жизни.

Но только потом Анжело вернулся. Стерлинг-Харбор встретил его ясным голубым небом, пышной листвой и липкими холодными щупальцами парализующего ужаса, поднимающимися вверх по глотке, стоило только увидеть, как новый хозяин завтракает на веранде, как ни в чём ни бывало. 

Арманд был добр с ним. Любезен даже – в те короткие секунды, когда не игнорировал его присутствие в неуютной обоим тишине, прежде чем кто-то первым улизнёт из сада или из столовой. Или пока Вадриэль Вейл не появится на горизонте, в то же мгновение став центром всеобщего внимания. Анжело видел, что мистер де Гиз действительно искренне старается доставлять ему как можно меньше проблем своим присутствием, и был даже благодарен за это.

Вот только руки у него вновь стали дрожать так, словно не было нескольких лет, потраченных на тяжёлый и болезненный путь к нормальной жизни. Арманд чувствовал это, как и Вадриэль, как и, казалось, все в доме. Вскоре мистер Вейл завёл разговор о том, что, как бы ни жаль ему было с ним расставаться, Анжело стоило бы вернуться к ван Лирам. 

– Я уже пробовал убежать, мистер Вейл, – ответил тогда Анжело. И остался, пряча дрожащие руки за спиной. Он привыкал постепенно, как и в первый раз, но только ещё тяжелее и медленнее. Будто однажды захороненная и восставшая из-под земли память никак не хотела вновь занимать своё место в могиле. 

Когда Арманд де Гиз вновь из хозяина стал гостем в Ньюпорте, стало проще и тяжелее одновременно. Проще – потому что приёмов, на которых они могли встретиться, было не так много, но сложнее – потому что каждая новая встреча обнуляла все результаты многомесячной работы. Или многомесячного убеждения себя в том, что он справляется.

– Каждый раз я будто снова возвращаюсь в тот день… – неохотно рассказывал Анжело Вадриэлю, когда тот отмечал особо отстранённое поведение своего самого ценного слуги и первого человека после Роберта Уайта-Гейлорда и, конечно, де Гиза, кого он мог бы назвать другом. 

Вадриэль положил руку ему на плечо в поддерживающем жесте и задумался:

– Знаешь… – обронил он, а затем вновь замолчал на несколько мгновений, будто раздумывая, стоит ли продолжать начатую мысль. Под вопросительным взглядом Анжело он коротко вздохнул и начал заново: – Ты наверняка знаешь, что я много читал о смерти в последние годы. – Анжело нахмурил брови в непонимании, но Вейл тут же продолжил: – О смерти пишут разное, но очень часто её боятся. Боятся до ужаса. Но многие с этим страхом справляются.

– Как они это делают? – в голосе Анжело звучала надежда, и Вейл улыбнулся, откидываясь в кресле:

– Тебе не понравится этот способ! Но сначала, – Вадриэль прищурился, будто заговорчески, – скажи, тебе… нет, не так! Представь, что ты увидел Арманда де Гиза впервые в жизни. Ты никогда не встречал его прежде, если знаешь о нём – то только по слухам, как и все в округе. Слышал, как на приёмах обсуждают его новый проект с фондом Гейлордов, замечал перешёптывания о новой пассии. И вот ты видишь его вживую, лицом к лицу. А теперь ответь на вопрос: тебе нравится Арманд де Гиз?

«Как может нравиться дьявол во плоти?!» – хотел было выкрикнуть Анжело, но остановился на полуслове. Для него он был дьяволом – безусловно. Ночным кошмаром, поселившимся в костном мозге. Но причиной этого был один-единственный день – тот, из-за которого имя де Гиза навеки стало для него синонимом мерзости, грязи и боли, тот, из-за которого так не верилось поначалу в слова господина об изменениях, произошедших в его мучителе, тот, что разделил всю его жизнь на «до» и «после», где «после» – годы мрака с редкими просветами жизни вдали от чудовища. Тот, которого вполне могло бы и не быть.

Вадриэль Вейл говорил, что нынешний мистер де Гиз – совершенно другой человек, которого Анжело никогда прежде не знал. И если попытаться представить, что Анжело познакомился с ним на прошлой неделе, скажем, во время приёма в честь дня рождения миссис ван Лир, то… 

Анжело опустил глаза на свои переплетённые пальцы, то и дело сжимающиеся в кулаки и впивающиеся короткими ногтями в собственную плоть. В последнее время о де Гизе действительно много говорили в обществе – так что даже до слуг долетали обсуждения его новых инициатив по реорганизации жилого фонда, вкладыванию в строительство фабрик и в забастовки, над которыми он помогал работать миссис Вейл. Среди этих голосов – то восхищённых, то скептических, то осуждающих с непониманием – выбивались раз в пару месяцев шепотки о новых любовных интересах признанного повесы, стремительно теряющего этот статус. Мистер де Гиз, что это за прелестное создание, с кем вы танцевали на прошлом приёме? Мистер де Гиз, ваш портной обронил, что вы заказывали у него костюм не по своим меркам, кому же повезло с таким подарком? Этот мистер де Гиз, неужели он не видит, какие взгляды бросает на него дочь банкира? 

Мистер де Гиз замечал, танцевал и щедро сорил деньгами, не имея ничего против коротких развлечений, с которых обе стороны поимеют свою пользу и после которых можно будет попрощаться по-дружески и салютовать друг другу бокалами с шампанским с разных сторон парадной залы. Со времени возвращения в Ньюпорт Анжело не слышал вокруг имени де Гиза ни одного скандала, не считая презрительных перешёптываний об участии в делах суфражисток и заботе о скотском населении квартир-муравейников. Люди, которые гостили в этом обществе впервые, наверняка видели в Арманде по меньшей мере интеллигентного человека, а если разделяли его взгляды – то и вовсе ангела во плоти. 

Вадриэль подпёр голову рукой, внимательно следя за изменениями в лице Анжело. 

– Ну, ты задумался, это уже что-то! – не вытерпел он, и делла Фиоре вспомнился вдруг один инцидент в Нью-Йорке, которому тогда он не придавал особого значения.

Он завёл там несколько друзей и много знакомых, вместе с которыми они учились, работали и отдыхали, и даже жили по-двое-по-трое в квартирах при курсах. От оплаченной Армандом квартиры он всё-таки отказался, как бы Вейл его ни уговаривал, потому делил кров с остальными. Часть его соседей уже заканчивала обучение, и среди них был один, который почему-то привлекал особое внимание Анжело. Это был высокий, на полголовы его выше, человек, здоровый и сильный, и делла Фиоре время от времени подкалывали друзья за то, что он слишком часто смотрел в его сторону на кухне. Наблюдать за его работой было приятно – быстрые и чёткие движения пока не шли ни в какое сравнение с его собственными, а объёмные мышцы завораживающе перекатывались под туго натянутыми рукавами рубашки. Когда место в снах Анжело освободилось от де Гиза, его на некоторое время занял новый коллега, и в то время юноша даже не задумывался о том, почему именно он вдруг привлёк его внимание. И теперь, когда Вадриэль Вейл спросил, какова была бы реакция Анжело, если бы он увидел Арманда впервые, тот попытался для чистоты эксперимента подставить под новую личность новую же и внешность – и перед глазами встал старый знакомый, чей горячий полупьяный поцелуй ему удалось ухватить в Нью-Йорке после прощального ужина, который устроили их старшие товарищи, разъезжаясь кто куда. Оказалось, что он был похож на де Гиза до жути – перекрасить только волосы из рыжих в русые, заменить цвет глаз на карий, стереть въевшуюся в память сальную ухмылку, которую он, справедливости ради, не видел уже много лет. 

Нравится ли ему де Гиз? Нет, нет, тысячу раз нет. Но отчего-то тот человек, о котором говорили в обществе, называя его именем Арманда, и черты его лица, массивные линии тела и большие ладони – это Анжело нравилось. Если бы он только не был Армандом де Гизом.

Когда он рассказал Вейлу о своих соображениях, тот легко улыбнулся. Анжело не пришлось переспрашивать, какое отношение это всё имело к их разговору о страхе смерти:

– Те, кто победил себя, – произнёс он легко, положив руку Анжело на плечо, – вывели закон, что избавиться от страха можно, лишь посмотрев ему в глаза.

Анжело понимал, что речь не о разговоре лицом к лицу. Они уже говорили, и не один раз, и из этого абсолютно ничего не вышло. Мистер Вейл совершенно точно имел в виду не это. 

В первые секунды предложение было встречено в штыки. Но потом, после нескольких ночей, проведённых глядя в потолок, нью-йоркских воспоминаний и тяжёлых пятиминутных снов, после которых болела голова, Анжело всё-таки решился спросить у своего господина, насколько вообще возможно то, о чём он говорил. Его взгляд в глаза страху. 

– А мистер де Гиз… – начал он практически без предисловий, – он бы… 

– Он не хочет пугать тебя своим вниманием, – широко улыбнулся Вадриэль, похлопывая слугу по предплечью. – Но теперь, когда он вновь свободный мужчина, уверен, он был бы только рад. 

В короткой фразе Анжело успел отметить, что голос Вейла не исказился горечью или сожалением, когда тот сказал об обретённой де Гизом «свободе». Юноше приходилось наблюдать разведённые пары, которые встречались на приёмах у общих друзей и демонстративно избегали друг друга, общаясь исключительно колкими фразами и взаимными пожеланиями счастья сквозь зубы. То, как тепло мистер Вейл всё ещё отзывался об Арманде, и как раскованно и искренне они продолжали вести себя друг с другом, поражало Анжело не меньше, чем тот факт, что при такой идиллии они всё же разорвали все связи, кроме дружеских, и даже готовы были делить друг друга с другими людьми.

Он поймал себя на мысли, что это тоже делает де Гизу честь.

– Давай-ка перенесём на другой раз.

Арманд оглядывается, смотрит на стены одного из самых дорогих номеров гостиницы. Провести ночь в этом месте было его предложением – он знал, что Анжело будет удобнее, если он сможет уйти в любой момент, а приглашать его на свою территорию почему-то казалось неправильным и, казалось, могло быть воспринято оскорблением. Он не успевает договорить, как Анжело цепляется за него обеими руками, сгребает ткань рубашки, не давая уйти:

– Нет, пожалуйста, мистер де Гиз…

– Тебе давно пора бы начать называть меня просто Армандом, – он мягко накрывает юношеские руки своими. Они всё ещё ледяные – хочется согреть дыханием. Или теплом своего тела. 

– Всё в порядке, мистер де Гиз, – говорит Анжело твёрдо, делая акцент на последних словах. Он, будто собравшись с силами, подаётся вперёд, навстречу Арманду, так что их сомкнутые ладони оказываются зажаты между двумя телами. Внезапно хочется говорить шёпотом:

– Я не могу спрашивать, доверяешь ли ты мне, Анжело, – проговаривает Арманд. Чужое имя непривычно прокатывается по языку – обычно он избегал его всеми силами, точно так же, как того, кому оно принадлежало. Взгляд Анжело вновь ускользает, опускается куда-то вниз, и Арманду опять болезненно не хватает этих глубоких, почти чёрных глаз напротив. – Но ты веришь, что я никогда больше не сделаю того, о чём ты сам не просил бы? 

Анжело не мог его простить – это было очевидно и заслуженно. Но Вадриэль каким-то образом сумел убедить его, что нынешний Арманд – совершенно другой человек. А Вадриэлю тот, по неизвестным для де Гиза причинам, верил безоговорочно. 

Анжело кивает, но глаз не поднимает, только часто моргает и дышит тяжело – Арманду хотелось бы верить, что от предвкушения, а не от страха. Он высвобождает одну из своих ладоней, чтобы положить на чужую щёку. Анжело вздрагивает от прикосновения, пусть оно и не было неожиданным – Арманд намеренно поднимал руку как можно более медленно, чтобы не пугать юношу резкими движениями. Потому, как только он чувствует дрожь под пальцами, тут же отстраняется.

– Если ты уверен, что помочь тебе могу только я, но не можешь даже смотреть на меня… – Анжело набирает воздуха, будто готовый возразить, но осекается, сталкиваясь взглядом с глазами Арманда. Тот продолжает, пожимая плечами: – Если проблема в том, что это я, что ты скажешь, если я предложу тебе просто закрыть глаза?

Рот Анжело так и остаётся приоткрытым. Предложение Арманда кажется абсурдным даже ему самому, но он знает – если бы Анжело не был уверен, что другого выхода нет, он бы никогда не дошёл до точки, в которой они оба теперь находились. Быть с Армандом, представляя кого-то поприятнее – разве не выход из положения?

– Я обещаю даже не говорить ничего, – продолжает Арманд преувеличенно непринуждённо, видя, что его предложение не встречает протеста, – сможешь представить вместо меня кого угодно – хоть кого-то из твоих друзей, хоть мистера Вейла.

– Мистер де Гиз! – лицо Анжело вспыхивает в свете свечей.

– Ладно-ладно! – Арманд смеётся и поднимает руки в защитном жесте. Он знает, что, в отличие от большинства общих знакомых, Анжело никогда не заглядывался на своего господина. И пусть Арманду сложно понять причины такой стойкости перед волшебным шармом Вадриэля Вейла, предлагать юноше фантазии о своём бывшем партнёре, которого тот боготворил исключительно по-сыновьи, было, пожалуй, немного жестоко.

Глядя на неловкие жесты Арманда, Анжело тоже прыскает со смеха, а затем закусывает щёку и задумывается. Арманд даже удивляется такому серьёзному обдумыванию его на самом деле довольно спонтанного предложения. 

– У меня только одна просьба, мистер де Гиз, – говорит Анжело уверенно через пару секунд. Что угодно, – читается в глазах Арманда, и он продолжает, не дожидаясь подтверждения: – Пожалуйста, не нужно молчать. Я знаю, с кем я, ваш голос меня точно не удивит. 

– Как скажешь, – снова почему-то шепчет Арманд и сглатывает, видя, как юноша опускает веки. Его длинные чёрные ресницы отбрасывают тени на щёки и кажутся ещё более пушистыми. – Ты позволишь? – слова рассыпаются в сантиметрах от лица, когда Анжело уже не может знать, о чём именно его спрашивают. Поэтому Арманд поднимает руку, вновь касается чужой ладони, проводит от кончика безымянного пальца до запястья и выше, вслед за этим движением и сам подаваясь вперёд. Ладонь поднимается по рубашке, сжимает предплечье, и пальцы сменяются щекой, а вскоре голой шеи над расстёгнутыми пуговицами ворота касается горячее дыхание. Анжело не открывает глаз, только запрокидывает голову, подставляя шею чужим губам, и его рука оказывается на плече Арманда. Он сжимает в кулаке его рубашку, хватается, чтобы удержать равновесие, но всё равно падает назад, из опоры остаётся только согнутый локоть. Он рефлекторно ахает, и Арманд отвлекается от шеи, ведёт носом по линии челюсти и вновь повторяет свой глупый вопрос.

– Всё в порядке? 

Анжело кивает несколько раз, глаз не открывает и перебирает между пальцами ткань чужой рубашки. Тогда Арманд вновь приникает к холодной коже, проходится лёгкими сухими поцелуями вдоль челюсти, целует щёку, скулу, касается губами сначала бровей, а затем и самих закрытых век. Одна из его рук оказывается прямо под Анжело и теперь практически удерживает его на весу, прижимая к себе тонкую талию. Отчаянно хочется большего. Арманд приникает к уху, опаляет его своим дыханием, шепчет почти бесшумно:

– Хочешь двинуться дальше? 

Анжело дёргается от тёплого воздуха на коже, зажмуривается, и Арманд вновь целует уголок напряжённо закрытого глаза. 

– Да, – голос Анжело хриплый, запрокинутое горло напряжено; ему приходится сглотнуть, чтобы продолжить. – Да, хочу. Да.

– Звучит, как будто сам себя уговариваешь, – замечает Арманд недоверчиво. Этого ему ещё не хватало. 

– Мне это нужно, мистер де Гиз. 

– Арманд.

– Хпф, – фыркает Анжело и резко отворачивает голову, чуть не задевая челюстью нос Арманда. Тот тихо смеётся в ответ на такое упрямство по отношению не только к нему, но и к самому себе.

– Ну «да» так «да», – говорит он всё ещё со смехом и поднимает Анжело одной рукой под талией, чтобы уложить прямо на подушку. Сам он не спешит забираться на кровать – присаживается поближе к изголовью, одну ладонь запускает в волосы Анжело, чтобы он чувствовал его присутствие, второй расстёгивает пуговицы рубашки до конца, распахивает её, обнажая грудь, и перемещает руку с затылка на щёку, чтобы затем оставить поцелуй на этом месте и медленно спуститься к шее, обхватить губами подскачившее адамово яблоко, пройтись дыханием по ключицам и лизнуть на пробу. Тело Анжело откликается, грудь поднимается в частом дыхании, и Арманд не удерживается, ловит ртом приоткрытые губы, но в глубокий поцелуй не увлекает, только прижимается кожей к коже, как бы ни хотелось вылизать языком чужое нёбо, жадно, мокро, чтобы между ними разорвалась тонкая ниточка общей слюны, стоило бы им отстраниться. Но с Анжело так нельзя. Только медленно, нежно, будто держишь в руке синичку, сердце которой храброе, но такое хрупкое. Он целует губы, а затем самый их уголок, и тут же возвращается к груди, проводит рукой по жёстким чёрным волоскам – в голове невольно мелькает: как Анжело вырос. Стал настоящим мужчиной. Арманд проводит языком вокруг соска, легко касается его самого и чувствует, как рука Анжело сжимается на покрывале. Под это одобрение сосок тут же оказывается во рту, и вся жажда по этому нежному телу выливается в одну эту ласку. Анжело ещё не стонет, только закусывает губу, запрокидывает голову, и Арманд накрывает его мечущуюся ладонь своей, сжимает, переплетает пальцы, выдерживает чужую напряжённую хватку, второй рукой ощупывает оголившися бок. Вскоре эта рука сползает ниже, лежит уже на бедре, крепко охваченном чёрными брюками, и за рукой опускаются губы, оставляя влажный сосок ночной прохладе. Следы от поцелуев становятся ощутимее, мокрее, Арманд не стесняется больше использовать язык; он обводит контур выступающих рёбер, скользит по средней линии волос, целует живот над пупком. 

Он поднимает голову, чтобы взглянуть на Анжело. Его отросшие волосы разметались по подушке, несколько прядей пристали к вспотевшему лбу, и Арманд ведёт рукой вверх, к лицу, чтобы убрать непослушные кудри. В полубессознательном жесте Анжело поворачивает голову, приникает щекой к горячей ладони. Большим пальцем де Гиз оглаживает скулу и закидывает ногу на кровать, оказываясь наконец прямо над юношей, и тот вновь зажмуривается, чувствуя, как прогибается рядом матрац. Обе руки Арманда опускаются на бёдра Анжело, проходятся почти до коленей и вновь возвращаются выше, сжимаются на боках – не слишком сильно, не до боли, не до синяков, но весомо и твёрдо. Ещё один поцелуй вновь опускается на живот, а затем новый – ещё ниже, на границе туго затянутого ремня в брюках.

Анжело шумно вдыхает и поднимает руки, закрывается ими, обхватывая ладонями собственные плечи с обеих сторон. Предплечья, пересекаясь, плотно закрывают глаза, не давая шанса подглянуть. Всё тело напрягается, вытягивается в струну, и Арманд отвлекается, чтобы погладить руки, провести от ладони до локтя с нажимом, давая почувствовать давление чужого тепла. Переплетает пальцы, вновь подносит руку к губам, целует чужие костяшки, а затем освобождает ладонь из цепкой хватки, разглаживает, дарит поцелуй каждому пальцу. Эти поцелуи уже не невесомые, они не порхают над кожей, но впечатываются ощутимо, заземляют, возвращают в «сейчас». Второй рукой де Гиз водит по бедру, стараясь сделать это движение привычным нервному телу, заставить напряжённые мышцы расслабиться под его ладонью. Когда он чувствует, что ему это почти удаётся, то задаёт вопрос:

– Чего ты хочешь? 

Анжело не отвечает, отворачивается, продолжая зажмуриваться. Арманд стискивает в руке его пальцы, настаивает: 

– Чего ты хочешь, Анжело делла Фиоре? – он оставляет поцелуй в самом центре раскрытой ладони. – Чего хочет твоё тело? 

На этот вопрос можно ответить и без слов. Умелые ласки де Гиза пробились сквозь броню напряжения – сидя на бёдрах юноши, Арманд чувствует его возбуждение, как и своё собственное. Но в этот раз он решает, что не сделает ни шагу дальше, пока Анжело не проговорит вслух, что готов, что согласен, что хочет . Но давить тоже не хочется – отвернувшийся, с крепко зажмуренными глазами, от вот-вот закроется, и хорошо, если не станет хуже, чем было до этого вечера. Поэтому Арманд целует чужое запястье, затем – сгиб локтя и спрашивает уже иначе:

– Ты всё ещё хочешь этого? 

Он ожидает, что ему ответят напряжённым кивком, но Анжело произносит твёрдо и уверенно:

– Да, – и добавляет: – Если вы ещё не передумали. 

Его голос чистый и звонкий, и только последние слоги тонут в подушке, куда он зарывается головой, когда пальцы Арманда нетерпеливо проходятся по голой коже вдоль края ремня. В благодарность за ответ на щеке Анжело остаётся сухой поцелуй, и ремень со звоном расстёгивается, как и пуговицы на брюках. Де Гиз ёрзает на чужих бёдрах, спускаясь немного ниже, а затем разворачивается, чтобы рассшнуровать и снять с ног Анжело ботинки вместе с носками, спускает его брюки сначала до колен, а потом полностью, отбрасывая их на пол. Тогда он замечает, как юноша под ним машинально сводит колени – ему всё никак не удаётся расслабиться настолько, чтобы открыться перед Армандом полностью. В ответ на это он берёт обе его ладони в свои руки, массирует большими пальцами, снова и снова рисуя круги на шершавой коже. 

А затем опускает ладонь Анжело на его пах. Не касаясь сам, он лишь держит его запястье и слышит приглушённый вдох. Арманд не останавливается, свободной рукой раздвигает сведённые колени и направляет чужую ладонь ниже, надавливает, поджимает несопротивляющиеся пальцы, чтобы сквозь влажное от смазки бельё обхватить полувставший член. Он дёргается, и Анжело простанывает сквозь сжатые губы, выгибается в спине, и его ладонь подрагивает под рукой Арманда, ненамеренно усиливая воздействие на чувствительную кожу под слоем ткани. Ткань эта совсем некстати – продолжая управлять чужим телом, Арманд опусает большие пальцы Анжело под бельё, сдвигая его вниз. Ладони в его руках мягкие, податливые, и де Гиз не может не погладить между делом сухую кожу у суставов. Он переводит взгляд вверх, смотрит, как Анжело запрокидывает голову, пока уже сам двигает руками, избавляясь от лишнего, и ладони де Гиза лишь придерживают, почти невесомо лежат сверху. Одну руку Арманд отнимает, чтобы стянуть бельё и отбросить к штанам, а затем сразу возвращает на своё место – чтобы направить ладонь Анжело к обножившемуся члену, пройтись его пальцем по набухшей головке, заставив вздрогнуть всем телом. У самого де Гиза уже давно тянет низ живота – собственное возбуждение путает мысли, обдаёт лицо жаром, заставляя переживать о том, чтобы не сделать чего-то импульсивного, чтобы не испортить прекрасную картину, перед ним открывающуюся. Анжело делла Фиоре, в его руках – буквальнее, чем когда бы то ни было, – коротко постанывающий от собственных касаний, которые, тем не менее, дарит ему он, Арманд. Дарит удовольствие. Ноги под ним уже расслабились, колени разъезжаются в стороны, пока они вместе его ласкают. Хочется большего, хочется оставить поцелуй на головке, слизать каплю предэякулята и размазать её по стволу сверху вниз, задевая языком мошонку, а затем заглотить полностью, чтобы член упирался в гортань, и смотреть, как из зажмуренных глаза становятся прикрытыми в блаженстве, как закатываются вместе с вырываемым из горла стоном. Арманд на пробу касается собственным пальцем под головкой, проводит по широкой выступающей вене – и ему позволяют, немного останавливая свою руку, давая возможность. Продолжая ласкать рукой, Арманд тянется вверх, нависая всем телом, находит чужие губы и целует сначала мягко, не проникая внутрь, лишь смешивая два горячих дыхания, но затем чувствует, как рот человека под ним приоткрывается с шумным вдохом, и проводит языком по внутренней стороне губ, прямо у линии зубов, поднимается по щеке к нёбу, наконец жадно, горячо, вкладывая в этот ожесточённый поцелуй всю сдерживаемую страсть, раздирающую изнутри, и Анжело чуть не начинает задыхаться, когда Арманд отстраняется на мгновение и тут же приникает вновь, сплетая языки и одновременно с этим туго сжимая пальцы на чужом члене, двигая ими резко и быстро. Этого оказывается достаточно, чтобы Анжено прогнулся в спине, кончая со стоном в поцелуй. Де Гиз ловит этот звук, граничащий с криком, целует губы, щёки, переносицу, покрывает поцелуями всё лицо и часть шеи, сдерживается, чтобы не спуститься ниже и не слизать капли спермы с подрагивающего члена. Вместо этого он садится на кровати, снимает свою рубашку и, комкая ткань, вытирает ей бёдра Анжело, уже открывшего глаза и наблюдающего за его действиями. Арманд не удерживается – наклоняется и оставляет поцелуй над его коленом, а затем встаёт под растерянный взгляд, только сфокусировавшийся на фигуре де Гиза. 

Анжело поднимает руку, чтобы поднести к лицу, но Арманд перехватывает её, наклоняется и целует снова каждый палец, пока глазами встречается со взглядом юноши, пытаясь уловить малейшие признаки недовольства, страха или боли, но с облегчением обнаруживая там лишь след пелены блаженства и интерес, спрятавшийся в изломах чёрных бровей у переносицы. 

Он не спрашивает, всё ли в порядке. Анжело всё ещё здесь, не дрожит и не отводит взгляда, смотрит не с презрением, не отдёргивает рук. Арманду становится жаль, что они не сняли его рубашку – хорошо было бы сейчас прижаться губами к покрытому родинками плечу, которое теперь было закрыто тканью. Вместо этого он целует ещё раз чужую ладонь, прежде чем отпустить её и развернуться в сторону ванной комнаты, где ему совершенно необходимо оказаться как можно скорее во имя этого невинного тела под ним.

Уже развернувшись, он слышит хриплое:

– Уже уходите, мистер де Гиз? – в голосе сливается целый хор эмоций, хоть фраза и звучит намеренно сухо. Сквозь щиты гордости и иронический тон сквозит одновременно удивление и обида. 

Арманд разворачивается. Ему нужно видеть лицо Анжело в этот момент.

– А ты бы хотел, чтобы я ушёл? 

В ответ тот хмурит брови и наклоняет голову, как щенок, пытающийся понять мир, глядя на него под другим углом. Хотел ли бы он?

– Нет? – произносит он твёрдо, но всё же с вопросом, будто переспрашивает Арманда об очевидных вещах. 

– Тогда я сейчас вернусь.

Де Гиз улыбается и подмигивает, не успев себя остановить, а затем убегает в ванную комнату, где тут же открывает кран с водой, под громкие звуки ослабляя ремень на брюках. Напряжение, копившееся весь вечер, ощущается уже болезненным, когда ладонь проникает под бельё и изо рта вырывается вздох облегчения. Он доводит себя до разрядки за несколько размашистых движений, обильно кончая прямо на бело-золотую плитку ванной – на это уходят позорные секунд двадцать. Ещё пару минут он сидит на бортике ванной, собираясь с силами, чтобы прибрать за собой и вернуться к Анжело. Он не сомневается – стоит ещё раз взглянуть на кажущееся таким хрупким, хоть и подтянутое тело, доверчиво тянущееся к нему, возбуждение вернётся с новой силой. Сколько раз ему ещё придётся так сбегать? Не имеет значения. Номер оплачен на сутки, а значит, сейчас он выйдет из ванной и будет надеяться, что ему будут рады – рады провести с ним не только вечер, но и ночь, заснуть рядом, обнимая его руку, приникая кожей к кожей, разделяя тепло на двоих. 

Будут рады встретить с ним новый день и – кто знает? – может, и что-то большее.