К вечеру пятого дня непрерывных поисков от его энтузиазма остаются жалкие крохи. Днём патрулирующий улицы, а вечером рыщущий по тёмным переулкам в поисках «серой», Кейго сам становится похож на маньяка или призрака. Он догадывается об этом, когда девушка, семенящая от остановки к цепочке блочных домов, шарахается в сторону, разглядев его в тусклом пятне фонарного света. Становится неловко. Таками уступает ей дорогу, а сам отправляется в обход — точка, которую он собирается посетить сегодня, находится в самой глуши Меното. Быстрым шагом пересекая мост и рассматривая дома, раскинувшиеся по ту сторону небольшой речки, Кейго понимает, почему этот район считают неблагополучным — даже ему, седьмой год служащему в полиции, иногда кажется, что кто-то прячется за углом с ножом. Угрожающими выглядят и жёлтые квадратики окон, и кошачьи тени под ногами, и помоечные баки.

Кейго натягивает воротник куртки до самого носа, и ныряет под холм.

Искомое место — мелкая мастерская, после закрытия с лёгкой руки хозяина превращающаяся в лавку, торгующую контрафактом — обнаруживается аккурат между двумя барами. Кейго проскальзывает внутрь, и нос к носу сталкивается с долговязым осунувшимся парнем в толстовке с логотипом мастерской. Одной рукой тот держит пальто, а пальцами второй играет со связкой ключей. Он бросает на Таками пустой невыразительный взгляд, и кивает на дверь:

— Мы работаем до восьми вечера. Читайте таблички.

Кейго, на мгновение застигнутый врасплох холодным приёмом, мягко улыбается и кладёт руку парню на плечо в дружеском жесте. Он не раз защёлкивал наручники на запястьях самоуверенных чистеньких ублюдков, пойманных на фальсификации и незаконном обороте — и знает, как нужно себя вести, чтобы сойти «за своего».

— Эй, не спеши, приятель! Я здесь не для того, чтобы починить разбитый смартфон, — Таками удаётся разглядеть бэйдж парня — корявые иероглифы, написанные от руки, гласят, что его зовут Кумихо Эмото. Кейго поднимает брови с выразительным намёком. — Друзья говорили, что здесь могут помочь с проблемами посерьёзнее расшатанного гнезда для зарядки. Неужто врут, а, Кумихо-кун?

Парень резко скидывает его ладонь с плеча. Его безэмоциональное выражение слетает, словно луковая шелуха. К бледным щекам прикипает гневный румянец, в рыбьих глазах загорается нехороший яростный огонёк. Таками успевает лишь сделать шаг назад, прежде чем на него выливают ушат помоев:

— Как вы меня достали! — с отвращением выплёвывает Эмото растерянному Кейго в лицо. — Очередной высокомерный подонок, верно? Что тебе нужно? Неотслеживаемый телефон, чтобы сталкерить бывшую подружку? Скрытые камеры? Может, ты из тех, что подсовывают их под двери в женских туалетах и общественных банях? Ты за этим пришёл сюда?

— Эй, полегче, мужик… — Кейго поднимает руки в примирительном жесте, но парня уже не остановить. Тот, заламывая подрагивающие мокрые ладони, продолжает выливать накопившийся гнев:

— Мне плевать, если ты из тех, кто взламывает банкоматы и с братвой обчищает ларьки, просто, чёрт возьми, не втягивай меня в это! Я не знаю, почему отец этим занимался, и знать не хочу, — подступающая истерика душит его, в голосе прорезываются злые слёзы, и нехорошее предчувствие заставляет Кейго нахмурить брови. — Но это дерьмо… чёрт, завело его в грёбаную могилу… и я не собираюсь отправляться по его стопам, понятно тебе?!

Эмото пытается сказать что-то ещё, но рыдания не позволяют. Он отводит глаза, красные от слёз и полопавшихся капилляров, шумно глотает спёртый воздух. Кейго резво ныряет в сумку за бутылкой воды, и заботливо протягивает её Кумихо. Пальцы второй руки машинально ложатся на плечо парня в успокаивающем жесте. Постепенно тот — сын бывшего владельца, понимает Таками с запозданием, и жуткое ощущение опасности сворачивается в низу его живота змеёй, стоит осознать чужие слова о смерти — успокаивается. Он вяло отпихивает от себя руки Кейго, делает несколько жадных глотков воды.

Хорошо, что не дошло до панической атаки, думает Таками чуть более цинично, чем это позволено добропорядочному полицейскому.

— Спасибо, — бурчит парень. Он выглядит сбитым с толку. — Но моё прошлое предложение свалить отсюда к чёрту остаётся в силе.

— Я здесь не за покупками, — качает головой Кейго. Пару секунд его терзают сомнения, но в итоге Таками нехотя объясняет, не вдаваясь в компрометирующие детали. — На самом деле, всё наоборот. Я расследую кое-какое дело, и хотел спросить у твоего отца насчёт продажи пары глушилок для камер видеонаблюдения.

— Ты из полиции? — встревоженно интересуется парень. По его виску ползёт капля пота. — Меня зовут Кумихо Эмото, и я- я не замешан во всех этих… э-э, махинациях с техникой.

— Я не собирался тебя ни в чём обвинять, — терпеливо успокаивает его Кейго. Он протягивает Эмото ладонь, за которую тот с опаской берётся. Его рука влажная и холодная из-за пережитой недавно истерики. — Таками, рад познакомиться. И соболезную. Но если ты не против, мне бы хотелось немного больше узнать о смерти твоего отца.

Кумихо криво усмехается. Теперь, когда между ними устанавливается подобие мира, он выглядит смертельно уставшим. Кейго почти стыдно за то, что он не позволяет парню закрыть мастерскую и уехать домой. Впрочем, чувство вины исчезает, когда он вспоминает обугленные тела жертв и прерывистые помехи на крохотных экранах камер.

— Наверное, я не очень хороший сын, — тихо говорит Эмото. — Но туда ему и дорога. Отец был подонком — владел несколькими лавочками, где сбывал всякую херню. В Меното — техника, в Тикэцу — диски со снаффом, я что-то слышал и о наркотрафике в порту, но не уверен. Эту часть наследства он мне не доверил, — Кумихо фыркает. В его надтреснутом голосе печаль и злость сливаются в одну, трудноразличимую эмоцию. — Дней пять назад сюда пришли какие-то из его клиентов… скорее всего, постоянники, незнакомцев он бы не встречал с голыми руками. Они с отцом повздорили, и его застрелили. Я знаю об этом со слов ребят из «Лиги», это бар по-соседству, — он кивает в сторону стены, и Таками машинально запоминает название. Возможно, стоит туда наведаться. — Те мудаки просто взяли и ушли. Полиция приехала на выстрелы, но ты же видишь, где мы находимся. Списали на пьяную ссору, даже не стали обещать, что найдут стрелявшего. Я боялся, что он ещё заявится сюда, но пока ничего подобного не случалось. Видимо, им нужен был только отец… это нормально, что я не хочу мстить?

Кейго замирает. Он думает о собственном отце. Будь он ещё жив, попытался бы Таками вытащить его из камеры? Безразличие, которое воцаряется в его душе после этих слов, немного пугает. Кейго усилием воли заставляет мысли идти в другом направлении: не мог ли Поджигатель убрать свидетеля в лице отца Эмото? От этой идеи приходится отказаться спустя пару минут раздумий. Переживай маньяк на этот счёт, расправился бы с помехой намного раньше. Нет. Смерть Кумихо-сана — часть ужасной повседневности криминальной Нагасаки. За ним могли прийти когда и кто угодно — не цветами ведь торговал. Пока Таками мрачно обдумывает сложившуюся ситуацию, Эмото продолжает говорить.

— Дети ведь должны гордиться своими родителями, — горько произносит он, и в его голосе Кейго слышит отголосок собственной застарелой боли. Он сковырнул засохшую корочку с раны, когда рассказал Даби о своей семье — а теперь на незаживший рубец словно медленно льют солёную морскую воду. Стараясь избавиться от неожиданного наваждения, Таками пытается представить себе Кумихо-сана, каким его видит Эмото. У незнакомца, почему-то, лицо отца Кейго.

Мерзкий холодок кусает его загривок и голые щиколотки.

— Не всегда, — произносит Кейго с грустной улыбкой. — Мне жаль.

***

Неудача с поиском глушилок — лишь одна из многих, сопровождающих расследование на каждом шагу.

Неприятности подстерегают отдел повсюду, ошибки и промахи следуют за полицейскими по пятам, а на город обрушивается волна преступности, только добавляющая всем работы — словно сами боги не хотят, чтобы Поджигатель был найден. Техника ломается вопреки всем существующим законам, дома жертв превращаются в места паломничества недовольных и напуганных горожан, пресса безжалостно смакует сочные детали убийств, не скупясь на хлёсткие комментарии и критику полицейской системы. Самое ужасное — у Поджигателя находятся защитники, считающие, что продажным копам дорога в самое пекло. Кейго лично приходится наблюдать за тем, как Тодороки-сана поливают грязью в социальных сетях — всё начинается с невинного хэштега, а заканчивается откровенной травлей. Энджи — не святой, но наблюдение за тем, как его капитана втаптывают в землю, приводит Кейго в ярость. Он начинает думать, что именно этого Поджигатель и добивался — их разобщения, слома системы, полнейшей анархии. Как-то он даже высказывается на этот счёт.

— Унабомбер, 1978. Дорнер, 2008. Кадзуо, 1963. Все они — высокоморальные убийцы. Может, наш Поджигатель один из таких?Кейго перечислил серийных убийц, совершавших преступления «ради высшего блага». Унабомбер — эко-террорист, Дорнер выступал против коррупции и круговой поруки в полиции, Исикава Кадзуо боролся с классовой дискриминацией в Японии. — предполагает Кейго. — Все его жертвы — полицейские, но, может, у них было ещё что-то общее? Несправедливые аресты? Превышение полномочий?

— Может, Цурагама за тридцать лет работы где-то и накосячил, — отзывается Аканэ Хатори, женщина с холодными глазами и острым умом, недавно переведённая в их отдел экспертизы из самого Токио. — Не исключаю, что и Камиджи могла встрять в скандал, она была весьма… вспыльчивой. Но что насчёт Онимы Тору? Ему было всего двадцать четыре, мальчик только выпустился из академии. Я видела его личное дело — чистый лист. Его-то за что?

Всё, что касается Поджигателя — та ещё головоломка для всего их отдела. Слишком мало данных, но раздобыть новые — равно получить ещё один труп товарища, сослуживца, коллеги. Змея кусает себя за хвост, и всё повторяется заново. Сначала Кейго думал, что худшие моменты расследования — это очередные ужасные находки, но сейчас ему кажется, что затишье между убийствами намного страшнее. Эскалация пугает — чем дольше Поджигатель молчит, тем сильнее штормит и без того неспокойную Нагасаки. Хуже всего, конечно, полицейским. Маньяк убивает с периодичностью примерно в месяц — на дворе середина сентября, и значит, скоро кто-то из них умрёт. Этого не произносят вслух, чтобы не накликать беду, предпринимают все меры предосторожности (сам Таками ночует исключительно у Даби по его же горячей инициативе), но страшное осознание висит над отделом, словно потрескивающее грозовое облако.

Никто не обманывается. Ведь единственное, что объединяет всех серийников, независимо от пола, возраста и modus operandi типичный образ совершения преступлений, почерк маньяка — они никогда не останавливаются. И Поджигатель не успокоится, пока не превратит их отдел в колумбарий.

Это случается точно в день осеннего равноденствияофициальный праздник в Японии, день почитания предков или Хиган. празднуется 23 сентября. в этот день проводятся поминальные службы и обряды, призванные помочь душам усопших..

Кейго не верит в судьбу и не увлекается астрологией, но даже он может оценить злую иронию, которую Поджигатель вкладывает в это убийство. Действующего инспектора Цунагу Хакамату — в народе Джинса, на американский манер — находят мёртвым в маленьком синтоистском храме на Цусиме, крошечном гористом острове к северу от Нагасаки. На его изуродованное тело натыкаются туристы из Европы, прибывшие на остров с вечерним паромом — и Кейго им честно не завидует. Видимо, в этот раз убийца спешил — влажные, небрежные пятна ожогов, выглядывающие из прорезей праздничной юкаты, выглядят ещё отвратительнее, чем чернота полностью обугленных трупов. Кейго смотрит на кусок мяса перед собой, и не может соотнести эту картинку с образом Цунаги-сана в своей голове — каким-то образом мертвец кажется ему более реальным, чем когда он был жив. Таками не может решить, что это: профессиональная деформация, усталость или грёбаное сумасшествие. Запах гари пристаёт к его волосам и одежде, словно никогда и не уходил — Кейго находит его почти уютным, и эта мысль пугает его больше, чем труп бывшего инспектора перед глазами.

В ту ночь он позорно сбегает из храма, не дождавшись предварительного заключения судмедэкспертов, и звонит Даби. Его сонный, хриплый голос на том конце провода — единственное, что удерживает Кейго в реальности всё то время, что они проводят на Цусиме, выясняя обстоятельства смерти Цунаги, прокладывая все его возможные маршруты, и опрашивая местных. Остров совсем крошечный, но в праздничный день здесь побывали сотни туристов — и следов Поджигателя найти не удаётся. В который раз.

Кейго не знает, что чувствует. Убийство Онимы стало отправной точкой, смерть Камиджи заставила его кровь кипеть от злости и охотничьего азарта, гибель Цурагамы довела до отчаяния (и только отношения с Даби смогли вернуть его к нормальной жизни). Теперь, когда исчезает в печах крематория тело Цунаги, их наставника, друга и правой руки Тодороки-сана, Таками не знает, как реагировать. В нём как будто не остаётся ничего, кроме тяжёлой опустошённости и странного облегчения от того, что убили не его. Преступление свершается, и Поджигатель пропадает ещё на месяц.

Когда кэп вызывает его к себе спустя пару дней после похорон, Кейго надеется, что их разговор поможет ему прояснить мысли. В конце-концов, Тодороки-сан всегда был константой, нерушимой и несгибаемой силой, с которой приходилось считаться врагам, и на которую всегда могли опереться союзники. Но всё сразу идёт не так.

— Он забрал четверых наших людей, — устало говорит Энджи, и «четыре» из его уст звучит как «смерть». Кейго только кивает — он не может найти в себе силы, чтобы встретить это заявление со своей обычной показной бравадой и беззаботностью. Кажется, стоит Таками улыбнуться в отделении — и фантомные руки жертв залезут холодными пальцами ему в рот, выскоблив веселье без остатка.

Так что, да. Он только кивает.

— Но работа продолжается. И мне нужен инспектор вместо Цурагамы. Я решил, что им станешь ты.

Кейго моргает. Ему чудится движение за спиной Тодороки — словно призрак в джинсовом костюме недовольно качает головой. Наваждение проходит легко, словно и не было, но мерзкий липкий холодок остаётся с Таками на весь оставшийся день, месяц, а может, и на всю жизнь. Он кивает, не в силах вымолвить ни слова. Почётная должность и долгожданное повышение совершенно не радуют — Кейго чувствует себя так, словно с трупа сняли рубаху и накинули ему на плечи. То, что ещё полгода назад казалось недостижимым пределом мечтаний — а Таками никогда не притворялся, будто ему нет дела до регалий (он не святой, чтобы отказываться от денег и повышения) — теперь остаётся на сердце неподъёмным грузом. Кейго тесно в новых рамках. Он не может думать о почётности этого звания — не в тот момент, когда обожжённые ладони призрака ласково держат его за челюсть, не давая произнести ни слова.

Тодороки-сан делает объявление отделу — и, наверное, впервые за всё существование японской полиции, никто не поздравляет Таками с новым званием. Коллеги молча пожимают ему руки, а Руми притягивает в объятия, длящиеся едва ли дольше секунды. Всё это больше похоже на продолжение похорон — и Кейго очень тесно в костюме покойного.

…когда он переступает порог квартиры, маленькая и большая стрелки часов останавливаются напротив четырёх, а за окнами дребезжит рассвет. Кейго щёлкает замком и устало приваливается к входной двери — он сомневается, что сейчас сможет сделать хоть шаг без того, чтобы рухнуть на пол мешком, а будить Даби не хочется. Он стоит так несколько минут (а может, часов; время перестаёт иметь смысл), и просыпается от касаний осторожных рук, стаскивающих с него кроссовки. Сознание возвращается к нему урывками — Таками моргает, и оказывается в постели. Те же руки мягко раздевают его, расчёсывают пальцами волосы, достают из карманов всякий мусор и бумажки. Кейго знает, кому принадлежат эти прикосновения, но имя постоянно выскальзывает у него из головы. Вернее, имена. Ряд бессвязных слогов.

Химура? Т о д о… Акияма. Да-би? Поджигатель.

Каждое из них кажется верным — и, вместе с тем, жутко неправильным. Сонное оцепенение связывает его по рукам и ногам. Кейго чувствует слабость во всём теле, но даже сквозь мутную пелену забытья слышит мягкий шёпот над ухом.

— …поздравляю тебя. Инспектор Таками. …раскроешь дело… Тога и Очако принесли… торт на столе. Люблю. …люблю… Люблю.

Безымянный голос говорит что-то ещё, что-то очень важное — но Кейго, как ни старается, не может сосредоточиться на его словах. Ближе к пяти часам утра его тревожные метания на подушках наконец сменяются глубоким забытьём, лишённым сновидений. Однажды он всхлипывает во сне — и этим, сам того не осознавая, заставляет Японию впервые за долгое время вздохнуть спокойно.

Ведь на следующие три месяца Поджигатель уходит в тень.

***

28.12.2015

— Надо же, ты правда появился.

Руми вскидывает бровь. В свете витрин торгового центра, обвешанная блестящей новогодней мишурой, с розовым дождиком в гладких белоснежных волосах, она похожа на фею или снежное праздничное божество (конечно, если бы горные духи из мифов хвастали бронзовым тропическим загаром). Она настолько не похожа на себя обычную, что Кейго сперва даже теряется. Видимо, недоумение читается у него на лице, потому что Усагияма закатывает глаза и вытряхивает из длинных волос пёстрые бумажные хлопья. Выглядит она, как кролик, отряхивающий мордочку, и Таками затапливает умилением. Наверное, об этой стороне Руми — не мягкой, совсем нет, но определённо чуть более уютной, чем привычный образ «железной леди» — знает только он.

— Не смотри на меня так. Только что здесь пронёсся грёбаный табун детей. Они всех осыпают рисом и конфетти, в честь праздника.

— Я думал, Новый год только через три дня, — ухмыляется Кейго в ответ, и наконец притягивает подругу в объятия. Вблизи Руми пахнет сладостями, хвоей и тем особым пластмассовым запахом праздничной упаковки и городской выпечки. — А почему это я не должен был появиться?

Усагияма с показной задумчивостью стучит пальцем по губам, а потом принимается «листать» невидимый календарь.

— Дай-ка глянуть. Прошлые выходные: «ой, Руми-чан, извини, не сможем встретиться, я обещал Даби романтический ужин», — девушка передразнивает его противным писклявым голоском, и Кейго возмущённо скрещивает руки на груди. — Позапрошлая пятница: «Руми-чан, никак не выйдет с кино, мы с Даби помогаем его подружкам с открытием хомячьего кафе»

— Кошачьего, — встревает Кейго. Руми бросает на него убийственный взгляд, и Таками ради своей же безопасности затыкается.

— Любой другой день, когда мы собираемся встретиться: «Руми-чан, Даби то, Даби сё, ничего не выйдет». Действительно, почему это я удивлена? — подытоживает Усагияма.

Таками всплёскивает руками, показывая, что сдаётся. Впрочем, у него не хватает совести даже прикинуться пристыженным — в последнее время они с Даби действительно стали проводить вместе намного больше времени, и эй. Это лучший период его жизни. Даже несмотря на ощущение смутной тревоги, связанной с затишьем Поджигателя (тот не даёт о себе знать с момента убийства Джинса, и Кейго до сих пор не знает, как к этому относиться), и кучей новых обязанностей. Каким-то образом присутствие Даби делает всё лучше: рядом с ним Таками не так одиноко. Он чувствует себя частью крошечной, уязвимой, странной семьи. Семьи на двоих.

Даже спустя несколько месяцев знакомства, Даби остаётся для него загадкой — за его сухим юмором, манерой одеваться, словно эксцентричный гранжевый принц, и преувеличенно нигилистическим взглядом на жизнь… кроется что-то ещё. Что-то неизведанное и волнительное, заставляющее кровь Кейго кипеть, а его самого — с каждым днём влюбляться в Даби всё сильнее. Думая об этом, он ощущает уже знакомую щекотку глубоко внутри — словно под рёбрами лопаются мыльные пузыри.

Объяснить всё это Руми он не может — и просто неловко смеётся:

— Наверное, это странно, что я хочу проводить с ним каждую свободную минуту?

Взгляд Руми смягчается.

— Это всего лишь значит, что ты влюблён, — серьёзно говорит она. Через мгновение, словно испугавшись того, куда сворачивает диалог, Усагияма морщит нос и прикрывает рот рукой, притворяясь, будто её тошнит. — Но хватит об этом! Мне вас, чёртовых голубков, и без того много. Лучше пойдём, посидим где-нибудь, я умираю с голоду.

Кейго галантно подаёт девушке руку, и Усагияма, закатив глаза, её принимает. Они, переговариваясь и подшучивая друг над другом, заходят в торговый центр. Здание, гудящее, как разворошённый улей, погребает их под волной звука и света — всё вокруг звенит, шуршит и мигает огоньками. Разевают хищные пасти сувенирные магазинчики, фургончики с традиционными новогодними сладостями и сахарными фигурками ягнят2015 — год Овцы преграждают дорогу один за другим, из каждого павильона звучат попсовые мотивы — через пару минут Кейго уже тошнит от бесконечных повторов «All I Want For Christmas», «Jingle Bells» и «Special Delivery». Безликие манекены в стеклянных витринах кутаются в традиционные юкаты, и суетливые толпы местных и туристов резво кочуют от одного магазина к другому. Кейго наблюдает за ними со снисхождением — каждый год проходит одинаково. Сначала обезумевшие от предновогодних приготовлений жители сметают с полок продукты, а потом переходят к шоппингу и покупке подарков. Совсем скоро должен прогреметь Фестиваль Фонарей — и ни один уважающий себя японец не появится на нём в старом кимоно и без денежных конвертов для всей семьи и знакомых.

Ни один, кроме Кейго. И Даби, который пообещал провести праздник вместе с ним.

Не то чтобы Таками не любит шумные новогодние шествия, просто… вся эта суета возвращает его в те далёкие дни, в заснеженный Немуро, когда маленький Кейго не мог даже выйти из дома, чтобы поглазеть на ярмарку, потому что боялся холода. Зима знаменовала вовсе не радостную пору рождественских чудес — скорее, трёхмесячное заточение наедине с озябшей матерью. Отец лишь раз принёс им что-то, напоминающее подарки — какие-то сладости, грубо завёрнутые в пластиковый пакет, и мягкую игрушку, затерявшуюся позже при переезде Таками в приют. Кейго не считает себя Гринчем, ему нравится и сегодняшняя вылазка в город с Руми, и радостные визги детей, на буксире тянущих родителей в сторону очередной кондитерской — просто пока он не чувствует себя готовым к настоящему Новому Году.

Может, однажды это изменится.

А пока отовсюду доносятся запахи корицы, лапши и сладких рулетов — и Кейго с Руми не успокаиваются, пока не обходят все палатки на фуд-корте. Уже после, сытая — а потому довольная и относительно мирная — Усагияма, потягивая молочный коктейль, любопытно косится на Кейго. Тот играется с новеньким брелком в виде мультяшной птицы, который позже собирается прицепить Даби на ключи или лямку рюкзака.

— Кстати, как у вас, ребята, обстоят дела с подарками? Будешь делать своему ненаглядному сюрприз?

— М-м, — Таками задумчиво чешет подбородок. — Вообще-то, у меня нет подарка. Но я планировал в новогоднюю ночь предложить Даби окончательно съехаться. Это считается?

— Я думала, вы уже, — поднимает бровь Усагияма. — Разве ты не проводишь в его квартире, ну… всё время?

Кейго качает головой, откладывает брелок и возвращается к ленивому ковырянию палочками криво порубленных тэппанъяки. Некоторое время назад ему удалось снова полюбить мясо — теперь его сладковатый запах почти не напоминал о кошмарных творениях Поджигателя (хотя Таками мог поклясться, что чувствовал его в своих кошмарах).

— На самом деле, нет. Я почти переехал к нему, когда… — его глаза темнеют, и Таками на мгновение чувствует укол вины, как и всегда, когда вспоминает о Цунаге. — После повышения. На время. Но квартира Даби находится на другом конце города, каждый день кататься от Меното до отделения — такое себе удовольствие. Мы уже говорили о переезде, но он боится, что не потянет квартиру в нормальном районе, — Кейго пожимает плечами. Денежный вопрос теперь его не волнует — с новой должностью приходит и новая зарплата. Таками вполне может помочь своему парню подняться на ноги, несмотря на все его самоуничижительные шуточки о «шугар дэдди».

— Чем он вообще занимается? — интересуется Руми. — Не помню, чтобы ты упоминал о работе. Учитывая, что болтаешь ты об этом крашеном эмо-мальчике двадцать четыре на семь, это почти странно.

— Какой-то фриланс. И, по-моему, раньше он подрабатывал в баре. Не то чтобы я получил хоть один бесплатный коктейль, — фыркает Таками. Руми выглядит странно задумчивой, и он решает, что девушка устала от разговоров про Даби. Наверное, он действительно слишком легко увлекается этой темой. — Неважно. Лучше расскажи мне о вчерашней смене. То, что Старатель говорил о якудза в порту — это правда?

***

«Чем он вообще занимается?»

***

Сойдя с парома в порту Нагасаки, Юкико Маэдзава с наслаждением вдыхает прохладный солёный воздух. Только сейчас женщина понимает, как сильно скучала по родному городу — её радует и стук колёсиков чемодана по каменной мостовой, и запахи мисо из ближайшей лапшичной, и затянутая облаками синяя громада неба. Несмотря на конец декабря, температура в Нагасаки бодро держится на отметке в четырнадцать градусов. Оказаться здесь после неуютного холода Хоккайдо — словно окунуться с головой в тёплые воды океана. Маэдзава отзванивается мужу и, оглядевшись, задумчиво жуёт нижнюю губу. Словно в ответ на её мысли, к краю дороги подкатывает чёрно-жёлтая машина такси. Из окна высовывается парень с красивым и смутно знакомым лицом. Юкико не успевает сообразить, где его раньше видела — её внимание перетягивает на себя россыпь пирсинга. Маэдзава неодобрительно качает головой: такой милый мальчик, и решил так себя изуродовать! Теперь ему не найти нормальной работы — наверное, поэтому и таксует.

— Такси? — предлагает он со скучающей улыбкой.

Юкико осматривается — на парковке блестят под солнцем ещё несколько машин, но чтобы до них добраться, нужно в обнимку с чемоданом преодолеть столько бордюров и тяжёлых спусков… Дорога точно не для её больных коленей.

Когда тяжёлый чемодан исчезает в багажнике, а Маэдзава устраивается на переднем сидении и щёлкает ремнём безопасности, машина мягко трогается. Таксист — и всё-таки, кого-то он ей напоминает — безучастно глядит на дорогу. Мимо Юкико проносятся районы, знакомые с детства. Что-то осталось прежним, но многое изменилось до неузнаваемости. На месте жилых домов выросли магазины и торговые центры, а там, где раньше находились площади и кирпичные здания школ, теперь высятся туристические центры и отели, спрятавшиеся в тени лиственниц. Впервые за всё время Маэдзава волнуется — как она будет здесь ориентироваться, не зная дороги?

— Уже бывали в Нагасаки раньше? — неожиданно спрашивает парень. Глядя в зеркало заднего вида, он тут же виновато добавляет. — Простите. Просто вы так разглядываете улицы, как будто хорошо их знаете.

— Я родилась и выросла здесь, — вздыхает Юкико. Ностальгия мягко обнимает женщину за плечи, когда перед её мысленным взором проносится юность — старенькая комната с окном, выходящим на море, запахи домашней еды. Она кутается в колючую шаль, прижимает к коленям небольшую дамскую сумочку. — Пришлось уехать из Нагасаки, когда вышла замуж. И вот решила навестить старую подругу, вместе встретить праздник. Мы когда-то учились в одной школе… но, боюсь, теперь мне тяжело придётся в городе. Не была здесь с девяностых.

— Вам понадобится хороший проводник, — замечает таксист. — В городе далеко не так спокойно, как двадцать лет назад.

Она складывает морщинистые ладони в молитвенном жесте.

— Вы ведь говорите про этого ужасного человека? — тихим голосом интересуется Юкико. Несколько секунд женщина колеблется, а потом взволнованно добавляет. — Про которого пишут в газетах? Поджигателя? — не дожидаясь, когда собеседник кивнёт, она печально качает головой. Её пальцы касаются кожаной ручки сумки, словно гладкой поверхности чёток. — Это кошмар, просто ужас! И происходит в нашей маленькой Японии. Муж говорил мне не приезжать в Нагасаки, но этот подлец ведь охотится только на полицейских… и про него уже давно ничего не было слышно. А Кэйсукэ — это моя подруга — слишком боится оставаться на праздник одна, я не могла её оставить. Хотя, между нами говоря, — Юкико поджимает губы, явно осуждая эту невидимую Кэйсукэ. — Ей не стоит переживать. У нас есть общая подруга, Рей, у неё старший сын служит офицером в Токио, а бывший муж — капитан полиции здесь, в Нагасаки. Вот уж кому действительно должно быть страшно. Не представляю, как бедняжка справляется.

Она отворачивается к окну, не замечая, как водитель сжимает руль до побелевших костяшек. За окном проплывает незнакомый женщине район — машина пересекает мост и медленно движется вдоль нагромождённых друг на друга, словно кубики из детского конструктора, жилых домов. Юкико успевает разглядеть на одной из табличек название — Меното — и непонимающе хмурится. Она не вполне доверяет собственной памяти, но всё же Маэдзаве кажется, что она слышала об этом районе дурные слухи. Неужели, чтобы добраться до дома Кэйсукэ, нужно срезать через это жуткое место? Через узкую полоску приоткрытого окна в салон проникает душный запах помойки и костра.

— Да уж, город правда изменился, — с лёгкой тревогой комментирует она.

Машина втискивается в узкий проём арки. Сколько Юкико не вглядывается, она никак не может различить на пыльных серых улицах ни одного человека. Она не сразу понимает, что дома вокруг кажутся жилыми только на первый невнимательный взгляд.

— Какой тихий район, — бормочет Маэдзава, потому что молчать слишком страшно.

Водитель кивает, не обращая внимания на дрожащие интонации в её голосе. Его красивое лицо отражается в зеркалах гротескным бледным пятном. Когда Юкико непослушными пальцами пытается нащупать в недрах сумочки телефон, он смотрит ей прямо в глаза. Бирюзовая радужка в тусклом свете салона кажется чёрной, как обсидиан.

— Вы выглядите напуганной, оба-сан Вежливое обращение к тёте , — насмешливо говорит он.

Маэдзава наконец-то понимает, почему лицо юноши кажется ей таким знакомым.

А потом машина останавливается.

***

А потом машина останавливается.

Кейго вылезает из салона, досадливо поводя плечами — вечерняя прохлада опускается на его кожу, влажные лохмотья тумана жадно облизывают волосы и руки. Парень повыше натягивает ворот куртки, а потом с любопытством осматривается. Аэропорт намного больше и просторнее, чем в его выстиранной временем памяти — повсюду светятся огни опознавательных знаков, где-то далеко слышен гул самолётов. Кейго помогает Даби вытащить из багажника сумки, а потом, не сдержав волнительного предвкушения, виснет у него на плече. Тот только закатывает глаза, когда Таками жалуется ему прямо в ухо:

— Ты не сможешь вечно скрывать от меня, куда мы летим! Это глупо, — негодует Кейго. — Собираешься завязать мне глаза на всё время полёта?

— Как ты угадал? — фыркает Даби, стряхивая Таками с себя, и подхватывая одну из сумок. Вторую он торжественно вручает Кейго, не обращая внимания на кислое выражение его лица. — Ещё и рот завяжу, чтоб не бесил.

— Я не против, — пошло играет бровями Кейго, но, опомнившись, снова хмурится. — Серьёзно, Даби, скажи! Сюрприз уже удался.

— Увидеть подарочную упаковку — совсем не то же самое, что открыть подарок, — нравоучительно заявляет Даби, поднимая вверх палец. Несмотря на серьёзный тон, его глаза смеются — в них то самое дразнящее выражение, которое Кейго одновременно и больше всего любит, и отчаянно ненавидит. Как противостоять ему, когда Даби так смотрит?

Таками разочарованно стонет в ответ. Он совершенно не готов к сюрпризам. Раньше никто и никогда не делал ничего подобного ради него: не вытаскивал, игнорируя недоумённые протесты, прямо из постели, не запихивал вместе с чемоданами в одолженную машину, не вёз поздним вечером в аэропорт, чтобы устроить «новогоднее приключение». Это совершенно новый опыт, и Кейго не знает, как реагировать — больше всего он боится, что его нелюбовь к празднику победит, и старания Даби пропадут зря. Конечно, Таками будет притворяться, и ни за что не позволит призракам прошлого отравить их мини-каникулы, но всё же… рядом с Даби ему не хочется ни лгать, ни актёрствовать. Впервые Кейго наслаждается свободой быть самим собой — и отказываться от неё не хочет.

Одолеваемый мучительными сомнениями, он проходит вместе с Даби регистрацию — тот, как и обещал, не позволяет ему заглянуть ни в табло вылетов, ни в их билеты — сдаёт в багаж сумки (их тоже собирал не Кейго, и ему безумно интересно, откуда у его парня столько вещей — серьёзно, они тяжеленные), и наконец поднимается в самолёт. Даби великодушно уступает ему место у иллюминатора — и уже спустя минуту после взлёта отрубается у него на плече, словно весь день не валялся дома на диване с ноутбуком, а разгружал вагоны угля. Кейго нежно приглаживает его растрёпанную чёлку и переплетает их пальцы, лежащие на подлокотнике. За маленьким окошком простирается ночное небо: звёзды так близко, что у Таками перехватывает дыхание, словно он сам, на собственных крыльях, летит к ним навстречу. Кейго чувствует на лице прохладный слепящий свет, мерно убаюкивающий и бесстрастный. Почему-то полёт напоминает ему о том дне, когда они с Даби познакомились — тогда, у клуба, они макушками подпирали ночное небо, и слепящие точки созвездий казались близкими и знакомыми.

Он засыпает, несмотря на шум салона и гудение самолёта, а когда просыпается, до снижения остаётся чуть больше часа.

Кейго потягивается до хруста в спине, и его воображаемые крылья складываются и исчезают в дымке сновидения, словно их никогда и не было. Даби тоже недовольно приоткрывает один глаз — с розовым следом от обивки кресла на бледной щеке, он очень смешной и немного трогательный. После короткого обмена впечатлениями от полёта и быстрого перекуса, они возвращаются к вчерашней теме. Кейго задумчиво пялится в окно — пока видно лишь белую пелену облаков и треугольный обрубок крыла.

— Ты так и не скажешь, где мы приземлимся? — улыбается он. — Разве я не заслужил парочку ответов? Несколько часов трясся на такой высоте!

— Ты же птица, — отбивает Даби. — Тебе положено.

Впрочем, он выглядит слегка неуверенным, когда вслед за тем произносит:

— Ладно, я… — парень касается ладонью затылка жестом, больше всего напоминающим раскаяние. Кейго настораживается. — Слушай, я долго об этом думал. И до сих пор не уверен, правильным ли это было решением.

— Ты меня пугаешь, — Таками подозрительно щурится, стараясь звучать весело, а не напряжённо. — Обычно такими словами начинают разговоры о разводе. Ты же не собираешься отобрать у меня всё совместно нажитое имущество? Детей я оставляю себе!

Даби фыркает, и Кейго немного успокаивается — было бы всё так страшно, как он себе навоображал, его дурацкие шутки не смогли бы разрядить атмосферу.

— Меня должно насторожить, что твоя первая мысль — о разводе? — Даби поднимает брови, но потом снова становится серьёзным. — И всё-таки. Помнишь, ты рассказывал мне о своём… о своей семье?

Кейго поджимает губы и кивает, стараясь выглядеть как можно беззаботнее.

— Ты сказал, что ненавидишь холод. И зиму. И место, в котором ты родился и вырос, — Даби хочет добавить что-то ещё, но колеблется. Где-то в глубине его тёмных зрачков Кейго различает неуверенность, так ему несвойственную. Обычно, если Даби чего-то хочет — он это берёт, а если что-то делает — то не сожалеет. Видеть его таким сомневающимся, осторожным… непривычно. Это значит, что он действительно не хочет потерять то, что между ними, верно? Таками нежно улыбается и притягивает парня к себе за подбородок. Тот отвечает мгновенно. Их губы находят друг друга, пальцы соприкасаются, глаза — встречаются на короткий миг, прежде чем зажмуриться.

У них с Даби было множество поцелуев — Кейго порой кажется, что счёт перевалил за тысячи. Чаще всего — агрессивных, кусачих и жадных, приводящих к царапинам, синякам и засосам. Иногда — трогательных, когда ловишь чужой смех губами, растворяешься в нежности и отстраняешься, только чтобы отдышаться и прийти в себя. Бытовых и мелких, на прощание или при встрече — «тех-что-случаются-на-пороге».

Но сейчас медленное касание губ не похоже ни на одно другое — и даже не потому, что случается в небесах, на огромном расстоянии от земли. Кейго мягко скользит кончиком языка вдоль кромки зубов, касается языка Даби: всем своим существом он пытается приободрить и утешить его. «Чтобы ты не придумал, чтобы ты не сделал, куда бы мы не отправились, я поддержу — и буду рад просто провести эти дни рядом». Когда они отстраняются друг от друга, с лёгким румянцем на щеках, не слыша хрипящего бормотания бортпроводника из колонок, с расширившимися заполошно пульсирующими зрачками, в стекле иллюминатора уже виднеется земля. Кейго цепляет изображение краем глаза, а когда нормально поворачивается к крошечному окошку, застывает, охваченный бурей трудноразличимых эмоций. Далеко внизу разбегается во все стороны остров, утопающий в снегу. С такой высоты он напоминает белоснежный рукав, соскользнувший с мраморного плеча богини Аматэрасу прямо в море.

Таками давно не видел столько снега. Даби накрывает его ладонь своей.

— Наверное, это странно — тащить тебя в зиму, которую ты так не любишь, — говорит он с непонятной эмоцией в голосе. Кейго с трудом отводит взгляд от иллюминатора, и вопросительно смотрит на него. Каким-то образом, голубые глаза напротив, которые он видит каждый день, всё равно манят сильнее, чем неописуемые красоты заснеженного острова. — Но я подумал, что это несправедливо. Тебе не дали выбора, кроме ненависти. Не показали, что зима бывает просто волшебной. Когда ты был маленьким, рядом не было никого, кто мог бы исправить это, дать тебе то, чего ты на самом деле заслуживаешь, — говорит он зло. — Но теперь… теперь у тебя есть я, — Даби неловко улыбается, выглядя без своего привычного цинизма и сарказма странно уязвимым. — Я хотел, чтобы в этот Новый год у тебя появились по-настоящему хорошие воспоминания о месте, в котором ты вырос.

Словно в кино, сразу после этих слов слышится гул снижающегося самолёта, а миниатюрная улыбчивая бортпроводница командует пристегнуться и опустить столики. Таками выполняет команды машинально, мыслями пребывая где-то далеко. В голове раз за разом прокручиваются слова Даби. Он возвращается в реальность, только когда звучит бодрое:

— Леди и джентльмены, приветствуем вас на самом северном острове Японии, Хоккайдо! Через несколько минут мы приземлимся в его столице, Саппоро. Пожалуйста, не покидайте ваши места до полного приземления…