Серёжа сердито вышагивает из кофейни. Распахнутое пыльно-голубое пальто покрывается-таки реальной дорожной пылью. Дворники как-то особенно недобросовестны в последнее время. На шее рыжего болтается легкомысленный цветочный шарфик. Разумовского недавно тормознул на улице неизвестный, поинтересовавшись: «а мужского такого не было?», имея в виду весь комплект одежды в целом.

Вышагивает и сверлит Игоря взглядом-перфоратором. Вот на каких людей нужно жалобу катать, потому как те, кто докучает громким ремонтом – просто ранние пташки, честные налогоплательщики и вообще лапочки.

Гром концентрируется на шаурме и решает не предавать значения этим искристым Серёжиным всполохам. Потому что знает: если у человека в душе есть хотя бы немного любви и тепла, пусть на самом дне, никакая негативная эмоция не будет разъедать его, аки кислота. Важно, чем ты наполнен внутри.

- Пойдём домой, - устало говорит Разумовский, изучая выплывающего из «Воздушного корабля» Олега.

Эти двое – точно инь и янь, но между ними пока какая-то хрень. Игорь удовлетворённо хмыкает, видя, как Серёжа доверительно цепляется за локоть Волкова.

Третья часть Марлезонского балета оказывается не за горами – теперь дверь кофейни захлопывается за Димой.

Гром уже успел подумать о том, что белобрысый, в целом смахивающий на представителя голодающего Поволжья, успел умять шаурму в свой обеденный перерыв. Игорь расстраивается заранее, но чуть-чуть, буквально на полшишечки.

Дубин постепенно переключается с очередного перемалывания своих мыслей на созерцание тонущего в огнях Питера. Мужчина терпеливо ждёт, чуть дёргая плечами под поскрипывающей курткой.

- Здравствуйте ещё раз, - наконец, мягко вступает тот, пока находясь на безопасном расстоянии.

Одной ненавязчивой, как капля сливок в утреннем кофе, фразы, оказывается достаточно, чтобы Дима обернулся.

- О…Здравствуйте, - смущённо улыбается бариста и чуть протирает очки, как будто пытаясь понять, не привиделось ли ему. С тенью полуулыбки и чуть пунцовея (что становится понятно по кончикам мочек), вытаскивает из рюкзака свою половину шаурмы.

- Ваше здоровье, - полушутит Игорь, они чокаются и шелестяще смеются, потупив взгляды.

Весь мир - одно целое, сообщающиеся сосуды. Чем сильнее где-то несчастье одних, тем сильнее и острее должны быть счастливы другие. И любить сильнее. Чтобы уравновесить этот мир, чтобы он не перевернулся как лодка.*

Игорю хочется спросить: «Майского знаете?». Но это прозвучит так, как будто он пытается запугать «птенчика» каким-то криминальным авторитетом. Нет, всё должно быть постепенно.

Они проходят знакомый обоим двор-колодец, и мужчину накрывает волной воспоминаний.

Бабушка у Игоря, которая водила его по бесконечным дорогам-извилинам Колокольной улицы, была мировая. Но держала любимого внука в узде.

- Вы, Громы, все такие! – могла она взъесться на него с отцом.

- Я сменю фамилию! – однажды будущий писатель не выдержал и треснул кулаком по столу так, что сахарница из набора «Осенний вальс» аж подпрыгнула.

И сменил. Неофициально пока.

Был ещё вариант назваться Игорь Четверг. Всему виной – подсмотренная на заборе надпись «Я разлюблю тебя в четверг, но у меня семь пятниц на неделе».

Оба события произошли в раннем пубертате. Горя, как звали его домашние, пока ещё не хлебнул горя. И что такое любить, не знал, но чувствовал. Для него это ощущение было сравнимо с тишиной, которая повисает в комнате после того, как в посленовогоднее утро вертишь в руках долгожданный подарок и прислушиваешься к стройному шкворчанию снегоуборочных лопат.

- Здорово тут, да? – Дима осторожно оглаживает рукой густой плющ, овивающий холодную бетонную стену.

«Куда ты лезешь, дурак, оно ядовитое!».

Нет, Гром, ясное дело, понимает, что это растение ничего белобрысому не сделает.

А плющ – он как Разумовский. Навязчивый и порой опасный, но в целом комнатный.