Дима смотрит на Игоря неопределённо. В какой-то момент начинает нервно теребить губу, откусывая шелушащуюся кожу.

Но заниматься самоедством в прямом и переносном смысле бесконечно невозможно.

- А какой повод? – неумело пряча волнение, вдруг спрашивает Дубин.

«А повод такой, что взгляд у тебя голодный. Ищущий. Как у бездомного котёнка».

- Погода хорошая, - отвечает тот невпопад, но обтекаемо. Цокает зубом.

Белобрысый задумчиво и смущённо теребит край хрустящей бумажной упаковки.

- Все столы протереть! – раздаётся прогорклый голос Разумовского.

Дима передразнивает рыжего, раздражённо шевеля губами. Гром склоняется над ним.

- Мы можем её разделить. Что Вы делаете, скажем…Вечером сегодня?

Серёжа сверлит Игоря взглядом, как бы говорящим «вечером сегодня он кофе варит, чурбан ты неотёсанный».

- Я допоздна сегодня… - «малой» поднимает глаза вверх, как будто что-то вспоминая.

- Погоди, но ведь мы говорили совсем о другом. О чём?

- Мы говорим всё это время о любви. Мы об этом с тобой никогда не говорили. Будто избегали этого слова. Наверное, казалось несоразмерным: разве можно собрать всё, что чувствуешь, в какое-то узкое слово, как в воронку?*

У Серёжи были милые отношения, о подобных которым, наверное, мечтают поклонницы азиатских айдолов. Все эти парные кулоны, фотографии на полароид, неспешные свидания в летних кафе. Простота, привычность, предсказуемость даже. Если Разумовский был безынициативен, то его партнёр – безынициативен в кубе. В какой-то момент они превратились в махровую такую престарелую пару и готовились просиживать вместе диван.

А потом появился Олег – весь в чёрном, с глубоким, тяжёлым и одновременно светлым взглядом. Волков, он такой – один раз увидишь, на всю жизнь запомнишь. Собственно, с Серёжей это и случилось. Они на удивление быстро подпустили друг друга к себе. И продолжали подпускать по жизни, вляпываясь каждый в свои истории. Олег – больше, чем человек. Персонаж, цельный, с одной стороны, с другой – представляющий собой такую гремучую смесь парадоксов, что аж оторопь берёт. Страстная натура в нём соседствовует с щемящей нежностью. Изощрённые подколы – с безграничной заботой и лаской по отношению к Серёже. И с ним рыжий забыл про эмоциональные качели, что удивительно. Но свои чувства долго не мог отследить в полной мере – то ершился, то жался к Олегу, как детдомовец.

А Волкову говорили: бросай Разумовского, ты с ним хлебнёшь. Найди другого.

Только вот Серёжа – не вещь, чтобы его бросить. А люди – не грибы в лесу, чтобы их искать.

Рыжий за руку хватается, как будто тонет. Цедит: «люблю», и это простое полуинтимное слово разливается колючей газировкой по жилам. Щекочет. Оставляет странное послевкусие.

Внутри Серёже очень неловко. Снаружи это выплескивается в истерику. Образ Волкова всё ещё видится нечётким.

Рыжий знает его много лет. Знает как некую приятную, обнимающую субстанцию, близкого, надёжного человека. Многое не помнит о нём, многое помнит неправильно.

Только вот Олег – не подушка, чтобы его жмякать. Не функция, чтобы им пользоваться.

Главное, что вызывает в Серёже восхищение – желание разобраться с собственной кукухой, прежде чем лезть в отношения. Да, именно лезть, потому как для рыжего это пока опасная территория, на которую рискованно заступать.

Волков смотрит на Разумовского, в глазах которого – мутная вода какого-то непонимания. И думает, что не кукуха у него, а целый птеродактиль.

- Люблю, - упрямо повторяет Серёжа, неуклюже стискивая Олеговы костяшки.

Волков кивает, закусывает нижнюю губу. Слово горчит.

Игорь разламывает шаурму, пряча свою часть под ворот куртки. Чудеса начинаются.