Игоря легко можно представить в майке-алкоголичке, байкерском прикиде и даже с кожаной плёткой-семихвосткой. На арене цирка, разумеется. А вот с тем, чтобы вообразить Грома в незамысловатой байковой голубой рубашке в клетку и с венком на голове, могут возникнуть проблемы.

Но именно в этом всём он лежит сейчас под сенью дуба. Златой цепи там не видно, зато присутствует учёный кот по имени Дима.

Рубашка у мужчины выцветшая, а вот сам он цветёт с макушки до пяток. Пока Дубин плёл венок, чертыхаясь на пальцы, которые по своей природе не были достаточно гутаперчевыми для этих васильковых, ромашковых и одуванчиковых хитросплетений, Гром зачитывал ему цитаты из любимой книги. Некоторые даже наизусть, чем вызывал у белобрысого удивление.

- «В трамвае на нас оборачиваются – твой кулак у моего носа, а я целую ту косточку, которая июль». *

- И это знаешь? – бариста приподнимает белёсые брови.

Игорь думает, сказать или не сказать, нервно облизывая пересохшие губы. Вместо ответа козыряет следующей цитатой.

- «А вот ты пьёшь чай, обжигая себе язык, дуешь, чтобы остыло, делаешь маленькие глотки и так громко хлюпаешь, совсем не боясь, что это неприлично, как мне внушили в детстве. И я тоже начинаю хлюпать. Потому что больше не детство. И всё можно». *

Дима, который доплёл себе венок, поднимает на мужчину глаза и смотрит испуганно. Тот слегка наклоняет голову, от чего тяжёлая разноцветная корона едет чуть вниз, как фуражка у пьяного сторожа. Чуть обветренные губы белобрысого с алыми трещинками напоминают кусочек мрамора. Игорь приближается, сглатывает, чуть обдувает лицо парня горячим, как пар от утреннего чая, дыханием. Смахивает с кончика носа бариста несуществующую пылинку и всматривается в его чуть застывшее лицо, будто в своё исказившееся отражение в водной глади. Ведёт руками по напряжённым кистям, чуть стискивает их шершавыми пальцами, а потом, приблизившись ещё, до неловкого соприкосновения носами, просто накрывает этот живой, трепещущий алый мрамор своими мягкими губами.

Дима пряный, живительный, долгожданный, как медовуха, которую жадно пьёшь в полузабытом баре у заправки. Неизведанный городской муссон. Счастливый трамвайный билет, который хочется сжимать в ладони и прятать в нагрудный карман куртки. Клевер с четырьмя лепестками.

А Игорь…А Игорь просто потерялся в ощущениях. Белобрысый едва слышно фыркает и жмурится, так по-котёночьи. Шкрябает по широкой спине влажными пальцами, шлёпает ладонями, как будто метит. А на самом деле поверить в происходящее не может и не знает, что делать. Куда девать губы, язык, вот это всё. И куда орать, когда твой рот занят. И ещё даже чем-то слаще, чем пирожное.

Гром успокаивающе гладит Диму по голове, чуть теребя волосы в районе макушки и, наконец, отстраняется.

Дубин смотрит на него с полсекунды каким-то голодным, ошалелым взглядом, как зверушка, которую только что забрали домой. Пунцовеет, тупится, отводит взгляд.

Игорь сначала любуется всей этой живописной картиной, а потом выхватывает из венка тоненькую травинку, начиная водить ею по Диминой щиколотке. Тот невольно прыскает от смеха и вдруг хлопает себя по коленке, всё же поднимая глаза на мужчину. Сердце всё ещё не на месте, где-то на уровне жёлтых кед.

- Это был… - белобрысый глотает слюну, - мой первый…

Гром просто в штопор входит после этих слов. Чешет в затылке, а лучше бы побил себя прямо по черепушке за любовь к планированию. Хватает книгу Игоря Майского, которая всё это время валялась у них в ногах, судорожно перелистывает, как будто ищет заначку.

- Погадать хочешь? – интересуется бариста, который всеми силами хочет сейчас поддержать адекватный диалог.

Мужчина резко захлопывает книгу и решает, что вот он – момент. Не идеальный, но какой есть. Царственно поправляет венок на голове и, по-актёрски выдержав паузу, говорит:

- Дима, Игорь Майский – это я.

- Серёж, смотри, птица планирует! – Олег хватает Разумовского за запястье, заставляя хоть на время вылезти из мутных вод мрачных мыслей.

- Что она там планирует? – раздражённо кидает рыжий.

«POV: вы встречаетесь с юмористом» - Волков постит диалог в Твиттер, высунув кончик языка так, как будто клеит сложную модель корабля. Для любимого Серёжи, разумеется.